|
|
Пишет cyaness (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} cyaness)@ 2016-04-22 07:03:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Трисвининнион (все главы)
Песнь первая
Мир был прекрасен и велик,
Был незапятнан солнца лик,
Чиста была лазурь небес,
И юным был Зелёный Лес.
Там, в буйстве зелени младой,
Вздымались кроны, как прибой.
И солнечный струился день
Сквозь лёгкую деревьев сень.
В чертогах кружевных ветвей
Пел зяблик, дрозд и соловей.
Лугов раздолье меж дубрав
Сверкало многоцветьем трав.
Шиповник пеною цветов
Украсил берега ручьёв.
Журчала радостно вода -
Лес был прекрасен в те года.
Под сладкозвучный птиц напев
Тогда бродили меж дерев
И открывали юный Лес,
Что полон тайн и чудес,
Смеясь, играя и творя,
Со всем живущим говоря,
Три брата дружных, что в веках
Воспеты в песнях и стихах:
Нуф-нуф, что весел и хитёр,
И на язык вседа остёр;
Ниф-ниф, радушен и открыт,
Судьбы беспечный фаворит;
И самый младший брат, чья мысль
Стремилась вечно вглубь и ввысь,
В венце из ирисов лесных
Наф-наф, мудрейший из троих.
Весельем каждый день блистал,
Покоем вечер там дышал,
И незаметно дни текли
Блаженной молодой земли,
Покуда не сверкнул оскал
И тяжкий рок на братьев пал,
Нарушив мирный их уют,
Как нам
сказители
поют.
Песнь вторая
Всё лето напролёт заливисто и громко
Визжали по лугам три брата-поросёнка.
Играли вдоль ручьёв, не ведая печали,
И как летели дни, они не замечали.
Но выгорел шатёр небес, багрянцем лес накрылся,
И журавлей печальный клин на полдень устремился.
Хрустящей корочкою льда затягивались лужи,
И братья начали искать убежище от стужи.
И горше холодов беда грозила поросятам:
Лес содрогнулся, услыхав рычанья раскаты.
Явился, злобой обуян, безжалостный губитель,
И нужно было возводить надёжную обитель.
Изрёк Ниф-Ниф: “Построю дом я из снопов соломы,
И наслаждаться буду вновь красой лесов знакомых.
Нам свыше предначертан путь, довлеет рок на нами.
И встретиться не суждено мне с волчьими зубами.”
Изрёк Нуф-Нуф: “За день сложу я дом из лёгких веток,
И завтра же предамся вновь проказам и потехам.
К чему, о други, хлопотать? Ведь наша жизнь - игра!
Любого волка обыграть сумею без труда.”
Изрёк Наф-Наф: “Дом возведу из тёсаного камня,
Дубовую поставлю дверь, навешу плотно ставни.
Увы, недолог век свиньи, и юность скоротечна.
Кто хочет дни продлить свои - не должен быть беспечным.”
И, быстро завершив труды, два неразумных брата
В веселье проводили дни, и в праздности приятной.
Но от зари и до зари, отринув грусть и лень,
Трудился мудрый младший брат, трудился каждый день!
Песнь третья
Влагой священной Наф-наф омывается,
Копями тайными он опускается,
Суетных мыслей далёк.
В пламени тёмном расщелины огненной
Из серебра заповедного, гномьего,
Верный куёт мастерок.
Пепел берёт из вулкана дымящего
Строит для обжига печи горящие,
Спорится дело в руках.
Посохом заговорённым бузиновым
Месит раствор по рецепту старинному
На Алконоста белках.
Глыбы из скал вырубает огромные,
Тешет он камни играючи ровные,
Стены неспешно кладёт.
Горы срывает он дланью могучею,
Плавит он в горне железо кипучее,
Прочно засовы куёт.
Валит он кедры столетние, толстые,
Рубит он брёвна секирою острою,
Крышу наводит шатром.
Ставит на окна решётки извитые.
Руны Могущества, ныне забытые,
Кровью наносит на дом.
Песнь четвёртая
Наф-Наф работал.
Вечер приходил, туманную вуаль на лес накинув.
Потухли краски. Только мастерок
Во мгле носился, светляку подобный.
Его стремительным движеньям в такт
Жуки в траве усами шевелили,
И бабочки в корзинке из лозы
Раскачивались, приобняв друг друга.
На дереве задумчивый медведь
Завис, как плод диковинный, мохнатый,
Совсем о правосудии забыв.
Пытливый мох глядел десятком тысяч
Зелёных глаз на тонких стебельках.
Два волка позабросили игру,
И боги, отложив свои тавлеи,
На зодчего взирали благосклонно.
Наф-Наф трудился.
Ночь в свои права вступала властно, приглушая звуки,
И свет луны рогатой озарял
Строителя таинственным сиянием.
Залюбовавшись светлым мастерком,
Летавшим над приливом стен растущих,
Оставил птичью голову хорёк,
С усов кусочки мозга утирая,
А птица прекратила есть жука,
Впиваясь острым клювом в сочлененья,
И жук-точильщик, радостно вздохнув,
Плоть перестал древесную терзать.
Кусты, деревья, травы и цветы
Пред мастером склонились, позабыв
Давить, калечить и душить друг друга.
Наф-Наф творил.
Молчал полночный лес,
От крон деревьев до подземных вод
Весь погрузившись в созерцанье чуда.
Бесчисленные жители его,
Великие и малые создания,
Оставили убийства и любовь.
И Жизнь, и Смерть - два таинства природы -
Благоговейно замерли, узрев
Мистерию труда и созиданья.
Песнь пятая
Однажды, в осеннее хмурое утро,
Два брата свершали дневной моцион,
И, съев по два сырника с сахарной пудрой,
Вечерней росой укрепляли свой сон.
И шествуя важно, в спокойствии чинном,
Ниф-Ниф был во фрак, точно денди, одет,
Нуф-Нуф облачён в полушубок овчинный,
А сырник Ниф-Нифа лежал в животе.
Там воздух был благоуханьем напоен:
От Нифа несло дорогим коньяком,
Нуф-Нуф источал аромат скотобоен,
Пах сырник корицею и имбирём.
Над ними по воздуху речка каталась,
Маша им из лодочки пухлой рукой.
Нуф-Нуф матерился, Ниф-Ниф улыбался,
А сырник Ниф-Нифа лягался ногой.
Достигнув пригорка, где дом возвышался,
Который без устали строил Наф-Наф,
Ниф-Ниф удивился, Нуф-Нуф почесался,
А сырник Ниф-Нифа воскликнул: «Пиф-паф!»
«Узрите - строитель!» - Ниф-Ниф усмехнулся,
Поправив в петлице увядший пион.
«Растрелли свинячий!» - Нуф-Нуф чертыхнлся,
А сырник Ниф-Нифа хихикнул: «Масон!»
«Скажи мне, о зодчий, кудесник раствора,» -
У брата спросил, улыбясь, Ниф-Ниф.
«Зачем тебе ставни, решётки, затворы,
Хлопочешь зачем, о покое забыв?»
Окинул с укором, но ласково, взором
Наф-Наф своих братьев, и начал рассказ,
А братья стояли, и молча внимали,
И сырник серьёзен был, как контрабас.
Песнь шестая
Ясени битв, расточители злата!
Знать вы хотите, что станется с вами?
Вам я отвечу пенным буруном
Мёда котла друга Мимира.
Сроки исполнятся, время настанет -
Карликов бремя тогда содрогнётся,
Рухнет шлем дочери Мундильфари,
Чаша убийцы снастей разобьётся.
Мёртвые стонут у Гнипахеллира -
Вырвался зверь, Фенрира отродье,
Алчущий корма чайки злобы,
Жаждущий влаги сражения рыб!
Ньёрд ливня стрел, змеев битвы метатель,
Рёгнир дракона клинка хитроумный!
Не устоит чертог, что возвёл ты
Из пальцев жертв зуба Мюрквиды.
Вой издаёт истребитель Видрира,
Ядом сочатся мечи его пасти,
Луны бровей его злобой пылают.
Гибель несёт он. Хотите знать больше?
Рыб долины отрада исстает,
Сын Свасада в битве погибнет.
Сын Виндсваля одержит победу,
Убийца змей воцарится навеки.
Гномы трепещут в подземных жилищах.
Кости Имира зверь трупный колеблет,
Пьющий прибой пламени шлемов,
Жито ядящий лебедя крови.
Клён жеребца дороги лососей,
Дробитель ладони дождя беззаботный!
Рухнет чертог, который сложил ты
Из пламени моря быков могучих.
Игга проклятье, Хрофта убийца
Жаркое пламя вселенной глотает,
Горести змей серебро покрывает
Море лосей. Довольно ль вам этого?
Пламя бушует питателя жизни,
Ядящего трупы жар побеждает,
Череп Имира стрелою пронзает
Запятнанный влагой пляса валькирий.
Вновь будет радость рыбам нагорий,
Снова тавлеи найдутся златые,
Играть ими будете в крепком чертоге.
