Настроение:	blank
Музыка:	Тролль гнет ель

Жырнота 100%
Вот уж никогда не думал, чтоб рассказы писать. А может и не стоит начинать.
Тем не менее, это здесь полежит. По крайней мере, пока. Можете что-нибудь сказать. А можете и не сказать.



До того, как мой папа полюбил пить водку, он любил читать книжки, чтобы много букв. Некоторые из этих книжек написал мой дедушка, Иван Тимофеевич, во время оно возглавлявший издательство «Молодая гвардия». Некоторые он же получил в дар от коллег по цеху, а были еще и такие, которые он, как бы это помягче, отрецензировал. Публицистика дедушку не влекла, но были в советской литературе два автора, для которых он всегда находил пару ласковых. По смешному стечению обстоятельств, это даже в течение какого-то времени совпадало с генеральной линией партии. Звали этих авторов Аркадий и Борис, а фамилия у них была одна на двоих – Стругацкие.
Не то, чтобы отцу сильно нравились фантастические романы и повести (он тащился от Чейза, Кристи, Сименона и Жапризо), но, по сравнению с говеным соцреализмом (которым зарабатывал на жизнь и Иван Тимофеевич), творчество Стругацких было таки да, вполне кошерным. На этом основании папа порой спрашивал дедушку, а какого, собственно говоря, рожна? Тем более, что по поводу собственных текстов дед иллюзий не питал, и делал это вполне открыто. Если кто понял, о чем я. И, потом, на то были причины. Что характерно, на вопрос о рожне дедушка отвечал лаконично – мол, повзрослеешь и поймешь, после чего давал папе денег, чтоб тот убрался с глаз долой и развлек себя чем пошлет советская власть, а сам садился ваять очередную книгу о том, как казаки седлают верные комбайны и скачут в закрома Родины повышать надои и укосы. Это, видимо, есть первая причина, по которой мой папа полюбил пить водку. Второй причиной стало то, что однажды папа повзрослел и понял. Были еще третья, четвертая и пятая причины, и, наверное, еще какие-то объяснения, но к данному делу они отношения не имеют.
Дедушка не дожил ни до развала Советского Союза, ни до того, как я пошел в школу. Но папа к тому времени понял даже больше, чем дедушка. Поэтому, когда в старших классах я решил обогатить свой внутренний мир творческим наследием братьев, он, как сказал бы один из наиболее одиозных адептов культа АБС, скупо ухмыльнулся. В ответ на мое законное wtf он сказал, что пойму, когда повзрослею. А мама, видя, как пресловутое понимание сказалось на моем отце, поступила гораздо изящнее. Однажды в нашей с братом комнате появились три книжки Филиппа Дика, 100 лучших рассказов Шекли и «Социальная психология» Майерса. Стругацкие после этого закономерно куда-то делись и больше не искались. Ибо незачем.
Потом были Кинг и Баркер, Бурдьё и Че Гевара, снова Шекли и Дик (там есть, что почитать), Маркес и Моэм, Рюноске и Ремарк, Кастанеда, Кроули и Кусто (он еще и писатель, помимо прочего, дадада), Паланик и Пиранделло, Драйзер и де Сад, Устав гарнизонной и караульной службы и военная эпопея, которую я написал в соавторстве с майором Исаевым – План учебной подготовки самоходно-артиллерийского дивизиона 51го гв. пдп на 2005-2006 учебный год. И пусть скептики твердят, что последнее – это всего лишь нормативный документ типа расписания, утверждаемый начальником штаба полка. Я плюю на их мнение – эпическая сила этого полотна ( а это именно полотно, здоровенная такая табличка в экселе 10 на 6 листов формата А4 альбомной ориентации) в разы превосходит любое творение какого-нибудь Бондарчука.
Не то, чтобы я отвлекся, просто показываю, что было как-то не до того, чтобы что-то понимать о братьях Стругацких и их творчестве. Однако, видимо, карма моего рода такова, что приходится независимо от желания. Случилось это совсем недавно, и совершенно случайно. Пишу же я этот длинный текст остальным исследователям в назидание.
