Поэт Борис Рыжий
«Борис Рыжий повесился в Екатеринбурге 7 мая 2001 года…
Борис Рыжий был единственным современным русским поэтом, который составлял серьезную конкуренцию последним столпам отечественной словесности – Слуцкому, Самойлову, Кушнеру. О современниках не говорю – здесь у него, собственно говоря, соперников не было.
…
Феноменально образованный, наделенный врожденной грамотностью, прочитавший всю мировую поэзию последних двух веков, профессорский сын, житель большого города – он отлично усвоил приблатненные манеры, обожал затевать потасовки, рассказывал страшные истории о своих шрамах и любил как бы нехотя, впроброс, упомянуть особо эффектные детали собственной биографии («год назад подшился», «жена-петеушница»…)».

(Дмитрий Быков «Рыжий», 2001 г.)

Не читал, и даже не слышал.
Чёрная дыра, как в космосе.
Конечно, поэзией я не больно-то и интересуюсь, но «составлял серьезную конкуренцию… Слуцкому, Самойлову…».
Почти десять лет прошло, а я только сегодня узнал, что был, оказывается, такой поэт.

И в самом конце Быков написал:
«…Сейчас его часто сравнивают с Есениным. Как же – повесились оба! На самом деле с Есениным у Рыжего как раз нет ничего общего. Есенин был во всем вызывающе неинтеллигентен, и касалось это не только его попоек и драк, но и его крестьянской прижимистости, его вполне потребительского, часто просто скотского отношения к женщине, его внезапной готовности сделать гадость и посмеяться.
Рыжий был интеллигентный и дисциплинированный поэт, рассчитанный на долгую и серьезную жизнь. Людям, которые сбили его с панталыку, еще припомнится это поощрение худшего в нем, эта среда, в которой дисциплина не котировалась, эти игры, которые кончаются гибелью. И эта тотальная ложь, которую поддерживают критики, обслуживающие уральский клан. Потому что Рыжий своим приходом этот клан отменил, показав ничтожествам их истинное место,- а этого не прощали еще никому. Теперь выход у этого клана один – срочно Рыжего присвоить и канонизировать, сделать его своим знаменем и выпустить книгу мемуаров о том, как он был невыносим и этим особенно мил».

Хлёстко, но непонятно. Впрочем, там, на Урале, те, кто в теме, наверное, поняли.



"Премия и вообще известность тебе, конечно, невероятно шли, в мутном омуте славы ты чувствовал себя как рыба в воде, но и звездной болезнью ты заболел серьезно, чего там. Хотел и любил командовать. Поэзия — это армия, эту милитаристскую теорию Слуцкого мы знали как отче наш. Проступили отцовские замашки — холодность в общении с проштрафившимися литераторами-подчиненными, повисающие паузы в разговоре, который ты не считал нужным поддерживать, и прочее в том же духе. Чтобы была настоящая слава, говорил ты, нужно человек тридцать идиотов, которые будут ходить по салонам и орать твои стихи. Да вот закавыка — в Екатеринбурге не набрать столько, очень уж тонок культурный слой, очень уж беден. Значит, надо ехать в Москву, ничего не поделаешь.
Москва была идеей фикс. Это сейчас я, мудрый, понимаю, что это просто большой город, и если есть приличная работа, не пропадешь. А тогда переезд казался неподъемным, колоссальным мероприятием с библейским размахом, сродни бегству в Египет.
И вот ты лежишь в холодной глине Нижнеисетского кладбища, с цветами, как сам же и предсказал в стихотворении, а я живу в столице нашей родины городе-герое Москве. А ведь могло быть наоборот, могло, я знаю".

Олег Дозморов "Премия "Мрамор" ("Знамя", 2006 г., №2)