М.Н.Никольский "Раскол в первой половине XIX века"
Давно хотел запостить несколько интересных фрагментов из этой работы.
(она включена в книгу "История России в 19 веке. Эпоха реформ").

Итак, отрывок первый. Здесь четко видно, что гонения на верующих в XIX-м веке
принципиально не отличались от преследований во времена Советской власти - изъятие церковных ценностей, разрушения церковных зданий, аресты, ссылки и т.п. Текст под лж-катом.


"…Терпимая политика Екатерины II по отношению к старообрядчеству позволила собраться с силами. Засияло солнце православия на Иргизе, который получил исключительное право перемазывания [из никонианской иерархии в древлеправославную] и сделал это право своею доходной статьей; окрепла московская Рогожская община; начались правильные съезды и соборы выборных представителей старообрядчества. В XIX в. поповщина [старообрядцев принято классифицировать на поповцев, признающих священнослужителей и благодать обрядов и беспоповцев, не признающих и считающих, что Благодать со времен Никона «взята на небо»] вступает с правильной организацией, с многочисленным составом, но с сомнительным священством; это последнее, однако, не очень огорчало вождей поповщины, хорошо понимавших, что дело не в личных качествах попов, а в их правильной службе: благодать у них была, служили они по-старому и ни в чем не перечили старшим, за что и получали прекрасное содержание.

Правительство продолжало относиться так же терпимо к расколу, как и ранее: указом 1811 г. приказано смотреть сквозь пальцы на существование раскольничьих церквей и молитвенных домов, а правила 1822 г. разрешили старообрядцам беспрепятственно иметь у себя беглых попов, если последние не учинили до побега уголовного преступления, с тем чтобы они вели метрические книги.

Это была уже огромная победа; но ею недолго пришлось упиваться. Крепостническое государство уже расшатывалось и при Николае I, в стремлении к самосохранению, объявило войну всем враждебным силам. Не избежала судьбы и старообрядческая церковь. Правительство Николая I поставило себе определенную цель: постепенно уничтожить раскол, действуя так, чтобы наличные раскольники дожили свой век, а новых не было. С этой целью были пущены в ход обычные полицейские и репрессивные меры. Новый курс определился сразу высочайшим повелением, восстанавливавшим термин раскольника, официальное употребление которого было запрещено еще в первой половине XVIII в. Этим распоряжением старообрядцы лишались даже тех скудных прав, которые были признаны за инославными и иноверными исповеданиями. Последние признавались как таковые, пользовались в известных пределах гражданскою правоспособностью и имели возможность легально отправлять культ. Но, объявив старообрядцев раскольниками, правительство этим отрицательным термином хотело показать, что для него не существует старообрядчества как определенной вероисповедной организации, а существует лишь группа дезертиров, ушедших из официальной синодской церкви. Всеми последующими распоряжениями правительство показало, что помянутое распоряжение носило программный характер и что смысл термина раскольник в его глазах был аналогичен термину военный дезертир.

Правительственные репрессии направились, главным образом, против поповщины. Так случилось не потому, чтобы правительство было точно осведомлено о том, что поповщина представляет из себя стройную организацию, имеющую многочисленных адептов и потому особенно опасную для синодского православия. Если церковные «обличители» раскола, располагавшие рядом документов и обладавшие хоть какими-нибудь крупицами ума и образования, обнаруживали изумительное неумение или нежелание понять сущность и черты различия отдельных толков раскола, то от полицейских агентов, на основании донесений которых действовало правительство, нельзя было ожидать даже простого различения поповщины и беспоповщины. Удары правительства пришлись больнее всего по поповщине потому, что именно она менее всего была и могла быть подпольной, тайной организацией. Правительство шло на яркие огни: поповщинские организации были открытыми и заметными явлениями, и против них больше всего направилось усердие репрессивных мероприятий. Задача, однако, была не из легких, и правительство, сначала рассчитывавшее справиться наличными полицейскими силами, принуждено было в 40-х и 50-х гг. усиливать свои кадры: в 1840 г. в Черниговской губернии оно, не ограничиваясь полицейскими преследованиями, прибегло к военным постоям в раскольничьих селениях, в 1847 г. принуждено было учредить там же особые штаты полиции для надзора за расколом, а в 1853 г. было сделано общее распоряжение об усилении полицейского надзора за раскольниками и об усилении для этой цели полицейских штатов. Работа полиции была немалая: кроме ведения с 1840 г. именных раскольничьих списков, полиция была завалена сыском за раскольниками и исполнением целого ряда распоряжений по борьбе с расколом.

