О Русской Истории

.

( продолжаю отсюда - http://vaspono.livejournal.com/1059281.html )

.

"     Стихия народной жизни необъятна и ни с чем не соизмерима. Постичь ее до конца никому не удавалось и, будем надеяться, никогда не удастся.

     В неутолимой жажде познания главное свойство науки - ее величие и бессилие. Но для всех народов Земли жажда прекрасного не менее традиционна. Как не похожи друг на друга две эти человеческие потребности, одинаковые по своему могуществу и происхождению! И если мир состоит действительно лишь из времени и пространства, то, думается, наука взаимодействует больше с пространством, а искусство со временем...

     Народная жизнь в ее идеальном, всеобъемлющем смысле и знать не знала подобного или какого-либо другого разделения. Мир для человека был единое целое. Столетия гранили и шлифовали жизненный уклад, сформированный еще в пору язычества. Все, что было лишним, или громоздким, или не подходящим здравому смыслу, национальному характеру, климатическим условиям, - все это отсеивалось временем. А то, чего недоставало в этом всегда стремившемся к совершенству укладе, частью постепенно рождалось в глубинах народной жизни, частью заимствовалось у других народов и довольно быстро утверждалось по всему государству.

     Подобную упорядоченность и устойчивость легко назвать статичностью, неподвижностью, что и делается некоторыми `исследователями` народного быта. При этом они намеренно игнорируют ритм и цикличность, исключающие бытовую статичность и неподвижность.

     Ритм - одно из условий жизни. И жизнь моих предков, северных русских крестьян, и основе своей и в частностях была ритмичной. Любое нарушение этого ритма - война, мор, неурожай - лихорадило весь народ, все государство. Перебои в ритме семейной жизни (болезнь или преждевременная смерть, пожар, супружеская измена, развод, кража, арест члена семьи, гибель коня, рекрутство) не только разрушали семью, но сказывались на жизни и всей деревни.

     Ритм проявлялся во всем, формируя цикличность. Можно говорить о дневном цикле и о недельном, для отдельного человека и для целой семьи, о летнем или о весеннем цикле, о годовом, наконец, о всей жизни: от зачатья до могильной травы...

     Все было взаимосвязано, и ничто не могло жить отдельно или друг без друга, всему предназначалось свое место и время. Ничто не могло существовать вне целого или появиться вне очереди. При этом единство и цельность вовсе не противоречили красоте и многообразию. Красоту нельзя было отделить от пользы, пользу - от красоты. Мастер назывался художником, художник - мастером. Иными словами, красота находилась в растворенном, а не в кристаллическом, как теперь, состоянии.

     Меня могут спросить: а для чего оно нужно, такое пристальное внимание к давнему, во многом исчезнувшему укладу народной жизни? По моему глубокому убеждению, знание того, что было до нас, не только желательно, но и необходимо.

     Молодежь во все времена несет на своих плечах главную тяжесть социального развития общества. Современные юноши и девушки не исключение из этого правила. Но где бы ни тратили они свою неуемную энергию: на таежной ли стройке, в полях ли

     Нечерноземья, в заводских ли цехах - повсюду молодому человеку необходимы прежде всего высокие нравственные критерии... физическая закалка, уровень академических знаний и высокое профессиональное мастерство сами по себе, без этих нравственных критериев, еще ничего не значат.

     Но нельзя воспитать в себе эти высокие нравственные начала, не зная того, что было до нас. Ведь даже современные технические достижения не появились из ничего, а многие трудовые процессы ничуть не изменились по своей сути. Например, выращивание и обработка льна сохранили все древнейшие производственно-эстетические элементы так называемого льняного цикла. Все лишь ускорено и механизировано, но лен надо так же трепать, прясть и ткать, как это делалось в новгородских селах и десять веков назад.

     Культура и народный быт также обладают глубокой преемственностью. Шагнуть вперед можно лишь тогда, когда нога отталкивается от чего-то, движение от ничего или из ничего невозможно. Именно поэтому так велик интерес у нашей молодежи к тому, что волновало дедов и прадедов.