Я всё вам поведал. Пора вам исчезнуть.
Песнь седьмая
На уютной веранде, в тени сикомор,
Где звенящие струи фонтана,
Там племянник и дядя вели разговор,
Попивая дайкири с бананом.
Утомлённое солнце валилось с небес
Перезрелым прозрачным ренклодом,
За оградой темнел вечереющий лес,
Разговор шёл про жизнь и погоду.
«Твой отец, о племянник мой, жертвою пал
Благородной, но гибельной, страсти:
Он девчонок алкал, о девчонках мечтал,
И погиб из-за них в одночасье.
Окрутили его, совратили его,
И обманом в капкан заманили;
Злые люди разрезали папе живот
И камнями жестоко набили.
Я тебе повторял, о племянник, давно,
С дней младых, когда был ты волчонок:
Сторонись, как огня, притягательных, но
Неизменно коварных девчонок!
На детей ныне взоры нельзя обращать,
А не то заклеймят детолюбом!
И хоть будешь от голода ты умирать -
Их не трогай ни лапой, ни зубом.
Угоняй Мерседесы, играй на трубе,
Увлекись эвтаназией, танцем.
А захочется вдруг приключений тебе -
Поросятами можешь заняться.
Поросёнок - наивный, непуганый зверь.
Он пасётся на вольных просторах,
Открывает чужим он доверчиво дверь
И не знает замков и запоров.
С поросёнком развлечься возможно вполне.
По секрету скажу тебе, в дружбу:
С поросёнком что хочешь твори - никто не
Известит социальную службу.
Ты с мечтой и подливой к нему подступай,
С уваженьем и кислой капустой,
Колыбельную тихо ему напевай,
И горчицей намазывай густо.
Запихни под кровать и в награду раздай,
Молотком отрихтуй прилежно,
В кадушку сложи, в тонкий блин раскатай,
Или вылей себе на одежду.
Но услышать одно предсказанье изволь:
Если Мудрого Свина ты встретишь,
То навеки покинешь земную юдоль
И водиться не будешь на свете!»
Песнь восьмая
Жертвы богам принеся, Волк покинул пределы родные;
К дому Ниф-Нифа направил стопы зубоблещущий хищник.
Дом же Ниф-Нифа был сложен из связок соломы отборной.
Лучшей соломы Деметра вовек не растила для смертных:
Ярко блистала она в лучах восходящего солнца,
Сладостный дивный цветущих лугов аромат источая.
Волк, издалече завидев чертоги златые Ниф-Нифа,
Крови дымящейся алча и свежего мяса парного,
Рык громовой испустил и исторгнул из пасти дыхание,
Что урагану, дубраву крушащему, было подобно.
Дрогнули стены чертога под натиском яростой бури;
Гласом надменным к Ниф-Нифу воззвал серошёрстый губитель:
«О, поросёнок румяноланитый, питательнобокий,
Славный в народах приятством своим и изысканным вкусом!
Будь мне послушен, моё повеленье немедля исполни:
Тотчас отверзни врата, ибо страстью я жгучей терзаем;
Дверь распахни, дабы мог утолить я мучительный голод;
Без промедленья впусти, чтоб насытиться смог я тобою!»
Не устрашившись, отважный Ниф-Ниф так ответил на грозные речи:
«Нрав свой смири, о чудовищный зверь, порожденье Тифона!
Смрадным дыханием не оскверняй владенья Эола.
В мрачную бездну вернись, что наружу тебя изрыгнула,
Падальщик ты псообразный, коварный душой свинолюбец!
Чёрное сердце своё вожделением полнишь напрасно,
Бедствия тщетно грозишься обрушить на эту обитель.
Волю богов всемогущих открыл мне оракул священный:
Неуязвим я для злобы твоей, и для похоти лютой.»
Смех несказанный воздвиг Волк в ответ на поносные речи;
Славному отпрыску Нифа ответствовал так зубоблещущий хищник:
«Боги могучие только тому помогают из смертных,
Кто о себе позаботиться сам, без бессмертных, умеет.
Если же стены слабы, небожители их не упрочат,
Если нестоек чертог - не укрепят его олимпийцы.»
Рёк он, и, мощно вдохнувши, послал на чертоги Ниф-Нифа
Ветра струю смертоносную, как медножальную пику.
Быстро сквозь связки соломы ворвалось дыхание злое,
Их раздробив, и стремительно вышло сквозь стену другую,
С крышею стены смесило, их раздробив совершенно.
Вытекло глазом окно, чревом вспоротым дверь отворилась,
Внутренность дома Ниф-Нифа исторгнув бесстыдно наружу,
Трупом безжизненным грянулись оземь чертоги златые.
Прежде чем хищник свирепый, насытиться алчущий телом,
Острые зубы в десное стегно погрузить устремился,
Спрянул Ниф-Ниф, побежал, устрашенный, смутившийся духом,
К дому стоумного младшего брата, взыскуя спасения.
Песнь девятая
То не гром гремит да в небе во лазоревом,
То не трус трясёт раздольно чисто полюшко -
А выходит Серый Волк, да окаянный зверь,
Из своей лесной берлоги-то глубокоей.
Как пустился Волк ай скоком богатырскиим,
С горы на гору он стал ай перескакивать,
С холма на холмы он стал ай перемахивать,
Мелки реченьки-озёрка промеж ног пускал.
Он дорожкой прямоезжею прорыскивал
Да к палатам светлым Нуфа сына Нуфова.
А палаты у Нуф-Нуфа хитроумныя,
Не бревенчаты они, не белокаменны,
Из калиновых из прутьев все сложённыя,
Из бузиновых из веточек сплетённыя.
Как явился Волк к палатам-то Нуф-Нуфовым,
Говорил Нуф-Нуфу Волк таковы слова:
- Ай же хряков сын Нуф-Нуф, свиния малыя,
Отвори-тко дверь калинову скорёшенько,
Твоего мясца хочу ведь я откушати,
Я хочу свининки сахарной отведати.
Говорил тогда Нуф-Нуф сквозь дверь калинову:
- Ай же Серый Волк, собачище поганое!
Уноси-тко свои кривенькие ноженьки,
Уползай-ко по-добру да по-здоровьюшку,
Ай ты псина, молью битая, блохастая!
Отвечал-то Волк Нуф-Нуфу злоязыкому:
- Ах ты, волчья сыть Нуф-Нуф, поросятина!
Во глазах, свинья, да подлыгаешься,
Во глазах, свинья, да надсмехаешься.
Я ведь свистом засвищу, да по-птичьему;
Я ведь криком закричу, да по-звериному;
Я ведь говором скажу, да человеческим -
Размечу твои палаты-то плетёныя.
Засвистал великим свистом Волк по-птичьему -
Так все травушки-муравы уплеталися,
А калиновы палаты содрогнулися.
Закричал великим криком по-звериному -
Тёмны лесушки к земле все приклонилися,
А бузинныя палаты покосилися.
Говорил тогда Нуф-Нуф да таковы слова:
- Ай же славный Серый Волк, зверь удаленький!
Тратишь силушку напрасно богатырскую:
Не страшусь я посвиста-то птичьего,
Не боюсь я покрика звериного.
Ай ответь-ко лучше, Волк, многоумный зверь,
На мои на три загадки несложныя.
Коль загадки разгадаешь все ко времени,
Отворю тебе я дверь свою калинову.
А не сможешь на единую ответити -
Будешь год служить мне верою и правдою,
Под седёлочком ходить, аки добрый конь,
Да зоблить-то лишь пшену да белоярову.
Говорил Нуф-Нуфу Волк да таковы слова:
- Ай же хряков сын Нуф-Нуф, хитроумный свин.
Задавай-ко мне загадки ты мудрёныя.
Коли я не отгадаю хоть единую,
Под седлом мне год ходить, аки добрый конь,
Да зоблить-то лишь пшену да белоярову.
А коли верный я ответ все три раза дам,
Ты сдержи тогда своё слово честное.
Задавал тогда Нуф-Нуф загадку первую:
- А скажи-тко Серый Волк, многоумный зверь,
Почему летят на юг гуси-лебеди?
- Ай же хряков сын Нуф-Нуф, ведом мне ответ:
Потому летят на юг гуси-лебеди,
Что идти пешком на юг им было б долгонько!
Задавал тогда Нуф-Нуф загадку новую:
- А скажи-тко Серый Волк, многоумный зверь,
Что смердит великим смрадом, на стене вися?
- Ай же хряков сын Нуф-Нуф, ведом мне ответ:
На стене висят часы, работы аглицкой;
Околела в них зозуля, птица мелкая.
Тут смекнул Нуф-Нуф, что дело-то нешуточно,
Но не стал он горевать да и кручиниться.
А замыслил он загадочку последнюю,
То коварную загадочку, нечестную:
- А скажи-тко Серый Волк, многоумный зверь,
Что зеленое на свете есть с колёсами,
И растет около дома на раздольице.