Просматривая очередной срач в так называемом фэндоме (а там их несчетное количество по известным причинам), где упоминалось мое имя (вернее, псевдоним), я обнаружил ссылку на статью о братьях Стругацких в Википедии и прошел по этой ссылке, повинуясь скорее праздному любопытству, нежели чему-то еще. К тому времени к статьям деда об этих товарищах я совершенно охладел, да и интерес к творчеству почти утратил. Меня больше интересовало одно событие библиографического характера, о котором имеет смысл написать отдельно. Не без удивления я обнаружил, что Википедия содержит статью и про папу этих братьев, что меня заинтриговало. Что же такого сделал для хип-хопа в свои годы Натан Стругацкий, что Википедия о нем знает, а я – нет? Заварив богатырскую чашку кофею, я приготовился расширить кругозор. Лучше б водки открыл и немедленно выпил, ибо в этот момент меня что называется настигла карма моего рода.
Натан Залманович Стругацкий был совестливым, рукопожатым интеллигентом и жил исключительно и на зависть грядущим поколениям не по лжи. Во время Великой Отечественной Войны это выразилось в том, что Стругацкий-папа командовал ротой НКВД. Если кто не понял, это заградотряд. То есть папа этих братьев командовал подразделением, которое бодрящими пулеметными очередями гнало солдат Красной Армии умирать, причем умирать довольно болезненно и иногда даже мучительно. А Натан Залманович, как командир подразделения, отдавал команды и корректировал так сказать огонь. Чтоб не отступали и не сдавались, так сказать. И фашистскую гадину били изо всех сил, не ленились и вообще. На Ленинградском фронте вся эта лепость и уклюжесть имела место быть. С 1941го и до 1942 примерно, если верить тете Вике.
Все бы ничего, но на том самом Ленинградском фронте воевал и мой дед по материнской линии, Юлий Иванович Маханьков. По молодости лет и кое-каким другим причинам воевать ему долго не пришлось, но осадочек, что называется остался. И не только осадочек. Призван он был с Подмосковья на Балтийский флот и некоторое время воевал в составе частей этого флота в воинском звании матрос.
Дед Юлий был уникальным человеком как минимум по двум причинам. Во-первых, его отец был крестьянином-грамотеем (за что и поплатился) и любил книжки, чтобы много букв. Он хотел трех сыновей, и чтобы первого звали Гаем, второго – Юлием, а третьего – Цезарем. Сын же получился всего один, зато на удивление вменяемый. Пока по ложному доносу папа-грамотей рубил лес там, куда не шлются письма, сын получил паспорт на имя Юлий. Потому что с именем Гай или Цезарь в том районе, где он жил, лучше было вешаться, не выходя из дому. А Юликом было еще как-то можно быть, если не высовываться, потому что почти Юрик. Да и папа не в обиде, если что. Во-вторых, дед ходил на этого вашего немца в атаку, после чего остался жив. Правда, следующие года полтора он ходил только до госпитального гальюна, да и то с посторонней помощью. По причине переизбытка металла в организме.
Будучи габаритами примерно с Федора Емельяненко, он поймал собой гранату. Не грудью накрыл, но основной заряд принял. Что-то мимо пошло, что-то попало в автомат, что-то погасило бушлатом, на котором чертова куча грязи налипла, но и до тела матросского добралось порядочно – грудь, живот, ноги, руки (лицо закрыл) осколками посекло. Взрывом оглушило и отбросило. Как не умер – Б-г его знает, видимо, Смерть заеблась с жатвой на другом участке, про этого воина забыла. Ну и товарищи не бросили – он, как очнулся, заголосил, и два матроса тащили его черт знает как до госпиталя. Километров тридцать по морозу и пересеченной местности. Один потом письма ему писал. Из какой-то деревни на краю света. На инфернальном, невоспроизводимом диалекте с чудовищными орфографическими и не только ошибками. Про то, как ворвались они в окопы и рвали немцев на куски, потому что кобелины фашыцкие стильких братушик поубили, а ани молодые все ещо. Жутко, до одури, до безумия жутко было эти письма читать. И помнить не хочется, и забыть стараешься, и залить чем-то. Бесхитростно написано, вообще минимум слов и больше половины с ошибками, ругательства какие-то нелепые и необидные, а прямо перед глазами все эти братушки в черных бушлатах на белом снегу. И Юлик, весь израненный, перевязанный хуй знает чем, на носилках, скрученных хуй пойми из чего, орет от боли, а какой-то Гриша (почему, кстати, не писал этот Гриша? Так и не выучился грамоте? Руки оторвало? Вообще убило?) растопит ему в ладонях снегу, на губы положит, и вроде успокаивается Юлик, можно дальше тащить. И быстрее, быстрее, пока кровью не истек. А сами только что с немцами дрались насмерть. С сытыми, откормленными, здоровыми гансами, вооруженными не чем попало. И горячую пищу видели прошлым вечером в лучшем случае. И здесь видели – не значит, что ели.
