Советские женщины в гастроэнтерологическом разрезе.
Эти женские тени из далекого прошлого начинают толкаться, говорят - не забудь про нас.
Больница. Шестиместная палата. Проветривали нормально. Конфликтов не было. Все было хорошо.

Учительница.
Нина Алексеевна стояла, опершись о подоконник, и глядела в окно. Обширный зад ее, обращенный к товаркам по палате, был закутан в серый пуховый платок.
Когда-то Нина Алексеевна так же стояла в классе, дав детям задание писать палочки самостоятельно. Дети отрывались от палочек и рассматривали живое в поле зрения – затылки детей впереди и ее зад. Нина Алексеевна была этим детям первая учительница.
Сейчас Нина Алексеевна уже вышла на раннюю учительскую пенсию, была она к тому моменту учительницей истории и обществоведенья и доросла до завуча. Дочери выросли, вышли замуж. Тут бы и пожить для себя, да вылезли наружу болячки. Особенно болел желудок. Впрочем, что такое “пожить для себя” Нина Александровна знала не очень. Покопаться на садовом участке? Это работа, а потом работа собирать, варить и закатывать. С внуком нянчиться? Внук не слушается, а родители ему потакают. В наше время было – не доел, не выйдешь из-за стола, а сейчас что хотят, то и творят. Это она рассказывала соседкам по палате, пока лежала на обследовании.
Рассказывала и веселые истории. Например, про Райкина. История бриллантов, зашитых в животе покойной матери Аркадия Райкина. Он этот гроб с начиненной бриллиантами покойницей пытался переправить в Израиль.
- И вообще, евреи – все они отчисляют сионистской организации.

Когда дети были маленькие, Нина Александровна после уроков шла домой пешком. На работу ездила на автобусе, а обратно пешком, заходя во все продуктовые, не по прямой, а делая петли, собирая, как пчелка, с каждого, что подбросит случай. Был по пути магазин “Молоко”, был магазин “Мясо” и “Мясо-Рыба” тоже был. Был магазин “Продукты”, а был “Овощи-фрукты”. И еще один продуктовый, там была хорошая бакалея. Была две булочных. Дальняя – “Булочная-кондитерская”, а ближняя – просто булочная. С хлебом проблем не было, поэтому, если не было особого случая, для которого подошел бы торт, она заходила только в ту булочную, что ближе к дому. К тому моменту руки уже оттягивали сумки, и хотелось распрячься. Но оттуда, уже с хлебом, недалеко было идти. Больше всего времени уходило на котлеты. Котлеты были удобной едой, их хватало надолго. Не то, что курица, пустой бульон – это не обед, надо второе, – как ты ее не дели, все равно – получалось восемь порций, а муж съедал две. Итак, котлеты. Фарш готовый не покупают, это всем известно, на мясокомбинате хошь кирзовые сапоги тебе перемелют, там и жилы, и хрящи, и еще неизвестно, не крысу ли тебе провернули вместе с говядиной. Отделить мясо от костей, снять пленочки, отделить жилы, провернуть через мясорубку два раза, хлеб размочить в яйце с молоком, тоже провернуть, и лук провернуть, все перемешать руками надо, обвалять в панировочных сухарях, жарить на топленом масле. Муж съедал три, но остальные все же брали по две, котлет хватало на четыре дня, иногда на пять.
Ничего жили. Все нужное можно было купить. Уж во всяком случае, не голодали.

Надо было только не бояться трудиться, вот что.
А такого, как сейчас, не было. И чернобыльскую картошку к нам везут. И цены на водку подняли.

Всю жизнь, говорила она, я учила детей тому, как оно должно было быть, а не тому, как оно было.
- Да, я приукрашивала жизнь, - объясняла она, - но это было правильно.

По поводу же разоблачений коррумпированных деятелей сетовала: – Зачем это теперь печатать на всю страну.

Все это излагалось в пустое время между обедом и ужином, по утрам все заняты, утром обход, процедуры и анализы.

- Сейчас, говорят, придумали какие-то таблетки. Дочь рассказывала. А мне ничего не помогало, ни ванны с горчицей, ничего. Я уж сижу над своими тетрадками допоздна, думаю, может, заснет. А он всегда дожидался. Ничего не помогало, только нож.
Вторая дочь тоже была замужем, но муж писал диссертацию и на нервной почве стал импотентом.
Сама она жила с мужем, полупарализованным после инсульта. Вздыхала, что ее, может быть, во всю ее жизнь никто не любил по-настоящему.
А потом Нину Алексеевну перевели от нас язву оперировать. Только нож.