     Так же точь-в-точь и будущие поколения не смогут обойтись без ныне живущих, то есть без нас с вами. Им так же будет необходим наш нравственный и культурный опыт, как нам необходим сейчас опыт людей, которые жили до нас."

( Василий Белов. "Лад" )

-

.

"- Да, опоздали, - сказал Рощин. Он шел, опустив голову. Ему казалось  - тело России разламывается на  тысячи  кусков.  Единый  свод,  прикрывавший империю, разбит  вдребезги.  Народ  становится  стадом.  История,  великое прошлое,  исчезает,  как  туманные  завесы  декорации.  Обнажается  голая, выжженная пустыня - могилы,  могилы...  Конец  России.  "

( Алексей Толстой. "Хождение по мукам. Восемнадцатой год")

.

   "В пятиярусном зале Большого театра, в тумане, надышанном  людьми,  едва светились сотни лампочек красноватым накалом. Было холодно, как в погребе. На огромной сцене, с полотняными арками в  кулисах,  сбоку,  близ  тусклой рампы, сидел за столом президиум. Все  они,  повернув  головы,  глядели  в глубь сцены,  где  с  колосников  свешивалась  карта  Европейской  России, покрытая  разноцветными  кружками  и  окружностями,  -  они  почти  сплошь заполняли все  пространство.  Перед  картой  стоял  маленький  человек,  в

меховом пальто, без шапки; откинутые с большого  лба  волосы  его  бросали тень на карту. В руке он держал длинный кий  и,  двигая  густыми  бровями, указывал время от времени концом кия  на  тот  или  иной  цветной  кружок, загоравшийся тотчас столь ярким светом, что тусклое золото ярусов  в  зале начинало мерцать и становились видны напряженные, худые лица,  с  глазами, расширенными вниманием.

   Он говорил высоким голосом в напряженной тишине:

   -  У  нас  в  одной  Европейской  России  -  десятки  триллионов  пудов

воздушно-сухого торфа. Запасами его мы обеспечены на столетия.  Торф  есть топливо на местах. С одной десятины торфяного болота получается в двадцать пять раз больше энергии, чем с десятины леса. Торф - в первую  голову,  за ним - белый уголь и  черный  уголь  решают  стоящую  перед  нами  проблему революционного строительства. Ибо революция, которая  победила  только  на поле брани и не перешла к реальному осуществлению своих идей, утихает, как  буря.  Сидящий  здесь,  среди  нас,  Владимир  Ильич:   Ленин, вдохновитель  моего  сегодняшнего  доклада,   указал   генеральную   линию созидающей   революции:   коммунизм   это   -   Советская   власть    плюс

электрификация...

   - Где Ленин? - спросила Катя, вглядываясь с высоты пятого яруса. Рощин, державший, не отпуская, ее худенькую руку, ответил также шепотом:

   - Тот, в черном пальто,  видишь  -  он  быстро  пишет,  поднял  голову,

бросает через стол записку... Это он... А с краю -  худощавый,  с  черными усами - Сталин, тот, кто разгромил Деникина...

      Докладчик говорил:

   - Там, где в вековой тишине России таятся миллиарды пудов  торфа,  там, где низвергается водопад или несет свои воды могучая река, - мы  сооружаем электростанции  -   подлинные   маяки   обобществленного   труда.   Россия освободилась навсегда от ига эксплуататоров,  наша  задача  -  озарить  ее немеркнущим заревом электрического костра. Былое  проклятие  труда  должно стать счастьем труда.

   Поднимая кий, он указывал на будущие энергетические центры  и  описывал по карте окружности, в которых располагалась будущая новая цивилизация,  и кружки, как звезды, ярко вспыхивали в сумраке огромной  сцены.  Чтобы  так освещать на коротенькие мгновения карту, - понадобилось сосредоточить  всю энергию московской электростанции, - даже в Кремле, в  кабинетах  народных комиссаров, были вывинчены все  лампочки,  кроме  одной  -  в  шестнадцать свечей.