Говорил-то Серый Волк да таковы слова:
- Ай же хряков сын Нуф-Нуф, ведом мне ответ:
То трава растёт у дома на раздольице,
Про колёса ж ты приврал, ай хитроумный свин.
Ты ж держи теперь своё слово честное.
Отворяй теперь мне дверь-то калинову.
Говорил тогда Нуф-Нуф да таковы слова:
- Ай собака Серый Волк, скудоумный зверь!
Знать не ведал ты, дурак, с кем ты стал играть!
Убирайся-ко в берлогу ты смрадную,
Не открою тебе дверь-то я калинову.
Не боюсь я слов твоих да человеческих:
Я беседовал с тобою ай долгонечко,
Знаю ныне, как ответить тебе на них!
Серый Волк, да окаянный зверь, ощерился,
Распахнул-то широко уста он сахарны,
Показал-то он Нуф-Нуфу зубки белыя:
- Ай же хряков сын Нуф-Нуф, ты бесчестный свин!
Ты хитёр, да не умён ведь ни на сколечко.
Ведал-знал я наперёд, с кем я стал играть;
Это ты, видать, не знал, с кем тягаешься.
Ты нарушил-то своё ведь слово честное,
Не сдержал-то обещание, мне данное.
Станут все твои слова да мягче маслица,
Будут слабыми они, да все непрочными;
Станут все мои слова крепче горных круч,
Будут крепкими они, да нерушимыми!
Да й сказал тут Серый Волк по-человечески,
Колдовские произнёс слова, заветныя,
Что все двери и все стены расточающи,
Разрывающи они и разметающи.
А й говорил тогда Нуф-Нуф Волку поперёк,
Но не смог он силе колдовской противится:
Были все его слова да мягче маслица,
Были волчьи все слова да крепче горных круч!
Развалились-то палаты все калиновы,
Разметались-то палаты все бузинныя.
Как вскочил тогда Нуф-Нуф на резвы ноженьки,
Побежал он по раздольицу чисту полю,
Мимо реченьки бежал-то да Смородины,
Ко тому ли брату младшему, премудрому.
Песнь десятая
Побежал Ниф-Ниф поспешно,
поросёнок беззаботный,
кинулся куницей прыткой
от зубов свирепых Суси.
И Нуф-Нуф пустился в бегство,
тот весёлый поросёнок,
белкой бросился проворной
от клыков Хармаавари.
Мчались быстро оба брата,
из последних сил летели,
чтобы не догнал их серый,
не настиг лесной разбойник.
Добежали до подворья —
видят братья дом красивый.
Ладно срублено жилище,
аккуратно дом поставлен:
собран из кондовых брёвен,
из кряжей поставлен крепких;
сложен из камней огромных
из гранитов гор могучих.
Высока у дома крыша,
у жилища стены долги:
по длине — саженей триста,
в ширину — все сто саженей.
Запоет петух под кровлей —
на полу его не слышно,
зарычит в углу собака —
у дверей ее не слышно.
Этот дом многооконный —
обиталище Наф-Нафа;
эти дивные хоромы —
Яаркевайнена жилище.
Сам хозяин у порога,
многоумный Пиккупоссу,
братьев радостно встречает,
в дом гостей зовёт радушно.
Забежали братья в двери,
затворили за собою —
в дверь уткнулся Хармаавари,
без добычи он остался.
Не успел схватить он братьев,
два прыжка ему осталось,
три шажочка не хватило,
лишь четыре переступа.
Вот Наф-Наф Яаркевайнен,
тот премудрый Пиккупоссу,
тут сказал слова такие,
и такие речи молвил:
«Ой вы, братья дорогие,
накрывайте стол живее,
доставайте караваи,
и медовые ковриги;
вдоволь есть брусники в доме
и заморских сладких яблок
из краёв из чужеземных,
из страны Чжунго далёкой»
Отвечают братья хором:
«Праздновать сейчас не время:
злобный Суси за дверями,
плотоядный Хармаавари!»
Яаркевайнен не смутился,
Волка он не убоялся:
из жилетного кармана
перья вытащил тетерки,
взял клочок овечьей шерсти,
горсть достал хвостов мышиных.
Начал сказывать заклятья,
перья стал тереть и комкать,
шерсть сжимать меж двух ладоней,
хвостики вертеть меж пальцев.
Дунул на ладонь разочек —
в небо сдул тетерок стаю;
на ладонь подул вторично —
в поле сдул овец отару;
в третий раз на пальцы дунул —
сонм мышей стряхнул на землю.
Разлетелися тетёрки,
глухари на крыльях взмыли;
разбежалися овечки,
устремились прочь ягнята;
мыши в землю закопались,
крысы спрятались по норам.
Тут Наф-Наф Яаркевайнен
слово молвил, так заметил:
«Суси, чудище лесное,
ненасытный Хармаавари!
Ты оставь моё жилище,
не пытайся в дом проникнуть,
трогать поросят не вздумай,
съесть свинины не надейся.
Если гнев тебя осилит,
зубы жадность одолеет,
выкинь ярость в чащу леса,
зашвырни на сосны алчность:
дерево грызи гнилое,
рушь трухлявые березы,
выворачивай коряги,
дергай ягодные кочки.
Коль пора настанет кушать,
есть придет к тебе охота —
вот тебе довольно дичи:
в небесах лови тетёрок,
режь овец в полях просторных,
норы разрывай когтями,
ешь, голодный, сколько хочешь,
насыщайся, плотоядный,
набивай свою утробу,
брюхо наполняй обильно».
Повернулся Яаркевайнен
к брату старшему, Ниф-Нифу:
«Ты не бойся Хармаавари,
пасти Суси не пугайся:
до весны теперь он будет
в небесах ловить тетёрок,
загонять ягнят и ярок,
и мышей искать по норам!
Ты же, братец беззаботный,
поднеси герою пива,
чтоб напился Яаркевайнен,
муж насытился усталый».
Отвечает брат Наф-Нафу:
«Пиво пить сейчас не время!
Волк стоит перед дверями,
съесть нас хочет Хармаавари!»
Видит мудрый Пиккупоссу:
не бежал за дичью Суси,
не был колдовством обманут
Хармаавари ненасытный.
Он запел свои заклятья,
вызвал коршунов жестоких,
тех стервятников небесных;
чародейством псов науськал,
Маналы собак свирепых;
он напел гадюк зловредных,
Туонелы червей противных.
Те нечистые созданья
перебили всех пернатых,
растерзали мягкоруных,
проглотили длиннохвостых,
что напел Наф-Наф для Волка,
создал для отвода взгляда.
Тут сказал Хармаавари,
хищный Суси так промолвил:
«Ой ты, мудрый Яаркевайнен,
многоумный Пиккупоссу,
знаешь сам, зачем пришёл я,
понимаешь, с чем явился.
Отомкни скорей запоры
подними скорей засовы,
распахни навстречу двери,
широко открой ворота!»
Тут Наф-Наф Яаркевайнен
слово молвил, так заметил:
«Пусть тебе откроет Лемпо,
Хийси двери пусть отворит.
В Туонелы войди ворота,
и сюда не возвращайся!»
Разъярился хищный Суси,
Хармаавари ненасытный.
Распахнул он пасть пошире,
воздуха набрал побольше,
глотку к пенью приготовил,
звонкость голоса проверил,
напевать, несчастный, начал,
завывать, нескладный, взялся.
Голосом своим хрипящим,
глоткою своей шершавой
ветер вихрем дуть заставил,
бурей бушевать принудил,
ураган напел словами,
чтобы дом снести Наф-Нафа.
Тут Наф-Наф Яаркевайнен,
не струхнул, не растерялся,
волхвовать он сам пустился,
напевать заклятья начал.
Пеньем вырастил деревья,
синий бор призвал вкруг дома,
чтобы ветер сил лишился,
буря в ветках заблудилась.
Хармаавари кровожадный
сделал пением секиру,
лишь одним ударом сильным
целый бор срубил с размаха.
Яаркевайнен многоумный
пением скалу содеял —
на осколки разлетелось
остриё, столкнувшись с камнем.
Хармаавари ненасытный
сотворил словами реку,
чтобы камень источила,
превратила бы в песчинки.
Яаркевайнен многоумный
стужу лютую накликал,
чтобы реку сжать в объятиях,
заковать её в оковы.
Хармаавари кровожадный
пламя распалил словами,
чтобы стужу растопило,
чтоб прогнало холод лютый.
Сшиблись вместе лёд и пламя
и друг друга погубили,
лёгким паром разлетелись,
оба сгинули бесследно.
Вот Наф-Наф Яаркевайнен,
тот премудрый Пиккупоссу,
снова петь тогда принялся,
начал заклинать искусно.
Из бревна напел он мужа,
из дубового — героя,
превратил хомут он в ноги,
руки он напел из грабель,
только голову не сделал —
ни к чему она герою.