Правительственные меры против раскола вообще и против поповщины в частности были рассчитаны в трех направлениях: во-первых, правительство стремилось разрушить самую основу раскола, посредством разгрома организаций и экспроприации имуществ; во-вторых, оно стремилось положить конец старообрядческому культу, посредством изъятия беглых попов и уничтожения молитвенных зданий в-третьих, оно стремилось уничтожить и самих старообрядцев, отказывая им в гражданской правоспособности и стараясь перевести их потомство в синодское православие насильственным путем. Очевидно, что все эти меры оказались более всего чувствительны для поповщины.

«Священное» право собственности по отношению к расколу перестало признаваться. Начиная с середины 30-х гг. последовал целый ряд высочайших повелений по экспроприированию старообрядческих имуществ. Первое распоряжение этого рода, своего рода пробный камень, состоялось в 1840 г. по делу, возникшему еще в 1836 г. Петербургский купец Долгов завещал в 1836 г. Выговской пустыни дом; но по высочайшему повелению 1840 г. дом этот был передан наследникам Долгова, на том основании, что общество выговских старообрядцев, не будучи признано законом, не имеет права владеть недвижимой собственностью. Поповцы Рогожского кладбища, почуяв после этого надвигающуюся грозу, быстро попытались сделать диверсию: в 1841 г. они выстроили этапный дом и изъявили желание содержать его на свой счет.

Казалось бы, что лучшего доказательства благонадежности в виде такого дара, долженствовавшего быть особенно приятным николаевскому правительству, не придумаешь. Но — timeo Danaos et dona ferentes!( Боюсь данайцев, даже приносящих дары (лат.).) На всеподданнейшее прошение рогожских поповцев о принятии столь полезного для блага российского государства дара последовала 16 февраля такая высочайшая резолюция: «Принять за правило, чтобы никакие пожертвования от имени раскольничьих обществ не были принимаемы». Диверсия не удалась, громоотвод оказался негодным. И в силу последовавших за тем распоряжений Преображенское (беспоповское) и Рогожское кладбища в Москве, Волковская и Малоохтенская богадельни в Петербурге, монастыри и их земли на Иргизе были отняты у раскольников.

Московские и петербургские учреждения были переданы сначала в ведение Приказа общественного призрения, а с 1853 г. — Императорского человеколюбивого общества; монастыри на Иргизе были обращены в единоверие и переданы Синоду. К их судьбе, особенно поучительной, мы сейчас и перейдем, в связи с вопросом об уничтожении старообрядческого культа.

В этом отношении удары правительственных репрессий легли почти исключительно на поповщину, так как она имела в своем распоряжении организованную иерархию и целый ряд церквей и монастырей, в то время как культ беспоповщины носил скорее домашний характер и потому не так был заметен для недреманного полицейского ока.

Правила 1822 г., упомянутые выше, еще при жизни Александра I были ограничены в своем применении несколькими распоряжениями, в которых сказался реакционный дух аракчеевщины. Уже через год по их издании, в 1823 г., один петербургский старообрядческий священник был сослан в Соловки за публичное совершение богослужения, а в 1824 г. в Риге были запрещены открытые старообрядческие похороны.

