Так нас воспитали: «все, как один», «народ и партия едины», «вместе весело шагать» и даже «припевать лучше хором». Это была сверхидея тоталитаризма: личность – ничто, коллектив – все. Это позволяло тогда не только сконцентрировать нищенские ресурсы, но и выявить умников, представлявших угрозу государственной безопасности. Будь как все и, может быть, тебя минует сума и тюрьма.

Так было при советском социализме и при немецком национал-социализме. Практическая разница между ними – в деталях. Дух коллективизма, порождающий личную безответственность и избавляющий от необходимости думать, был естественной средой, в которой культивировались внешняя агрессия, внутренние репрессии, идеи национальной или социальной исключительности.

Смысл фашизма – все вместе. Антитеза ему – либерализм, ценящий индивидуальность и права личности. Фашизм мог быль нацистским, как в Германии, или коммунистическим, как в СССР – разница невелика. Он позволял сокрушать свободу в своем государстве и подчинять себе другие.

Это длинное вступление – попытка понять, откуда у нас такая априорная уверенность, что наша сила – в единстве. Тезис этот даже не обсуждается. Нашим политикам кажется, что они становятся сильными, объединившись. Это отчасти верно для тех, кто исповедует идеи тоталитаризма. Объединение под одной идеей понятно людям, желающим жить в государстве с одной направляющей и руководящей силой. Между тем, наше общество уже достаточно плюралистично, в стране реально существует политическое многообразие – взглядов, идей, организаций. Пытаться подвести их под общий знаменатель – пустая трата времени и сил. Гораздо эффективнее исходить из реального баланса интересов, сил и общественной популярности. Если вы хотите фашизма – будьте вместе; если хотите демократии – научитесь уважительно дистанцироваться друг от друга.

Попытки либералов с кем-нибудь объединиться всегда кончались провалом или полным забвением. Нет ничего глупее, чем упрекать либералов в том, что, мол, вот, они опять не смогли договориться. Это вовсе не случайность, вызванная личными амбициями. Объединение стирает политическое лицо и если протофашистским партиям это не страшно, то для либералов – губительно. Здесь и срабатывает инстинкт политического самосохранения. А если не срабатывает, то либеральные идеи превращаются в пшик.

Все это замечательно видно на примере Координационного совета оппозиции. Усвоенная сегодняшними отечественными либералами пионерская идея петь обязательно хором привела их к тому, что, объединившись с чуждыми либерализму силами в одной организованной структуре, они потеряли не только свою самостоятельность, но и вынуждены идти на поводу у антилиберальных сил. Они не способны оперативно реагировать на текущее политические события (например, бунт заключенных в Копейске законодательные новации, судебные процессы и многое другое), потому что единодушия в этих вопросах нет, а процесс согласования позиций слишком долог и непрост. Приходится платить дань бездействия мнимому единству.

О какой уж там координации можно говорить? Разве что об очередном шествии под вечным лозунгом «Долой Путина!». Оно, конечно, правильно, что долой, но ведь не на нем же одном свет клином сошелся! Есть довольно много других событий, требующих срочного общественного вмешательства.

Идея единства способна не только парализовать живую политическую деятельность, но и перессорить ее адептов. Они все такие разные, но хотят быть вместе! Очень показательна дискуссия между Ксенией Собчак и Андреем Пионтковским. Она хочет менять власть, он хочет ее сменить. Он уже пробовал ее менять, и у него не получилось; она только вчера пришла на политическое поприще и еще вообще ничего не пробовала. Кто из них прав? Они оба правы! Просто они разные и им не место в одной организации. Действительно, хорошо бы власть понемногу менять в лучшую сторону, но если не получается, то надо от нее избавляться. Неофиты занимаются одним, аксакалы – другим. Это нормально. Только нельзя это делать вместе.

При столь разных подходах к политической тактике Собчак и Пионтковский удивительно похожи. Они убеждены, что вместе – они сила, а поодиночке – никто. Чтобы что-то сделать, им надо сбиться в стаю и принять общее решение. Пусть даже ценой отказа от собственной правоты. Это удивительно, но не случайно я начал с вопроса о том, откуда у нас такая любовь к единству.