Лыжи сотворил напевом
мужу быстрому в подмогу
для скольженья сделал люлю,
для отталкиванья — калху.
Лук могучий создал песней
в помощь сильному герою:
сделан выгиб из железа,
верх его отлит из меди,
золотом весь лук отделан,
серебром облагорожен.
К луку стрел напел немало,
стержней с опереньем ярким,
чтоб трехпёрые летели,
чтобы сами цель искали.
Тот герой пошёл на Волка,
на разбойника — охотник,
чтобы в лес погнать от дома,
в бор высокий — от жилища.
Повернулся Яаркевайнен
к брату среднему, Ниф-Нифу:
«Не пугайся Суси злого,
не страшись Хармаавари:
от могучего героя
убежит он в лес дремучий,
сгинет Волк в трясинах Хийси,
в топях Лемпо он завязнет.
Ты же, братец хитроумный,
пива подноси скорее,
чтоб напился Яаркевайнен,
чтобы новых сил прибыло.»
Брат Наф-Нафу отвечает:
«Пить ещё не время пиво,
Хармаавари не унялся,
беды новые готовит!»
Видит мудрый Пиккупоссу:
не бежал от мужа Суси,
от охотника не скрылся,
в синий бор не удалился.
Начал сказывать заклятья,
заклинанья петь поспешно;
колдовскою песней создал
он инспектора охоты,
лесника напел словами,
злого егеря содеял.
Бросился на мужа егерь,
на охотника — инспектор,
кодекс на него обрушил,
оглушил постановленьем,
произвёл досмотр наружный,
лук изъял без протокола,
начал применять спецсредства
в установленном порядке,
мужа в лес погнал от дома,
в бор дремучий - от жилища,
чтобы сгинул в топях Лемпо,
утонул в болотах Хийси.
Хармаавари кровожадный,
хищный Суси ненасытный,
слово молвил, так заметил,
так сказал, кичась хвастливо:
«Размечу по ветру брёвна,
камни в небо расшвыряю,
стены крепкие разрушу,
крышу разнесу словами!»
Колдовать пустился Суси,
начал заклинать искусно.
Пел заклятья Хармаавари,
полыхала шуба Волка,
очи пламя извергали,
от зубов летели искры.
Колыхались воды, земли,
гнулись сосны вековые,
камни трещины давали,
надвое рвались утесы.
Устоял лишь дом Наф-Нафа,
тот чертог заговорённый,
возведённый чародейством
из камней и брёвен крепких.
Невредимым дом остался,
черепица лишь упала,
покосился только ставень,
треснуло одно окошко.
Вот тогда Яаркевайнен,
многомудрый Пиккупоссу,
рассердился, обозлился,
очень сильно прогневился:
«Ты уйди, отродье Хийси,
Маналы кобель, исчезни,
ноги уноси, негодный,
расточися, бес нечистый,
скройся, выродок ужасный,
сгинь, беспутная собака,
убирайся, псина Лемпо,
прочь отсюда, пёс паршивый!
Загоню тебя заклятьем
за решётки зоосада,
где негодные мальчишки
будут палочками тыкать.
Если там тебе нет места,
прогоню тебя заклятьем,
никудышного, отправлю
я в вольеры биофака,
неумелые студенты
будут палочками тыкать.
Если там тебе нет места,
заманю тебя заклятьем,
заклинаньем, повеленьем
в ресторан корейской кухни,
где голодные корейцы
будут палочками тыкать.
Коль и там тебе нет места,
загоню тебя заклятьем
в черные потоки Туони,
в реку Маналы извечной,
чтоб не вышел ты оттуда,
чтоб не выбрался вовеки,
Убирайся вон, ненужный,
Волк дрянной, уйди скорее,
отступись ты, пёс безродный,
уходи, кобель ничейный!
Может, всё твоё начало,
весь твой род поганый вспомнить?
Знаю, Волк, твое рожденье,
ведаю происхожденье!»
Вот премудрый Пиккупоссу
старые заклятья вспомнил,
что от матери услышал,
выучил из уст родимой.
Древние запел он песни,
изначальные заклятья.
Их не все студенты знают,
их не каждый понимает
на исходе этой жизни,
в убывающее время:
«Спермий хищный и коварный
в cervix utera ворвался,
к непорочной ооците
сразу бросился с рычаньем.
Злобно растерзал бедняжке
он corona radiata,
вгрызся в zona pellucida,
амфимиксис совершая.
Свои гнусные деянья
ты на этом не оставил,
от зиготы к эмбриону
гаструлируя преступно.
Был бесформенным созданьем,
бластоцистой безобидной —
лучше б ею и остался,
зря морфогенез ты начал.
Был ты крохотной рыбёшкой,
головастиком хвостатым —
лучше б им ты и остался,
зря ты в волка превратился.
Отрастил клыки и когти
ты себе из эктодермы,
ненасытную утробу
вырастил из энтодермы.
Из чего мозги у Волка?
Из нейронов и из глии.
Из чего глаза у Волка?
Из гликозаминогликанов.
Из чего у Волка уши?
Из улитки в лабиринте.
Из чего у Волка зубы?
Из дентина и эмали.
Из чего у Волка сердце?
Из кардиомиоцитов.
Из чего у Волка кости?
Из гидроксиапатита.
Из чего у Волка мышцы?
Из актина и титина.
Из чего же шерсть у Волка?
Из волокон кератинов.
Отчего у Волка злоба?
Дефицит окситоцина.
Вот оно, твое рожденье,
вся твоя и честь, и слава.
Уходи от дома мужа,
преуспевшего в познаньи!»
И ушёл Хармаавари,
отступил, понурясь, Суси,
перед мудрым Пиккупоссу,
перед знаньем сокровенным.
Тут Наф-Наф Яаркевайнен
слово молвил, так заметил:
«Вы же, братья дорогие,
без опаски начинайте
в доме наводить порядок,
подметать полы в хоромах,
начищать котёл до блеска,
нагревать пожарче печку,
набирать семян ячменных,
шесть горстей отменных зерен,
хмеля — семь больших головок,
восемь ковшиков водицы.
Ставьте варево на пламя,
на огонь — котел для пива,
брагу крепкую готовьте,
пиво доброе варите.
Будем мы в жилище славном,
в этом тереме надёжном,
днем петь радостные песни,
вечерами - веселиться!»
Песнь одиннадцатая
Потерпев неудачу в атаке прямой
Серый хищник не стал унывать:
Откусив половину от ручки дверной,
Новый путь он решил разыскать.
Особняк, что построил Наф-наф на холме,
Он задумчивым взором обвёл,
И в его извращённом преступном уме
План коварный внезапно расцвёл.
Он поднятся на крышу к Наф-нафу решил
И спуститься тайком в дымоход.
А вреда ему чтобы огонь не чинил,
Он водою заполнил живот.
Но немного неправильно волк рассчитал,
И рискованый план дал сбой:
От нагрева расширился он, и застрял,
Дымоход закупорив собой.
Волк тогда заподозрил, что выйдет беда,
Безуспешно борясь с силой трения.
А внутри у него нагревалась вода,
Приближаясь к точке кипения.
Всё отчаянней волк рвался вниз по трубе,
Но, когтями кроша дымоход,
Ощутил, как вода у него в животе
Начала фазовый переход.
А под ним разгорался всё жарче пожар,
В животе возрастало давление.
И со свистом из волка вдруг вырвался пар,
Придавая ему ускорение.
Звери, птицы, рептилии, мхи и грибы
Не сдержали восторженных стонов,
Когда вылетел волк из каминной трубы,
Повинуясь законам Ньютона.
Волк ракетой прорезал ночной небосклон,
Устремляясь всё выше и выше,
И его провожали в последний полёт
Светлячки, трясогузки и мыши.
Удивлённо маша подпалённым хвостом
Вышел он на земную орбиту.
И поныне по ней обращается он,
Голодный и очень сердитый.
И любому, кто хочет услышать расказ,
Многословно готов он поведать,
Как по-свински повёл себя свинтус Наф-Наф
И собою не дал пообедать!
И поверье среди астронавтов живёт,
Будто встреча такая к несчастью:
Когда в иллюминаторе волк проплывёт
С подгоревшею заднею частью.
Песнь двенадцатая
Мир ныне стар, угрюм и сед,
И цедит солнце тусклый свет
С унылых выцветших небес
На одряхлевший Мрачный Лес.
Поникли блеклые листы,
И тяжкая деревьев сень
Бросает сумрачную тень.
Не слышно пенья вешних птах,
Шиповник высох и зачах,
И где ручей журчал, смеясь,
Лишь пыль и прах, лишь тлен и грязь.
Там, где вздымался гордый дом,
Остался лишь могильный холм.
А тропы, что к нему вели,
Давно бурьяном заросли.
Вкруг холма кипарисы в ряд
Немыми стражами стоят,
И спят в кургане мрачном том
Три брата вековечным сном.
Но под землёй, где мрак залёг
Едва мерцает мастерок.