Это были, однако, разрозненные меры; но с 1826 г. начинается систематический поход правительства против старообрядческого культа, и главным образом против поповщины. В 1826 г. было сделано распоряжение о снятии крестов со всех раскольничьих молитвенных зданий; оно, по существу, еще не лишало возможности совершать богослужение, но не предвещало ничего доброго. И действительно, уже в 1827 г. последовала первая мера по существу: старообрядческим попам было запрещено переходить из уезда в уезд. Это запрещение фактически было равносильно уничтожению культа в целом ряде местностей, главным образом в приволжских селах, где не было постоянных церквей и причта и куда время от времени духовенство наезжало для отправления треб: крещения, брака, причащения — и совершало их, так сказать, оптом. Приходилось с этого времени прибегать к нелегальному образу передвижений: попы ездили переодетыми, с чужими паспортами, а требы совершали тайком, по ночам. В 1832 г. правительство нанесло первый решительный удар беглопоповщине: правила 1822 г. были отменены, а всех беглых попов было приказано арестовывать, возвращать в надлежащую епархию и лишать священства.

Одновременно с этим правительство приступило к разгрому иргизских монастырей, которые были поставщиками попов для всех старообрядческих общин. Вопрос об Иргизских монастырях наиболее интересовал историков раскола, и мы имеем о них довольно подробные сведения.

По существу, иргизские монастыри мало чем отличались от монастырей синодской церкви. … Но в двух отношениях иргизские монастыри существенно отличались от православных монастырей. Во-первых, в управлении монастырями, как вообще во всех старообрядческих организациях, было проведено выборное начало. В соответствии, с каноническими правилами в выборах настоятелей монастырей принимали участие не только монахи, но и представители от мирян, слободских жителей, главным образом мещан и купцов. Выбранные настоятели имели полную власть по управлению монастырями и представляли монастыри при сношениях с гражданскими властями. Эта организация создавала органическую и чрезвычайно крепкую связь между монастырями и слобожанами, которая сказалась самым ощутительным образом при разгроме монастырей. Во-вторых, монастыри на Иргизе не были простыми корпорациями тунеядцев, живущих за счет поддерживаемого ими народного суеверия. Их существование оправдывалось определенной функцией, которую они исполняли: в этих монастырях испытывались и исправлялись беглые попы, которые затем рассылались по поповщинским обшинам. Эта чрезвычайно важная функция была золотым источником для иргизских монастырей. С одной стороны, за исправу и посылку попа платила соответствующая община; с другой стороны, старообрядческие тузы, более всего заинтересованные в сохранении церковной иерархии, поддерживали монастыри богатыми вкладами. Описи монастырского имущества, произведенные после обращения монастырей в единоверческие, свидетельствуют, что по богатству утвари, ризниц и др. иргизские монастыри не уступали первоклассным монастырям синодской церкви.

Таким образом, правительство, приступая к разгрому иргизских монастырей, стало на верный путь: оно поражало поповщину в самое сердце. Недаром еще в 1821 г., когда была сделана неудавшаяся попытка обязать иргизские монастыри подпиской не принимать беглых попов, монастыри ответили, что они не могут сделать этого, ибо тогда им одна дорога: в федосевщину и «иные богопротивные секты».

Первым был разгромлен Нижне-Воскресенский монастырь (в июне—июле 1827 г.). Разгрому предшествовал донос тогдашнего саратовского губернатора, князя Голицына, в котором иргизские монастыри назывались «убежищем праздности, разврата и рассадником раскола» и высказывалось мнение, что пора решительными мерами положить предел «разврату и преступным действиям иргиз-ских монастырей, приводя их постепенно к совершенному уничтожению». Этот лицемерный донос возымел действие. Состоялось высочайшее повеление об обращении Нижне-Воскресенского монастыря в единоверие. Губернатор лично приезжал в монастырь и убеждал монахов добровольно принять единоверие. Среди братии пошли раздоры, тянувшиеся более года; наконец, в 1827 г. выяснилось, что из всей братии согласны принять единоверие только 14 (по другой версии 12) человек. Тогда для защиты этих монахов была прислана полиция, а прочие монахи (в числе 62) были частью сосланы в Сибирь, частью отданы в военную службу. Одновременно с этим, по высочайшему указу 2 августа 1828 г., дарованные монастырям на право собственности по указам Александра I земли и крестьяне были отобраны в казну. Однако, пока Саратовской губернией управляли мягкие и тактичные губернаторы, сменившие Голицына (Рославлев и Переверзев), эти меры не приводились в действие. В 1836 г. в Саратовскую губернию был назначен сторонник «сильной власти», Степанов, который немедленно и решительно покончил с иргизскими монастырями.