   Люди  в  зрительном  зале,  у  кого  в  карманах  военных   шинелей   и

простреленных бекеш было по горсти овса, выданного сегодня  вместо  хлеба, не  дыша,  слушали  о  головокружительных,  но  вещественно   осуществимых перспективах революции, вступающей на путь творчества..."

( Алексей Толстой. "Хождение по мукам. Хмурое утро.")

.

.

"— «Триста лет тому назад ветер вольно гулял по лесам и степным равнинам, по огромному кладбищу, называвшемуся Русской землей. Там были обгоревшие стены городов, пепел на местах селений, кресты и кости у заросших травою дорог, стаи воронов да волчий вой по ночам. Кое-где еще по лесным тропам пробирались последние шайки шишей, давно уже пропивших награбленные за десять лет боярские шубы, драгоценные чаши, жемчужные оклады с икон. Теперь все было выграблено, вычищено на Руси. 

Опустошена и безлюдна была Россия. Даже крымские татары не выбегали больше на Дикую степь — грабить было нечего. За десять лет Великой Смуты самозванцы, воры и польские наездники прошли саблей и огнем из края в край всю русскую землю. Был страшный голод, — люди ели конский навоз и солонину из человеческого мяса. Ходила черная язва. Остатки народа разбрелись на север к Белому морю, на Урал, в Сибирь. 

В эти тяжкие дни к обугленным стенам Москвы, начисто разоренной и опустошенной и с великими трудами очищенной от польских захватчиков, к огромному этому пепелищу везли на санях по грязной мартовской дороге испуганного мальчика, выбранного, по совету патриарха, обнищалыми боярами, бесторжными торговыми гостями и суровыми северных и приволжских земель мужиками в цари московские. Новый царь умел только плакать и молиться. И он молился и плакал, в страхе и унынии глядя в окно возка на оборванные, одичавшие толпы русских людей, вышедших встречать его за московские заставы. Не было большой веры в нового царя у русских людей. Но жить было надо. Начали жить. Призаняли денег у купцов Строгановых. Горожане стали обстраиваться, мужики — запахивать пустую землю. Стали высылать конных и пеших добрых людей бить воров по дорогам. Жили бедно, сурово. Кланялись низко и Крыму, и Литве, и шведам. Берегли веру. Знали, что есть одна только сила: крепкий, расторопный, легкий народ. Надеялись перетерпеть и перетерпели. И снова начали заселяться пустоши, поросшие бурьяном...» 

Иван Ильич захлопнул книгу: 

— Ты видишь... И теперь не пропадем... Великая Россия пропала! А вот внуки этих самых драных мужиков, которые с кольями ходили выручать Москву, — разбили Карла Двенадцатого и Наполеона... А внук этого мальчика, которого силой в Москву на санях притащили, Петербург построил... Великая Россия пропала!.. Уезд от нас останется, — и оттуда пойдет русская земля..."

( Алексей Толстой. "Хождение по мукам. Сёстры" )

.

.

"Единой Русской земли Ярослава и Мономаха не существовало: она была разорвана Литвой и татарами. Род св. Владимира, соединявший эту землю в нечто похожее на политическое целое, распался. Старшие линии его угасли или захирели и с остатками своих прадедовских владений вошли в состав Литовского государства, где на них легли новые чуждые политические отношения и культурные влияния. Общего дела, общих интересов между ними не стало, прекратились даже прежние фамильные счёты и споры о старшинстве и очереди владения. Киев, основной узел княжеских и народных отношений, политических, экономических и церковных интересов Русской земли, поднимаясь после татарского разгрома, увидел себя пограничным степным городком чуждого государства, ежеминутно готовым разбежаться от насилия завоевателей. Чужой житейский строй готовился водвориться в старинных опустелых или полуразорённых гнёздах русской жизни, а русские силы, которым предстояло восстановить и продолжить разбитое национальное дело Киевской Руси, искали убежища среди финских лесов Оки и Верхней Волги. "

( В.О. Ключевский. Русская история. Полный курс лекций )

.

.