Он ждёт в безмолвии глубин
Когда проснётся
Мудрый
Свин.
Песнь первая
Мир был прекрасен и велик,
Был незапятнан солнца лик,
Чиста была лазурь небес,
И юным был Зелёный Лес.
Там, в буйстве зелени младой,
Вздымались кроны, как прибой.
И солнечный струился день
Сквозь лёгкую деревьев сень.
В чертогах кружевных ветвей
Пел зяблик, дрозд и соловей.
Лугов раздолье меж дубрав
Сверкало многоцветьем трав.
Шиповник пеною цветов
Украсил берега ручьёв.
Журчала радостно вода -
Лес был прекрасен в те года.
Под сладкозвучный птиц напев
Тогда бродили меж дерев
И открывали юный Лес,
Что полон тайн и чудес,
Смеясь, играя и творя,
Со всем живущим говоря,
Три брата дружных, что в веках
Воспеты в песнях и стихах:
Нуф-нуф, что весел и хитёр,
И на язык вседа остёр;
Ниф-ниф, радушен и открыт,
Судьбы беспечный фаворит;
И самый младший брат, чья мысль
Стремилась вечно вглубь и ввысь,
В венце из ирисов лесных
Наф-наф, мудрейший из троих.
Весельем каждый день блистал,
Покоем вечер там дышал,
И незаметно дни текли
Блаженной молодой земли,
Покуда не сверкнул оскал
И тяжкий рок на братьев пал,
Нарушив мирный их уют,
Как нам
сказители
поют.
Песнь вторая
Всё лето напролёт заливисто и громко
Визжали по лугам три брата-поросёнка.
Играли вдоль ручьёв, не ведая печали,
И как летели дни, они не замечали.
Но выгорел шатёр небес, багрянцем лес накрылся,
И журавлей печальный клин на полдень устремился.
Хрустящей корочкою льда затягивались лужи,
И братья начали искать убежище от стужи.
И горше холодов беда грозила поросятам:
Лес содрогнулся, услыхав рычанья раскаты.
Явился, злобой обуян, безжалостный губитель,
И нужно было возводить надёжную обитель.
Изрёк Ниф-Ниф: “Построю дом я из снопов соломы,
И наслаждаться буду вновь красой лесов знакомых.
Нам свыше предначертан путь, довлеет рок на нами.
И встретиться не суждено мне с волчьими зубами.”
Изрёк Нуф-Нуф: “За день сложу я дом из лёгких веток,
И завтра же предамся вновь проказам и потехам.
К чему, о други, хлопотать? Ведь наша жизнь - игра!
Любого волка обыграть сумею без труда.”
Изрёк Наф-Наф: “Дом возведу из тёсаного камня,
Дубовую поставлю дверь, навешу плотно ставни.
Увы, недолог век свиньи, и юность скоротечна.
Кто хочет дни продлить свои - не должен быть беспечным.”
И, быстро завершив труды, два неразумных брата
В веселье проводили дни, и в праздности приятной.
Но от зари и до зари, отринув грусть и лень,
Трудился мудрый младший брат, трудился каждый день!
Песнь третья
Влагой священной Наф-наф омывается,
Копями тайными он опускается,
Суетных мыслей далёк.
В пламени тёмном расщелины огненной
Из серебра заповедного, гномьего,
Верный куёт мастерок.
Пепел берёт из вулкана дымящего
Строит для обжига печи горящие,
Спорится дело в руках.
Посохом заговорённым бузиновым
Месит раствор по рецепту старинному
На Алконоста белках.
Глыбы из скал вырубает огромные,
Тешет он камни играючи ровные,
Стены неспешно кладёт.
Горы срывает он дланью могучею,
Плавит он в горне железо кипучее,
Прочно засовы куёт.
Валит он кедры столетние, толстые,
Рубит он брёвна секирою острою,
Крышу наводит шатром.
Ставит на окна решётки извитые.
Руны Могущества, ныне забытые,
Кровью наносит на дом.
Песнь четвёртая
Наф-Наф работал.
Вечер приходил, туманную вуаль на лес накинув.
Потухли краски. Только мастерок
Во мгле носился, светляку подобный.
Его стремительным движеньям в такт
Жуки в траве усами шевелили,
И бабочки в корзинке из лозы
Раскачивались, приобняв друг друга.
На дереве задумчивый медведь
Завис, как плод диковинный, мохнатый,
Совсем о правосудии забыв.
Пытливый мох глядел десятком тысяч
Зелёных глаз на тонких стебельках.
Два волка позабросили игру,
И боги, отложив свои тавлеи,
На зодчего взирали благосклонно.
Наф-Наф трудился.
Ночь в свои права вступала властно, приглушая звуки,
И свет луны рогатой озарял
Строителя таинственным сиянием.
Залюбовавшись светлым мастерком,
Летавшим над приливом стен растущих,
Оставил птичью голову хорёк,
С усов кусочки мозга утирая,
А птица прекратила есть жука,
Впиваясь острым клювом в сочлененья,
И жук-точильщик, радостно вздохнув,
Плоть перестал древесную терзать.
Кусты, деревья, травы и цветы
Пред мастером склонились, позабыв
Давить, калечить и душить друг друга.
Наф-Наф творил.
Молчал полночный лес,
От крон деревьев до подземных вод
Весь погрузившись в созерцанье чуда.
Бесчисленные жители его,
Великие и малые создания,
Оставили убийства и любовь.
И Жизнь, и Смерть - два таинства природы -
Благоговейно замерли, узрев
Мистерию труда и созиданья.
Песнь пятая
Однажды, в осеннее хмурое утро,
Два брата свершали дневной моцион,
И, съев по два сырника с сахарной пудрой,
Вечерней росой укрепляли свой сон.
И шествуя важно, в спокойствии чинном,
Ниф-Ниф был во фрак, точно денди, одет,
Нуф-Нуф облачён в полушубок овчинный,
А сырник Ниф-Нифа лежал в животе.
Там воздух был благоуханьем напоен:
От Нифа несло дорогим коньяком,
Нуф-Нуф источал аромат скотобоен,
Пах сырник корицею и имбирём.
Над ними по воздуху речка каталась,
Маша им из лодочки пухлой рукой.
Нуф-Нуф матерился, Ниф-Ниф улыбался,
А сырник Ниф-Нифа лягался ногой.
Достигнув пригорка, где дом возвышался,
Который без устали строил Наф-Наф,
Ниф-Ниф удивился, Нуф-Нуф почесался,
А сырник Ниф-Нифа воскликнул: «Пиф-паф!»
«Узрите - строитель!» - Ниф-Ниф усмехнулся,
Поправив в петлице увядший пион.
«Растрелли свинячий!» - Нуф-Нуф чертыхнлся,
А сырник Ниф-Нифа хихикнул: «Масон!»
«Скажи мне, о зодчий, кудесник раствора,» -
У брата спросил, улыбясь, Ниф-Ниф.
«Зачем тебе ставни, решётки, затворы,
Хлопочешь зачем, о покое забыв?»
Окинул с укором, но ласково, взором
Наф-Наф своих братьев, и начал рассказ,
А братья стояли, и молча внимали,
И сырник серьёзен был, как контрабас.
Песнь шестая
Ясени битв, расточители злата!
Знать вы хотите, что станется с вами?
Вам я отвечу пенным буруном
Мёда котла друга Мимира.
Сроки исполнятся, время настанет -
Карликов бремя тогда содрогнётся,
Рухнет шлем дочери Мундильфари,
Чаша убийцы снастей разобьётся.
Мёртвые стонут у Гнипахеллира -
Вырвался зверь, Фенрира отродье,
Алчущий корма чайки злобы,
Жаждущий влаги сражения рыб!
Ньёрд ливня стрел, змеев битвы метатель,
Рёгнир дракона клинка хитроумный!
Не устоит чертог, что возвёл ты
Из пальцев жертв зуба Мюрквиды.
Вой издаёт истребитель Видрира,
Ядом сочатся мечи его пасти,
Луны бровей его злобой пылают.
Гибель несёт он. Хотите знать больше?
Рыб долины отрада исстает,
Сын Свасада в битве погибнет.
Сын Виндсваля одержит победу,
Убийца змей воцарится навеки.
Гномы трепещут в подземных жилищах.
Кости Имира зверь трупный колеблет,
Пьющий прибой пламени шлемов,
Жито ядящий лебедя крови.
Клён жеребца дороги лососей,
Дробитель ладони дождя беззаботный!
Рухнет чертог, который сложил ты
Из пламени моря быков могучих.
Игга проклятье, Хрофта убийца
Жаркое пламя вселенной глотает,
Горести змей серебро покрывает
Море лосей. Довольно ль вам этого?
Пламя бушует питателя жизни,
Ядящего трупы жар побеждает,
Череп Имира стрелою пронзает
Запятнанный влагой пляса валькирий.
Вновь будет радость рыбам нагорий,
Снова тавлеи найдутся златые,
Играть ими будете в крепком чертоге.