По его докладу состоялось повеление об обращении всех иргизских монастырей в единоверческие. Первый монастырь, который постигла эта участь, был Средне-Никольский. Когда туда приехал губернатор с жандармским полковником и исправником, окрестное население стеклось к монастырю, готовое защищать его грудью от поругания. Губернатор уехал ни с чем и вернулся с воинской командой (казаками и артиллерией) и пожарными. Произошло возмутительное избиение безоружного народа, собравшегося к монастырю: били прикладами, поливали водой, сейчас же замерзавшей на морозе. Разогнав толпу, губернатор арестовал всю братию. Никто не согласился принять единоверие; правительству достались только стены. Солдаты и казаки, занявшие монастырь, разграбили его; было похищено множество серебряных и золотых риз, содранных с икон, и много дорогих облачений. Часть похищенного была отобрана и возвращена в монастырь.

Этот удар привел старообрядческий мир в волнение. В 1837 г. старообрядцы сделали попытку вернуть Средне-Никольский монастырь. Их собственническое сознание не могло переварить, чтобы правительство, которому они всегда подчинялись, за которое молились, как первого хранителя священного права собственности, могло таким, грубым образом нарушить их законное право собственности. Еще в промежуток между первым приездом Степанова в монастырь и февральским штурмом иргизские старообрядцы обратились с прошением на высочайшее имя, в котором перечислялись все правительственные акты, узаконившие существование монастыря и утверждавшие его права на владение землею и крестьянами, свидетельствовались верноподданнические чувства иргизских монахов и излагались жалобы на происки единоверческого духовенства и произвол гражданских властей.
Прошение заканчивалось просьбою «на основании вышеупомянутых и прочих существующих узаконений освободить вышеозначенную старообрядческую собственность от усильственного присвоения означенных распространителей противного господствующей церкви единоверческого верослужения, и благоволено бы было мирным жителям сего монастыря, в высочайше дарованных ему границах, предоставить прежнее спокойное пребывание и беспрепятственное продолжение приносить к Всевышнему теплейшия свои молитвы, по закону и чинослужению своих праотцев, по силе 44 и 45 ст. основных государственных законов, том I».

Как мы уже знаем, ответом на это прошение был штурм монастыря. После этого подавались безрезультатно еще два аналогичных прошения; но — увы! — принцип частной собственности был забыт по отношению к иргизским монастырям. В 1841 г. был обращен в единоверие Верхний Спасо-Преображенский монастырь, в котором согласились принять единоверие только два монаха, и «солнце православия зашло на Иргизе».

Этот тяжелый удар был неодинаково принят различными элементами поповщинского мира. На месте, на Иргизе, где крупнобуржуазные элементы были слабы, где масса держалась в поповщине исключительно авторитетом иргизских монастырей, старообрядцам с их гибелью предстояло одно из двух: или подчиниться единоверию, или уйти в беспоповщину.

Первым путем пошла сравнительно небольшая часть: из 40 000 (приблизительно), по официальным данным, в 1844 г. приняли единоверие только 10 333 человека. Остальные, оставшись без пастырей, отрезанные от московского центра, в силу своей крестьянской психологии, ударились в эсхатологию.

Сразу вынырнули старые представления об антихристианстве и конце света. Антихристом был объявлен император Николай I; кроме того, что все его поведение в иргизском вопросе явно, в глазах раскольников, изобличало в нем антихриста, налицо были и другие признаки близкого конца света. 1842 г. начался голодом, видели комету, произошло затмение Луны. По селам ходили экзальтированные проповедники и предсказывали близкий конец света, именно на Пасхе 1842 г. Правительство своими действиями только укрепляло старообрядцев в этом ожидании. Только что (в 1841 г.) оно еще раз строго подтвердило неисполнявшийся почти указ 1838 г. об отобрании детей у раскольников и крещении их по православному обряду, в том же году отобрало все колокола, а с 1842 г. усиленно начало запечатывать молитвенные здания (по 1846 г. было запечатано 102 здания и уничтожено за ветхостью 147). Проповедников конца света хватали и ссылали; на их место сейчас же появлялись новые..."