Прежде, чем испорченный телефон сведет смысл сегодняшнего дня к слову "хуй" на людях, хочу прояснить ситуацию. Сегодня я был на совершенно одиозном и варварском круглом столе Нацкомиссии по Морали в Верховной Раде (его ещё предстоит отдельно осмыслить), где обсуждалось "угрожающее национальной безопасности" состояние морали в обществе. Свое выступление я начал с прочтения следующих строк, на которые я якобы наткнулся в какой-то украинской газете:

"Когда я ебу тебя, Таня, я делаю это всерьез и надолго. И если ты стесняешься публики, то мы опустим занавес. Я вырву несколько волосков из твоей пизденки. <...> И я вгрызусь в твой секель и буду сплевывать двухфранковые монеты..."

Прочитав эти строки, я задал вопрос, мол, сопрягается ли этот текст с моральными традициями украинского народа, является ли он вообще моральным и можно ли его относить к порнографии, согласно украинскому законодательству?

На это глава Комиссии по Морали Василий Костицкий заявил:



"Мне кажется, что журналистского образования должно быть достаточно, чтобы, увидев предостережения, которые есть в законе о средствах массовой информации, иметь для себя ответ членов Национальной Комиссии и не предавать огласке подобные вещи".

Я сказал, что на самом деле прочитанный фрагмент принадлежит Генри Миллеру и взят из романа "Тропик рака", который, среди прочего, является классикой мировой литературы (юридически она, ссылаясь на законодательство, неприкосновенна). На что Костицкий ответил: "И что с того? Вы книжку читаете дома, а тут вы публично провозглашаете эти вещи". В поддержку Костицкого вмешался телеведущий Данила Яневский: "Мой дорогой друг, вы дома можете смотреть всё, что вы захотите. Это ваше личное дело. Но я, например, не думаю, что это должно быть в свободном доступе, например, в школьных библиотеках".

Впрочем, по-настоящему дурно мне стало несколько позже, когда какой-то профессор (?) выдал тираду, мол, это ещё нужно доказать, что в оригинале у Миллера есть те слова, которые были мной озвучены, и вообще я основываюсь на переводе, происхождение которого неизвестно, равно как и не стоит забывать о том, что "то, что приемлемо в одной культуре может быть неприемлемо в другой", посему может оно [оно это Миллер] где-то и классика, но здесь это аморально.

Честно говоря, друзья, добавить мне к этому нечего - всё ещё хуже, чем я думал. Этой цитатой из Миллера я всего-лишь хотел продемонстрировать несостоятельность какого-либо морального закона, испытав при этом степень образованности и профессиональности членов Комиссии. Я был готов к тому, что они скажут "Это непристойно", но был свято уверен, что когда я назову имя автора, они, - эти инквизиторы, - что б уж совсем позорно не усраться, совершат какой-то маневр самоспасения. А вместо этого они говорят: "И что с того?". Действительно, и что с того, что это какая-то классика мировой литературы, какой-то Генри Миллер? Просто теперь подумайте, что они будут делать с теми произведениями искусства, которые к этой классике не относятся.

Было много визгу о том, что детей ебут в Украине больше и дольше, чем где-либо на планете, что мы на грани исчезновения, нас истребляют, кругом пидарасы и подростки-убийцы, наша мораль в упадке, а Крещатик в пору переназывать в квартал красных фонарей. Какой-то юноша сказал, что его мама и папа, жившие в Советском Союзе, не знали, что такое проституция и не знали, что существует гомосексуализм, а теперь, мол, вот до чего мы докатились... Члены Комиссии публично отворачивались и переговаривались между собой, когда звучало что-либо нелицеприятное для них (это обычный, "школьный", прием), депутаты ковырялись в носу, засыпали, хрюкали, просили вывести меня из зала и обещали, что поправят закон о морали таким образом, чтобы можно было организовывать моральные органы в регионах (высокоморальные кхмеры?).

Понимаете, мы или хаваем это, терпим все эти комитеты и платные входы на городские кладбища, или выходим на улицы с горящими сердцами, но главное - осознаем необходимость борьбы, повергаемся в беспокойство, тревогу, негодование, беспорядок. Эту бурю не переждать. Именно сейчас тот исторический момент, когда власть проверяет нас на предмет того, что мы готовы стерпеть. Так вот... что мы готовы стерпеть?

P.S. По поводу перевода неизвестного происхождения... перевод Миллера, который я использовал, принадлежит Г.Егорову и был взят из книги издательства Ультра.Культура - "100 запрещенных книг. Цензурная история мировой литературы"