Я всё вам поведал. Пора вам исчезнуть.
Песнь седьмая
На уютной веранде, в тени сикомор,
Где звенящие струи фонтана,
Там племянник и дядя вели разговор,
Попивая дайкири с бананом.
Утомлённое солнце валилось с небес
Перезрелым прозрачным ренклодом,
За оградой темнел вечереющий лес,
Разговор шёл про жизнь и погоду.
«Твой отец, о племянник мой, жертвою пал
Благородной, но гибельной, страсти:
Он девчонок алкал, о девчонках мечтал,
И погиб из-за них в одночасье.
Окрутили его, совратили его,
И обманом в капкан заманили;
Злые люди разрезали папе живот
И камнями жестоко набили.
Я тебе повторял, о племянник, давно,
С дней младых, когда был ты волчонок:
Сторонись, как огня, притягательных, но
Неизменно коварных девчонок!
На детей ныне взоры нельзя обращать,
А не то заклеймят детолюбом!
И хоть будешь от голода ты умирать -
Их не трогай ни лапой, ни зубом.
Угоняй Мерседесы, играй на трубе,
Увлекись эвтаназией, танцем.
А захочется вдруг приключений тебе -
Поросятами можешь заняться.
Поросёнок - наивный, непуганый зверь.
Он пасётся на вольных просторах,
Открывает чужим он доверчиво дверь
И не знает замков и запоров.
С поросёнком развлечься возможно вполне.
По секрету скажу тебе, в дружбу:
С поросёнком что хочешь твори - никто не
Известит социальную службу.
Ты с мечтой и подливой к нему подступай,
С уваженьем и кислой капустой,
Колыбельную тихо ему напевай,
И горчицей намазывай густо.
Запихни под кровать и в награду раздай,
Молотком отрихтуй прилежно,
В кадушку сложи, в тонкий блин раскатай,
Или вылей себе на одежду.
Но услышать одно предсказанье изволь:
Если Мудрого Свина ты встретишь,
То навеки покинешь земную юдоль
И водиться не будешь на свете!»
Песнь восьмая
Жертвы богам принеся, Волк покинул пределы родные;
К дому Ниф-Нифа направил стопы зубоблещущий хищник.
Дом же Ниф-Нифа был сложен из связок соломы отборной.
Лучшей соломы Деметра вовек не растила для смертных:
Ярко блистала она в лучах восходящего солнца,
Сладостный дивный цветущих лугов аромат источая.
Волк, издалече завидев чертоги златые Ниф-Нифа,
Крови дымящейся алча и свежего мяса парного,
Рык громовой испустил и исторгнул из пасти дыхание,
Что урагану, дубраву крушащему, было подобно.
Дрогнули стены чертога под натиском яростой бури;
Гласом надменным к Ниф-Нифу воззвал серошёрстый губитель:
«О, поросёнок румяноланитый, питательнобокий,
Славный в народах приятством своим и изысканным вкусом!
Будь мне послушен, моё повеленье немедля исполни:
Тотчас отверзни врата, ибо страстью я жгучей терзаем;
Дверь распахни, дабы мог утолить я мучительный голод;
Без промедленья впусти, чтоб насытиться смог я тобою!»
Не устрашившись, отважный Ниф-Ниф так ответил на грозные речи:
«Нрав свой смири, о чудовищный зверь, порожденье Тифона!
Смрадным дыханием не оскверняй владенья Эола.
В мрачную бездну вернись, что наружу тебя изрыгнула,
Падальщик ты псообразный, коварный душой свинолюбец!
Чёрное сердце своё вожделением полнишь напрасно,
Бедствия тщетно грозишься обрушить на эту обитель.
Волю богов всемогущих открыл мне оракул священный:
Неуязвим я для злобы твоей, и для похоти лютой.»
Смех несказанный воздвиг Волк в ответ на поносные речи;
Славному отпрыску Нифа ответствовал так зубоблещущий хищник:
«Боги могучие только тому помогают из смертных,
Кто о себе позаботиться сам, без бессмертных, умеет.
Если же стены слабы, небожители их не упрочат,
Если нестоек чертог - не укрепят его олимпийцы.»
Рёк он, и, мощно вдохнувши, послал на чертоги Ниф-Нифа
Ветра струю смертоносную, как медножальную пику.
Быстро сквозь связки соломы ворвалось дыхание злое,
Их раздробив, и стремительно вышло сквозь стену другую,
С крышею стены смесило, их раздробив совершенно.
Вытекло глазом окно, чревом вспоротым дверь отворилась,
Внутренность дома Ниф-Нифа исторгнув бесстыдно наружу,
Трупом безжизненным грянулись оземь чертоги златые.
Прежде чем хищник свирепый, насытиться алчущий телом,
Острые зубы в десное стегно погрузить устремился,
Спрянул Ниф-Ниф, побежал, устрашенный, смутившийся духом,
К дому стоумного младшего брата, взыскуя спасения.
Песнь девятая
То не гром гремит да в небе во лазоревом,
То не трус трясёт раздольно чисто полюшко -
А выходит Серый Волк, да окаянный зверь,
Из своей лесной берлоги-то глубокоей.
Как пустился Волк ай скоком богатырскиим,
С горы на гору он стал ай перескакивать,
С холма на холмы он стал ай перемахивать,
Мелки реченьки-озёрка промеж ног пускал.
Он дорожкой прямоезжею прорыскивал
Да к палатам светлым Нуфа сына Нуфова.
А палаты у Нуф-Нуфа хитроумныя,
Не бревенчаты они, не белокаменны,
Из калиновых из прутьев все сложённыя,
Из бузиновых из веточек сплетённыя.
Как явился Волк к палатам-то Нуф-Нуфовым,
Говорил Нуф-Нуфу Волк таковы слова:
- Ай же хряков сын Нуф-Нуф, свиния малыя,
Отвори-тко дверь калинову скорёшенько,
Твоего мясца хочу ведь я откушати,
Я хочу свининки сахарной отведати.
Говорил тогда Нуф-Нуф сквозь дверь калинову:
- Ай же Серый Волк, собачище поганое!
Уноси-тко свои кривенькие ноженьки,
Уползай-ко по-добру да по-здоровьюшку,
Ай ты псина, молью битая, блохастая!
Отвечал-то Волк Нуф-Нуфу злоязыкому:
- Ах ты, волчья сыть Нуф-Нуф, поросятина!
Во глазах, свинья, да подлыгаешься,
Во глазах, свинья, да надсмехаешься.
Я ведь свистом засвищу, да по-птичьему;
Я ведь криком закричу, да по-звериному;
Я ведь говором скажу, да человеческим -
Размечу твои палаты-то плетёныя.
Засвистал великим свистом Волк по-птичьему -
Так все травушки-муравы уплеталися,
А калиновы палаты содрогнулися.
Закричал великим криком по-звериному -
Тёмны лесушки к земле все приклонилися,
А бузинныя палаты покосилися.
Говорил тогда Нуф-Нуф да таковы слова:
- Ай же славный Серый Волк, зверь удаленький!
Тратишь силушку напрасно богатырскую:
Не страшусь я посвиста-то птичьего,
Не боюсь я покрика звериного.
Ай ответь-ко лучше, Волк, многоумный зверь,
На мои на три загадки несложныя.
Коль загадки разгадаешь все ко времени,
Отворю тебе я дверь свою калинову.
А не сможешь на единую ответити -
Будешь год служить мне верою и правдою,
Под седёлочком ходить, аки добрый конь,
Да зоблить-то лишь пшену да белоярову.
Говорил Нуф-Нуфу Волк да таковы слова:
- Ай же хряков сын Нуф-Нуф, хитроумный свин.
Задавай-ко мне загадки ты мудрёныя.
Коли я не отгадаю хоть единую,
Под седлом мне год ходить, аки добрый конь,
Да зоблить-то лишь пшену да белоярову.
А коли верный я ответ все три раза дам,
Ты сдержи тогда своё слово честное.
Задавал тогда Нуф-Нуф загадку первую:
- А скажи-тко Серый Волк, многоумный зверь,
Почему летят на юг гуси-лебеди?
- Ай же хряков сын Нуф-Нуф, ведом мне ответ:
Потому летят на юг гуси-лебеди,
Что идти пешком на юг им было б долгонько!
Задавал тогда Нуф-Нуф загадку новую:
- А скажи-тко Серый Волк, многоумный зверь,
Что смердит великим смрадом, на стене вися?
- Ай же хряков сын Нуф-Нуф, ведом мне ответ:
На стене висят часы, работы аглицкой;
Околела в них зозуля, птица мелкая.
Тут смекнул Нуф-Нуф, что дело-то нешуточно,
Но не стал он горевать да и кручиниться.
А замыслил он загадочку последнюю,
То коварную загадочку, нечестную:
- А скажи-тко Серый Волк, многоумный зверь,
Что зеленое на свете есть с колёсами,
И растет около дома на раздольице.
