Почему являюсь я роком - Маленькая педагогическая поэма
October 7th, 2012
11:31 am

[Link]

Previous Entry Add to Memories Tell A Friend Next Entry
Маленькая педагогическая поэма


Первое сентября давно уже прошло, а я всё вспоминаю своих школьных учителей. Эти странные потусторонние существа, как мало было в них человеческого, несмотря на внешнюю антропоморфность. Тому причиной были мы, ученики. Мы забирали у них банально человеческое, маленькие жертвы их педагогирования, мы превращали их в миф — и они сами становились нашими жертвами. Неудачливая мегера, свежевылупившийся студентик, бабка в поисках десятки — идя работать в школу, готовы ли они нести обязательное магическое бремя, готовы ли к тому, чтобы быть легендой? Ибо детское сознание таково. Какие только качества им не приписываются, какие только истории про них не рассказываются! Мистическими персонажами вроде дона Хенаро, матери Терезы или Берии с Гиммлером предстают они на небольших участках коллективного бессознательного юных узников отдельно взятой средней школы. А если незамутнённое детское око просто видит в них главное, ключевое, зрит в корень, вскрывая истинное, доподлинное и настоящее? Что если вам, офисному планктону, для того, чтобы познать себя, не хватает вот именно этого коллективного детского ока? Скорее всего, так оно и есть.

Мне повезло с учителями, редко кого из них я вспоминаю с отвращением, большей частью с умилением происходит вспоминание, сама собой улыбка на репе. Самых первых помню совсем плохо, какая-то Эмма Николаевна из нулёвки, читавшая нам вслух изощрённые (позавидовал бы сам Илья Масодов) описания казней пионеров-героев, класс рыдал над участью несчастных детей в три ручья, чтица не удерживалась и присоединялась к нему. В начальных классах меня педагогировал и контролировал здоровенный такой бабец, временами довольно злобный, он расширялся кверху, как фрекен Бок, любил поорать и посовершать всякие мелкие несправедливости. Ничего особенного, в соседнем классе училка сломала линейку у Хомы на голове.

Вслед за фюрером я считаю, что женщина менее подходит на роль наставника младших классов, нежели мужчина. Она субъективнее, материнский инстинкт её порождает произвольным образом любимчиков и изгоев. Школьникам же, если только они, не дай бог, не сироты, вторых мам не надо, у них есть свои мамы, единственные и неповторимые. Дядька-учитель, должным образом образованный и воспитанный, дистанцировался бы от них больше, чем тётка, однако был бы суровей и добрее. С детства ученики видели бы больше справедливости и меньше самодурства, глядишь, и вырастали бы более справедливыми и менее самодурами.

Более всех в начальных классах помнится учительница пения. Звали её Жанна Захаровна, ученики, конечно же, называли её Жабой Захаровной, и была она настоящей фанатичкой своего безнадёжного дела. «Четвертная! Восьмая! Скрипичный ключ!» — помню её беснующуюся, потрясающую кулаками в классной комнате среди убеждённых балбесов. — «Неужели, неужели это так трудно выучить?» Брызги учительской пены сверкали на солнце, легкомысленно и дерзко протянувшем лучи из окна. Процитирую себя, чтобы не повторяться.

«Страшная огнедышащая училка, насупив брови и гневно вращая глазами, грозила кулаками направо и налево, а хор юных учеников послушно выводил:

Жили-были пастух да пастушка,
Жили-были свирель да рожок.
На свирели играла подружка,
На рожке откликался дружок.

От напева рожка и свирели
Земляничкины щечки алели…

И так далее, я уже забыл, что там дальше. Что-то такое про «были речки светлей и березки умней», в этом духе. Тогда я еще не был философом, но меня страшно поражал и завораживал этот контраст: свирепая дебелая тетка, полусонный, ко всему безразличный класс, депрессивный портрет композитора Мусоргского работы Репина, с красным от пьянства, облупленным носом, облупленная такая же побелка на потолке — и посреди всей этой фантасмагории слащавая, показательно жизнерадостная на словах и поразительно скорбная по ощущениям, нестерпимо неуместная в данной обстановке песня про Пастуха и Пастушку. А из открытой форточки звучит бэк-вокалом рев физкультурника — он гоняет кругами по стадиону очередную нерадивую жертву. Я смотрел на Мусоргского, и мне казалось, что он окончательно ошалел от всего этого. «Не ошалею ли сам я вот так же когда-нибудь?» — робко задавал я сам себе вопрос. Я до сих пор не знаю на него ответа.

То была только первая (одна из первых) жизненных фантасмагории, учуянных мной. Я не сразу понял, что мы живем во вселенной Босха…».