Еще удивительнее то, что за 20 лет относительной свободы фетиш единства для демократов нисколько не потускнел. Они по-прежнему скандируют на маршах странный лозунг «Пока мы едины, мы непобедимы». Совершенно не принимая во внимание, что их с легкостью победили в начале 90-х, когда, вместо того, чтобы оппонировать власти, они влились в ее ряды. Но они упорно мечтают о единстве – можно с властью, можно еще с кем-нибудь. Я бы теперь посоветовал им в первом слове их смешного лозунга делать ударение на первом слоге, а не на втором – тогда они, по крайней мере, впишутся в размер.

У единства, которое стирает политические различия, есть еще один прагматический недостаток. Пассионарные сторонники (а таких много среди последователей любых оппозиционных идей) выходят из игры, когда видят, что ценные для них идеи блекнут и перестают играть существенную роль в политических протестах. Скольких либеральных сторонников потеряло протестное движение, когда либеральные лидеры объединились с красными и коричневыми! Точных цифр, естественно, ни у кого нет, но хорошо видно, что чем больше на митинги выходит красно-коричневой шпаны, тем меньше приходит либеральной интеллигенции. Образ среднего демонстранта меняется на глазах – скучнеет, тупеет и приобретает черты агрессивности.

Что заставляет лидеров протеста сливаться в противоестественном политическом экстазе? Только ли порочное воспитание и деловая небрезгливость? Тезис о том, что общий протест выглядит мощнее, весьма сомнителен. Если бы в один день в разных местах Москвы проходило три антиправительственных митинга – либералов, левых и националистов – то эффект от этого был бы гораздо большим. По крайней мере, это ясно показало бы власти, что против нее настроены разные политические силы, разные, а не одна общая. Много противников для власти страшнее, чем один, пусть даже и укрупненный. Власть боится плюрализма – она не имеет интеллектуальных возможностей противостоять всем по-разному, она не способна вести идеологическую войну на нескольких фронтах. Кроме того, контролировать одну структуру гораздо легче, чем несколько.

Конечно, при самостоятельных протестах сразу выяснится, кто чего стоит. В Москве левые соберут 10 тысяч своих сторонников, националисты – 5-6, а либералы – остальные 80 тысяч. Оставшиеся 12 млн. горожан смогут сделать осознанный выбор и прийти к тем, чей рисунок будущего России им покажется наиболее привлекательным. Конкуренция идей в оппозиции благотворно скажется на росте протестного движения. Диверсификация политических усилий только увеличит силу общего протеста и уменьшит риск нестабильности, в том числе, из-за возможного воздействия власти на оппозицию.

Власть в этом, естественно, не заинтересована. Она заинтересована в том, чтобы у оппозиции не было своего лица и своего позитивного сценария развития событий. Поэтому с самого декабря прошлого года в ряды оппозиции нагнетаются свежевыпеченные перебежчики из стана власти, ее культурно-телевизионная обслуга, действующие депутаты и радикальные организации, родившиеся под строгим контролем спецслужб. Нормальный человек взглянет на эту бодягу, плюнет и отойдет.

На последних президентских выборах в Москве на выборы пришла примерно половина избирателей (по официальным данным, 58,1%). За Путина проголосовало меньше половины из них (по официальным данным, почти 47%). Это значит, что не меньше трех четвертей жителей Москвы (примерно, 8 млн. человек) не поддерживают Путина. Где они? Почему среди людей, не одобряющих политику Путина, на митинги протеста выходят только 100 тыс. человек – чуть больше 1 % от них?

Это неприятно, но это правда – оппозиция со стертым лицом мало кого привлекает. Большинство людей готовы поддержать тех, кто хотя бы пообещает им лучшее будущее, отличное от путинского настоящего. Поддерживать протесты под коммунистическими знаменами, слушая выступления с трибун Удальцова, Крылова или Константинова мало кому хочется. Они точно ничем не лучше Путина. Другие, но не лучше. А то и хуже.

Эта публика и в КС попала только потому, что для них были созданы тепличные условия выборов. Будь выборы демократичными, безо всяких курий и избирательных льгот, они бы паслись в конце списка, не взяв ни одного места. Но кому-то очень захотелось политизировать выборы так, чтобы эта публика обязательно попали в КС. Впору подумать, кому и зачем. И что из этого выйдет.