Говорил-то Серый Волк да таковы слова:
- Ай же хряков сын Нуф-Нуф, ведом мне ответ:
То трава растёт у дома на раздольице,
Про колёса ж ты приврал, ай хитроумный свин.
Ты ж держи теперь своё слово честное.
Отворяй теперь мне дверь-то калинову.
Говорил тогда Нуф-Нуф да таковы слова:
- Ай собака Серый Волк, скудоумный зверь!
Знать не ведал ты, дурак, с кем ты стал играть!
Убирайся-ко в берлогу ты смрадную,
Не открою тебе дверь-то я калинову.
Не боюсь я слов твоих да человеческих:
Я беседовал с тобою ай долгонечко,
Знаю ныне, как ответить тебе на них!
Серый Волк, да окаянный зверь, ощерился,
Распахнул-то широко уста он сахарны,
Показал-то он Нуф-Нуфу зубки белыя:
- Ай же хряков сын Нуф-Нуф, ты бесчестный свин!
Ты хитёр, да не умён ведь ни на сколечко.
Ведал-знал я наперёд, с кем я стал играть;
Это ты, видать, не знал, с кем тягаешься.
Ты нарушил-то своё ведь слово честное,
Не сдержал-то обещание, мне данное.
Станут все твои слова да мягче маслица,
Будут слабыми они, да все непрочными;
Станут все мои слова крепче горных круч,
Будут крепкими они, да нерушимыми!
Да й сказал тут Серый Волк по-человечески,
Колдовские произнёс слова, заветныя,
Что все двери и все стены расточающи,
Разрывающи они и разметающи.
А й говорил тогда Нуф-Нуф Волку поперёк,
Но не смог он силе колдовской противится:
Были все его слова да мягче маслица,
Были волчьи все слова да крепче горных круч!
Развалились-то палаты все калиновы,
Разметались-то палаты все бузинныя.
Как вскочил тогда Нуф-Нуф на резвы ноженьки,
Побежал он по раздольицу чисту полю,
Мимо реченьки бежал-то да Смородины,
Ко тому ли брату младшему, премудрому.
Песнь десятая
Побежал Ниф-Ниф поспешно,
поросёнок беззаботный,
кинулся куницей прыткой
от зубов свирепых Суси.
И Нуф-Нуф пустился в бегство,
тот весёлый поросёнок,
белкой бросился проворной
от клыков Хармаавари.
Мчались быстро оба брата,
из последних сил летели,
чтобы не догнал их серый,
не настиг лесной разбойник.
Добежали до подворья —
видят братья дом красивый.
Ладно срублено жилище,
аккуратно дом поставлен:
собран из кондовых брёвен,
из кряжей поставлен крепких;
сложен из камней огромных
из гранитов гор могучих.
Высока у дома крыша,
у жилища стены долги:
по длине — саженей триста,
в ширину — все сто саженей.
Запоет петух под кровлей —
на полу его не слышно,
зарычит в углу собака —
у дверей ее не слышно.
Этот дом многооконный —
обиталище Наф-Нафа;
эти дивные хоромы —
Яаркевайнена жилище.
Сам хозяин у порога,
многоумный Пиккупоссу,
братьев радостно встречает,
в дом гостей зовёт радушно.
Забежали братья в двери,
затворили за собою —
в дверь уткнулся Хармаавари,
без добычи он остался.
Не успел схватить он братьев,
два прыжка ему осталось,
три шажочка не хватило,
лишь четыре переступа.
Вот Наф-Наф Яаркевайнен,
тот премудрый Пиккупоссу,
тут сказал слова такие,
и такие речи молвил:
«Ой вы, братья дорогие,
накрывайте стол живее,
доставайте караваи,
и медовые ковриги;
вдоволь есть брусники в доме
и заморских сладких яблок
из краёв из чужеземных,
из страны Чжунго далёкой»
Отвечают братья хором:
«Праздновать сейчас не время:
злобный Суси за дверями,
плотоядный Хармаавари!»
Яаркевайнен не смутился,
Волка он не убоялся:
из жилетного кармана
перья вытащил тетерки,
взял клочок овечьей шерсти,
горсть достал хвостов мышиных.
Начал сказывать заклятья,
перья стал тереть и комкать,
шерсть сжимать меж двух ладоней,
хвостики вертеть меж пальцев.
Дунул на ладонь разочек —
в небо сдул тетерок стаю;
на ладонь подул вторично —
в поле сдул овец отару;
в третий раз на пальцы дунул —
сонм мышей стряхнул на землю.
Разлетелися тетёрки,
глухари на крыльях взмыли;
разбежалися овечки,
устремились прочь ягнята;
мыши в землю закопались,
крысы спрятались по норам.
Тут Наф-Наф Яаркевайнен
слово молвил, так заметил:
«Суси, чудище лесное,
ненасытный Хармаавари!
Ты оставь моё жилище,
не пытайся в дом проникнуть,
трогать поросят не вздумай,
съесть свинины не надейся.
Если гнев тебя осилит,
зубы жадность одолеет,
выкинь ярость в чащу леса,
зашвырни на сосны алчность:
дерево грызи гнилое,
рушь трухлявые березы,
выворачивай коряги,
дергай ягодные кочки.
Коль пора настанет кушать,
есть придет к тебе охота —
вот тебе довольно дичи:
в небесах лови тетёрок,
режь овец в полях просторных,
норы разрывай когтями,
ешь, голодный, сколько хочешь,
насыщайся, плотоядный,
набивай свою утробу,
брюхо наполняй обильно».
Повернулся Яаркевайнен
к брату старшему, Ниф-Нифу:
«Ты не бойся Хармаавари,
пасти Суси не пугайся:
до весны теперь он будет
в небесах ловить тетёрок,
загонять ягнят и ярок,
и мышей искать по норам!
Ты же, братец беззаботный,
поднеси герою пива,
чтоб напился Яаркевайнен,
муж насытился усталый».
Отвечает брат Наф-Нафу:
«Пиво пить сейчас не время!
Волк стоит перед дверями,
съесть нас хочет Хармаавари!»
Видит мудрый Пиккупоссу:
не бежал за дичью Суси,
не был колдовством обманут
Хармаавари ненасытный.
Он запел свои заклятья,
вызвал коршунов жестоких,
тех стервятников небесных;
чародейством псов науськал,
Маналы собак свирепых;
он напел гадюк зловредных,
Туонелы червей противных.
Те нечистые созданья
перебили всех пернатых,
растерзали мягкоруных,
проглотили длиннохвостых,
что напел Наф-Наф для Волка,
создал для отвода взгляда.
Тут сказал Хармаавари,
хищный Суси так промолвил:
«Ой ты, мудрый Яаркевайнен,
многоумный Пиккупоссу,
знаешь сам, зачем пришёл я,
понимаешь, с чем явился.
Отомкни скорей запоры
подними скорей засовы,
распахни навстречу двери,
широко открой ворота!»
Тут Наф-Наф Яаркевайнен
слово молвил, так заметил:
«Пусть тебе откроет Лемпо,
Хийси двери пусть отворит.
В Туонелы войди ворота,
и сюда не возвращайся!»
Разъярился хищный Суси,
Хармаавари ненасытный.
Распахнул он пасть пошире,
воздуха набрал побольше,
глотку к пенью приготовил,
звонкость голоса проверил,
напевать, несчастный, начал,
завывать, нескладный, взялся.
Голосом своим хрипящим,
глоткою своей шершавой
ветер вихрем дуть заставил,
бурей бушевать принудил,
ураган напел словами,
чтобы дом снести Наф-Нафа.
Тут Наф-Наф Яаркевайнен,
не струхнул, не растерялся,
волхвовать он сам пустился,
напевать заклятья начал.
Пеньем вырастил деревья,
синий бор призвал вкруг дома,
чтобы ветер сил лишился,
буря в ветках заблудилась.
Хармаавари кровожадный
сделал пением секиру,
лишь одним ударом сильным
целый бор срубил с размаха.
Яаркевайнен многоумный
пением скалу содеял —
на осколки разлетелось
остриё, столкнувшись с камнем.
Хармаавари ненасытный
сотворил словами реку,
чтобы камень источила,
превратила бы в песчинки.
Яаркевайнен многоумный
стужу лютую накликал,
чтобы реку сжать в объятиях,
заковать её в оковы.
Хармаавари кровожадный
пламя распалил словами,
чтобы стужу растопило,
чтоб прогнало холод лютый.
Сшиблись вместе лёд и пламя
и друг друга погубили,
лёгким паром разлетелись,
оба сгинули бесследно.
Вот Наф-Наф Яаркевайнен,
тот премудрый Пиккупоссу,
снова петь тогда принялся,
начал заклинать искусно.
Из бревна напел он мужа,
из дубового — героя,
превратил хомут он в ноги,
руки он напел из грабель,
только голову не сделал —
ни к чему она герою.
Лыжи сотворил напевом
мужу быстрому в подмогу
для скольженья сделал люлю,
для отталкиванья — калху.