А в это время в блиндаже уютном, промеж печки-буржуйки и стола из досок неструганых сидит совестливый рукопожатый интеллигент, командир роты НКВД Натан Залманович Стругацкий. И в деснице своей держит он стакан спирта пополам разбавленного (100 грамм фронтовых, война ж идет), а в ошуей у него столовый прибор, коим прибором из банки с консервами достает он себе мясо тушеное насущное. Искренне надеюсь, что не свиное, а то конфуз. А банка та заботливо подогрета солдатом НКВД, что печку топит в командирской норке, как сыну изрядно-порядочных родителей и полагается. А топит он печку дровами все березовыми, дабы тепло командиру было, уютно и в победу Красной Армии верилось.
И первый стакан Натан Залманович поднимает за отважных матросов-балтийцев, что в черных бушлатах по белому снегу сейчас в атаку отважно поползут. И выпивает Натан Залманович, и ползут матросы из окопов, и пиздячит по ним пулеметчик ганс как по ростовым мишеням, даром что ползут они, тактически подготовленные. И застывают навеки в липком ингерманландском снегу Ваньки, Петьки, Сашки, Игорьки. Саид и Равиль застывают, ибо не дрогнула рука тевтонца. Мухаммед какой-нибудь (с гор за солью спустился, узнал, что война, и за высокий рост и зоркий глаз добро пожаловать во флот) застывает, потому что в жизни кроме гор ничего не видел – не получается ползти, да еще в черном бушлате да по снегу белому. А дополз бы – затолкал бы пулеметчика в каску вместе с сапогами, хрен бы кто отковырял. Но застрелили Муху, и пиздячит проклятый ганс, не унимается. Ленька и Андрюха, Колька и Володька (в честь Вождя названный) уже не отомстят за братушку, который и десяти слов по-русски не знал.
Но ползут матросы, неудобно им в тяжелых бушлатах, холодно и грустно, потому что товарищи рядом умирают. Гришка ползет, Юлик позет, Алдар с Бахтияром ползут. А в блиндаже переживает за них командир роты НКВД Натан Залманович. Думает все, волнуется – умело ли матрос Маханьков окапывается в промерзшей метра на полтора земле, твердой, как вера Натана Залмановича в победу Красной Армии. Не мешают ли ему немецкие пули, жужжащие над головой как ебнутые голодные шмели. И второй стакан разбавленного спирта выпивает отважный командир-нквдшник.
Но не отступает беспокойство, не унимается волнение. Ни спирт не помогает, ни тушенка (все еще надеюсь, что не свиная), ни печка натопленная. Переживает совестливый интеллигент – а вдруг брызги мозгов товарища (это Алдару попала пуля в голову, и та лопнула, как воздушный шарик, забрызгав все вокруг – не дождется бурятская красавица с непонятным именем своего батыра, обезглавили его крестоносцы), липкие кровавые брызги мешают матросу Маханькову вести прицельный огонь по окопавшемуся врагу? А огонь надо вести прицельный, потому что патронов не дали почти ни хрена. Не конкретно сейчас не дали почти ни хрена, а вообще их давали немного. И третий стакан спирта почти сразу отправляется в луженую глотку Натана Залмановича.
Уверенно окапываются матросы, залегая в складках местности. Постреливают, не расходуя зря патроны, ждут товарищей. И ползут к Юлику и Гришке Митька и Пашка, Сенька и Володька (тогда многих называли в честь Вождя, да мало кому это помогло), Марат и Денис, Бахтияр все еще ползет, Гиви и Резо ползут, отчаянно плюясь липким снегом и ругаясь последними словами. Гедевана папа бы за такие слова неделю на порог не пускал, да не представится ему такой возможности. Не пережить потомку древнего, но обедневшего княжеского рода, этой атаки. Навалятся немцы толпой, скрутят, задавят, всадят нож в спину. Обезьяны, дети жабы и осла, никакого понятия о честном бое. Оно и неудивительно, предки Гиви принимали агронавтов в те времена, когда предки этих «арийцев» бегали на четырех ногах и с хвостом.