«НикитА, НикитА, наш любимый НикитА», — именно так, с ударением на последний слог, басом пела Жаба Захаровна, яростно барабаня по клавишам фортепиано. «НикитА, НикитА…» — пищали дети вслед за ней. Покорность и конформизм звучали в этом пищании, песня была нарочито, издевательски идиотская, поэтому я не любил Жабу Захаровну едва ли не больше, чем пионерскую организацию, считая её (Жабу) главной застрельщицей нашей стадности. На самом деле, понимаю я сейчас, она, царствие ей небесное, была женщиной странного вкуса, но безусловной пассионарности, энтузиасткой своего предмета, что есть сил старавшейся вколотить в сопляков побольше музыкальных познаний. Вот это «вколотить», перманентное насилие над личностью, есть огромная беда нашей школы — человек ломается на всю жизнь, не умея получать знания иначе как из-под палки, интеллектуальная самостоятельность исчезает в нём навсегда, та самая, которую так трудно развить и поощрять, которой так тонки нелепые ростки…

*     *     *

После трёх классов нас, наконец, оторвали от всеобучающей училки, и наступило цветущее разнообразие педагогов. Новую классную руководительницу звали Елизаветой Петровной, однако я окрестил её Изольдой, да так удачно, что даже в учительской, дети слышали, так её именовали. Невысокая, полненькая, с куксой на голове и в очках со стёклами такими толстыми, что глаза еле было видать, ходила она, будто бы в полуприсяде, приплясывая, словно танцевала менуэт, оправдывая свои монархические имя-отчество. Это была добрейшая русская женщина, но ученикам так хотелось драйва и адреналина, что они придумывали ей самые разные опасные качества и бравировали друг перед другом своей смелостью перед лицом понарошку-врага. На самом деле все её любили, жену военного из России, когда он поднимал трубку (мы занимались телефонным хулиганством), то говорил неизменно «Чебанов на проводе». Тристан Чебанов, надо же! Ко мне Изольда всегда относилась хорошо, хотя знала, кому принадлежит авторство её главного имени, и как-то мягко упрекнула меня, услышав, что я вдруг называю её «Сильвандир»: «Бог с ней, с Изольдой, но это уже перебор!» Может быть, понимаю я сейчас, ей нравилось быть Изольдой: это имя гораздо привлекательней царско-сельской Лизаветы, в нём звучат средневековая романтика и готическая грусть, звон рыцарских мечей и журчание наполненных слезами ручьёв, его воспевал сам Вагнер, а не какой-нибудь Тихон Хренников.

Она обо всём предупредила меня. Ближе к старшим классам мы писали сочинение по грибоедовской «комедии» «Горе от ума». Не помню, что я там написал, но отлично запомнил, как она попросила меня остаться после уроков. «Я поставила тебе пятёрку, у тебя очень хороший слог», — грустно говорила она. — «Но, когда ты станешь взрослым, многие неприятности могут тебя ждать. Пожалуйста, будь осторожен с тем, что ты пишешь. Особенно когда вырастешь, будь осторожен». Мудрая женщина, она понимала, что именно хрестоматийное горе от ума грозит мне, незрелому и нелепому, и сразит в ближайшем будущем; а я-то, дурачок, стебаясь над пресловутыми лишними людьми, и не подозревал, что сам стану лишним дальше некуда.

В конце девяностых пророчица посетила выставку моих рисунков, маленькая и седая. По случайности, я находился именно там. Она металась своим менуэтным шагом от стенки к стенке, как отчаявшийся колобок, и ужасом сверкали её толстостёклые очки. «А ведь такой был хороший мальчик… А ведь такой был хороший мальчик…» — повторяла она. Выходя из зала, она споткнулась… И я понял, что жребий брошен и Рубикон перейдён, что то, за что я взялся — а может, это оно взялось за меня — неизбежно отдалит меня от большей части людей, в том числе хороших и добрых, унесёт в другие пространства и на другие тропы, где только странник и его тень, и палящее из бесконечности солнце, а остановиться я уже не могу, не имею метафизического права, так думал я тогда, наблюдая мечущуюся тень Изольды.

ПРОДОЛЖЕНИЕ по возможности СЛЕДУЕТ.

Current Music: учат в школе
Tags: , , , , ,

(5 comments | Leave a comment)

Comments
 
[User Picture]
From:[info]aladdin_sane
Date:October 7th, 2012 - 01:31 pm
(Link)
А чем так рисунки неприятно удивили? У тебя же там вроде благодушный стёб.
[User Picture]
From:[info]nikto
Date:October 7th, 2012 - 05:40 pm
(Link)
ну только очень уж мрачный
[User Picture]
From:[info]urphin_jews
Date:October 7th, 2012 - 01:41 pm
(Link)
охохох.
[User Picture]
From:[info]do_
Date:October 7th, 2012 - 04:52 pm
(Link)
...a в чём суть поэмы? стaршaя девочкa отдaлa свои колготки млaдшей?
From:[info]666
Date:October 7th, 2012 - 06:43 pm
(Link)
отлично
My Website Powered by LJ.Rossia.org