Лук могучий создал песней
в помощь сильному герою:
сделан выгиб из железа,
верх его отлит из меди,
золотом весь лук отделан,
серебром облагорожен.
К луку стрел напел немало,
стержней с опереньем ярким,
чтоб трехпёрые летели,
чтобы сами цель искали.
Тот герой пошёл на Волка,
на разбойника — охотник,
чтобы в лес погнать от дома,
в бор высокий — от жилища.
Повернулся Яаркевайнен
к брату среднему, Ниф-Нифу:
«Не пугайся Суси злого,
не страшись Хармаавари:
от могучего героя
убежит он в лес дремучий,
сгинет Волк в трясинах Хийси,
в топях Лемпо он завязнет.
Ты же, братец хитроумный,
пива подноси скорее,
чтоб напился Яаркевайнен,
чтобы новых сил прибыло.»
Брат Наф-Нафу отвечает:
«Пить ещё не время пиво,
Хармаавари не унялся,
беды новые готовит!»
Видит мудрый Пиккупоссу:
не бежал от мужа Суси,
от охотника не скрылся,
в синий бор не удалился.
Начал сказывать заклятья,
заклинанья петь поспешно;
колдовскою песней создал
он инспектора охоты,
лесника напел словами,
злого егеря содеял.
Бросился на мужа егерь,
на охотника — инспектор,
кодекс на него обрушил,
оглушил постановленьем,
произвёл досмотр наружный,
лук изъял без протокола,
начал применять спецсредства
в установленном порядке,
мужа в лес погнал от дома,
в бор дремучий - от жилища,
чтобы сгинул в топях Лемпо,
утонул в болотах Хийси.
Хармаавари кровожадный,
хищный Суси ненасытный,
слово молвил, так заметил,
так сказал, кичась хвастливо:
«Размечу по ветру брёвна,
камни в небо расшвыряю,
стены крепкие разрушу,
крышу разнесу словами!»
Колдовать пустился Суси,
начал заклинать искусно.
Пел заклятья Хармаавари,
полыхала шуба Волка,
очи пламя извергали,
от зубов летели искры.
Колыхались воды, земли,
гнулись сосны вековые,
камни трещины давали,
надвое рвались утесы.
Устоял лишь дом Наф-Нафа,
тот чертог заговорённый,
возведённый чародейством
из камней и брёвен крепких.
Невредимым дом остался,
черепица лишь упала,
покосился только ставень,
треснуло одно окошко.
Вот тогда Яаркевайнен,
многомудрый Пиккупоссу,
рассердился, обозлился,
очень сильно прогневился:
«Ты уйди, отродье Хийси,
Маналы кобель, исчезни,
ноги уноси, негодный,
расточися, бес нечистый,
скройся, выродок ужасный,
сгинь, беспутная собака,
убирайся, псина Лемпо,
прочь отсюда, пёс паршивый!
Загоню тебя заклятьем
за решётки зоосада,
где негодные мальчишки
будут палочками тыкать.
Если там тебе нет места,
прогоню тебя заклятьем,
никудышного, отправлю
я в вольеры биофака,
неумелые студенты
будут палочками тыкать.
Если там тебе нет места,
заманю тебя заклятьем,
заклинаньем, повеленьем
в ресторан корейской кухни,
где голодные корейцы
будут палочками тыкать.
Коль и там тебе нет места,
загоню тебя заклятьем
в черные потоки Туони,
в реку Маналы извечной,
чтоб не вышел ты оттуда,
чтоб не выбрался вовеки,
Убирайся вон, ненужный,
Волк дрянной, уйди скорее,
отступись ты, пёс безродный,
уходи, кобель ничейный!
Может, всё твоё начало,
весь твой род поганый вспомнить?
Знаю, Волк, твое рожденье,
ведаю происхожденье!»
Вот премудрый Пиккупоссу
старые заклятья вспомнил,
что от матери услышал,
выучил из уст родимой.
Древние запел он песни,
изначальные заклятья.
Их не все студенты знают,
их не каждый понимает
на исходе этой жизни,
в убывающее время:
«Спермий хищный и коварный
в cervix utera ворвался,
к непорочной ооците
сразу бросился с рычаньем.
Злобно растерзал бедняжке
он corona radiata,
вгрызся в zona pellucida,
амфимиксис совершая.
Свои гнусные деянья
ты на этом не оставил,
от зиготы к эмбриону
гаструлируя преступно.
Был бесформенным созданьем,
бластоцистой безобидной —
лучше б ею и остался,
зря морфогенез ты начал.
Был ты крохотной рыбёшкой,
головастиком хвостатым —
лучше б им ты и остался,
зря ты в волка превратился.
Отрастил клыки и когти
ты себе из эктодермы,
ненасытную утробу
вырастил из энтодермы.
Из чего мозги у Волка?
Из нейронов и из глии.
Из чего глаза у Волка?
Из гликозаминогликанов.
Из чего у Волка уши?
Из улитки в лабиринте.
Из чего у Волка зубы?
Из дентина и эмали.
Из чего у Волка сердце?
Из кардиомиоцитов.
Из чего у Волка кости?
Из гидроксиапатита.
Из чего у Волка мышцы?
Из актина и титина.
Из чего же шерсть у Волка?
Из волокон кератинов.
Отчего у Волка злоба?
Дефицит окситоцина.
Вот оно, твое рожденье,
вся твоя и честь, и слава.
Уходи от дома мужа,
преуспевшего в познаньи!»
И ушёл Хармаавари,
отступил, понурясь, Суси,
перед мудрым Пиккупоссу,
перед знаньем сокровенным.
Тут Наф-Наф Яаркевайнен
слово молвил, так заметил:
«Вы же, братья дорогие,
без опаски начинайте
в доме наводить порядок,
подметать полы в хоромах,
начищать котёл до блеска,
нагревать пожарче печку,
набирать семян ячменных,
шесть горстей отменных зерен,
хмеля — семь больших головок,
восемь ковшиков водицы.
Ставьте варево на пламя,
на огонь — котел для пива,
брагу крепкую готовьте,
пиво доброе варите.
Будем мы в жилище славном,
в этом тереме надёжном,
днем петь радостные песни,
вечерами - веселиться!»
Песнь одиннадцатая
Потерпев неудачу в атаке прямой
Серый хищник не стал унывать:
Откусив половину от ручки дверной,
Новый путь он решил разыскать.
Особняк, что построил Наф-наф на холме,
Он задумчивым взором обвёл,
И в его извращённом преступном уме
План коварный внезапно расцвёл.
Он поднятся на крышу к Наф-нафу решил
И спуститься тайком в дымоход.
А вреда ему чтобы огонь не чинил,
Он водою заполнил живот.
Но немного неправильно волк рассчитал,
И рискованый план дал сбой:
От нагрева расширился он, и застрял,
Дымоход закупорив собой.
Волк тогда заподозрил, что выйдет беда,
Безуспешно борясь с силой трения.
А внутри у него нагревалась вода,
Приближаясь к точке кипения.
Всё отчаянней волк рвался вниз по трубе,
Но, когтями кроша дымоход,
Ощутил, как вода у него в животе
Начала фазовый переход.
А под ним разгорался всё жарче пожар,
В животе возрастало давление.
И со свистом из волка вдруг вырвался пар,
Придавая ему ускорение.
Звери, птицы, рептилии, мхи и грибы
Не сдержали восторженных стонов,
Когда вылетел волк из каминной трубы,
Повинуясь законам Ньютона.
Волк ракетой прорезал ночной небосклон,
Устремляясь всё выше и выше,
И его провожали в последний полёт
Светлячки, трясогузки и мыши.
Удивлённо маша подпалённым хвостом
Вышел он на земную орбиту.
И поныне по ней обращается он,
Голодный и очень сердитый.
И любому, кто хочет услышать расказ,
Многословно готов он поведать,
Как по-свински повёл себя свинтус Наф-Наф
И собою не дал пообедать!
И поверье среди астронавтов живёт,
Будто встреча такая к несчастью:
Когда в иллюминаторе волк проплывёт
С подгоревшею заднею частью.
Песнь двенадцатая
Мир ныне стар, угрюм и сед,
И цедит солнце тусклый свет
С унылых выцветших небес
На одряхлевший Мрачный Лес.
Поникли блеклые листы,
И тяжкая деревьев сень
Бросает сумрачную тень.
Не слышно пенья вешних птах,
Шиповник высох и зачах,
И где ручей журчал, смеясь,
Лишь пыль и прах, лишь тлен и грязь.
Там, где вздымался гордый дом,
Остался лишь могильный холм.
А тропы, что к нему вели,
Давно бурьяном заросли.
Вкруг холма кипарисы в ряд
Немыми стражами стоят,
И спят в кургане мрачном том
Три брата вековечным сном.
Но под землёй, где мрак залёг
Едва мерцает мастерок.
Он ждёт в безмолвии глубин
Когда проснётся
Мудрый
Свин.