Совсем близко матросы подползли, кое-кто уже видит оскаленную, перекошенную рожу пулеметчика, отчаянно поливающего местность длинными очередями, но понимающего, что уже все бесполезно. И чувствует Натан Залманович в теплом блиндаже, что ситуация обострилась до предела, и наливает еще спирта разбавленного, и выпивает его быстро, решительно, не закусывая. Очень волнуется он, хватит ли матросам сил встать сейчас в полный рост и броситься в атаку с криками «Ура!» и «За Сталина!», как учил он их на политзанятиях. А сил вполне может и не хватить, они ж ползли хрен знает сколько, да еще не ели со вчерашнего дня. С расчетом на то, что если в бою подстрелят, то умереть и не обосраться. Потому что девиз балтийских матросов – «Умрем, но флот не опозорим». А обоснование такое интересное придумал один флотский интендант, знакомый Натана Залмановича, тоже очень рукопожатый человек, живущий не по лжи. Чтобы провиантом матросским потом из-под полы барыжить, усиливая тем уровень накала градуса разоблачений преступлений кровавого Сталина.
Не зря, ох не зря поддерживает морально Натан Залманович атакующих матросов. Есть еще силы флот не опозорить. И бросают одновременно Володька с Гришкой гранаты в пулеметное гнездо, великолепно выполняя упражнение «Метание гранаты из положения лежа». Почти синхронно сложное упражнение выполняя. Обе, значит, гранаты бросают, что им на всю роту выдали. С расчетом, что хоть одна, да взорвется, а то всякое бывает. И взрываются гранаты, и затыкается пулемет, и встает лейтенант, чтобы крикнуть «За мной!», но не кричит ничего, потому что немцы мгновенно превращают его в дуршлаг. Плохо он учился на трехнедельных курсах, забыл, что сначала кричать надо, а потом вставать. Но отвлеклись тупые гансы, и теперь перед ними десятка три грязных, страшных и злых как черти балтийских матросов вместо одного глупого лейтенанта. И понимают они, что это пиздец, и не спасут их ни автоматы, ни Гитлер, ни Бог, про которого у них на бляхах написано, что он якобы с ними. Бог не дурак умирать сегодня с ними, и Смерть, кстати, вовсе не скелет в балахоне и с косой, а довольно таки здоровый мужик в черном бушлате с каким-то нелепым оружием, предположительно огнестрельным, но используемым в качестве дубины. Такая вот странная нелепая Смерть, пацаны, дедушка Бисмарк предупреждал.
И наливает Натан Залманович еще один стакан разбавленного спирта, чтобы поддержать отважных матросов в самый, так сказать, решительный и ответственный момент. Но силы уже на исходе, и у матросов балтийских, и у командира неустрашимого. И бросаются матросы в атаку, в последнюю для большинства из них атаку, и кричат они вовсе не «За Родину!» или «За Сталина!», как учили на политзанятиях, а хуйню всякую кричат, в основном просто «Аааааа!!!» И не выдерживает Натан Залманович роста уровня накала градуса, и падает своей умной головой прямо на стол из досок неструганых. Доконали отважного комиссара и граммы фронтовые, и тушенка (все еще надеюсь, что не свиная), и печка, что березовыми дровами совестливо и интеллигентно все это время отоплялась. И одни теперь матросы в снежно-грязевом аду, нет у них поддержки, нет у них заступника перед Всевышним. Но не знают они пока об этом, а потому сражаются умело и отчаянно, как в последний раз, для многих действительно последний. Дьяволски хорошо сражаются с превосходящими силами противника – до сих пор пирующие в Вальхалле немцы рассказывают, что убиты они не простыми матросами, а ужасными коммунистическими демонами, вырвавшимися из под земли, и ни пули тех демонов не брали, ни гранаты, ни ножи. Что, конечно, не совсем действительности соответствует.

Как и вся эта невеселая история, что написана мерзким зеленым троллем на мерзком зеленом языке мерзкими зелеными буквами. А вообще мне раньше антисоветская проза Стругацких даже нравилась – влекла эта въедливость, это внимание, это умение взять один какой-то особенно, по их мнению, нерукопожатый момент Системы, и долго, вкусно, страниц на 60-70 его всячески склонять, спрягать и обтрахивать. Дело, может быть, и неплохое. Нужное, может быть, дело и полезное всячески.
Но начали бы они со своего папочки. Ведь жить надо не по лжи.