Дом Федорова
Случай, замечу, уникальный. Офицер 16-го гренадерского Мингрельского полка был награжден Георгием 4-й степени в мирное время - в 1912 году. Согласно официальной формулировке - 12 ноября 1912 г.– за выдающееся мужество, храбрость и самоотвержение, выказанные им 8-го Декабря 1911 года, в гор. Тавризе, когда он, будучи с двадцатью шестью нижними чинами окружен многочисленным скопищем хорошо вооруженных персов и фидаев, несмотря на полученную им тяжелую рану и потерю убитыми и ранеными 19 человек из своей команды, отверг двукратное предложение о сдаче и, доблестно выдержав бой с утра до ночи, присоединился к своей части.

Дело в том, что в Персии в начале века постоянно находились русские части - регулярно вступавшие в стычки с местными бандитами - фидаями. Но до подобного нижеописанному дело не доходило. Приводя кусок из репортажа корреспондента "Нового времени" Владимира Шуфа, следует заметить, что эпизод вполне заслуживает экранизации.

...В Тавризе я видел дом Федорова, как его здесь называют. Это небольшой караван-сарай близ старого базара. Перед ним пролегает довольно широкая улица. С улицы во двор дома идет под воротами крытая галерея, по обоим сторонам которой расположены клетушки-сараи для склада товара. Двери клетушек разбиты в щепы, стены закопчены огнем и дымом недавнего пожара. Всюду следы пуль. В одной клетушке проломан потолок, лежат клочки полусгоревшего сена и обуглившиеся балки. Здесь было последнее убежище Н.И. Федорова и его солдат. Место до сих пор сохраняет следы разрушения, но скоро от караван-сарая не останется камня на камне: его собираются взорвать, как все дома фидаев в Тавризе.

- Удивительно не повезло штабс-капитану Федорову! - сказал мне доктор Головачев, - он получил тяжелую рану в ту же ногу, в которую был уже ранен в бою на Шахэ.
- Разве он был в Манчжурии?
- Да, в Орловском полку.

Мы вошли в офицерский барак госпиталя. В небольшой комнате лежал на постели штабс-капитан Федоров. Нога его была плотно забинтована. На меня глянуло пожелтевшее, исхудалое лицо, обросшее жидкой бородкой. Только глаза раненого лихорадочно горели. На столе лежали груды газет и книг.
- Как вы себя чувствуете, капитан? - спросил я у его постели.
- Да вот, что скажет доктор, - улыбнулся Федоров.
- Ничего, ничего! Месяца через полтора встанете! - ободряюще сказал доктор Головачев. - посмотрите на сапог пациента, - достал из угла доктор разорванный вдоль голенища офицерский сапог со шпорой. На сапоге сбоку виднелось маленькое отверстие от пули, а выходное отверстие спереди представляло широкую, рваную клочьями дыру. Пуля, очевидно, разрывная, прошла навылет, разорвав ногу и выхватив кусок кости. Раненую ногу однако не ампутировали, надеясь на сращение. Получив такую страшную рану, штабс-капитан мог еще стрелять и стоять на ногах только потому что ногу держало голенище сапога и образовавшаяся в нем паста из запекшейся крови.

- 8 декабря, когда началась перестрелка в Тавризе, - говорит раненый, - командир батальона приказал мне догнать и вернуть патруль, высланный для отобрания оружия у жителей. Было часов 8 утра. Взяв с собой треть нижних чинов - пулеметчиков, - я был тогда младшим офицером пулеметной команды, - я вышел из караван-сарая. Кругом было тихо, только вдали слышались выстрелы. Вдруг через улице пробежало человек пятнадцать фидаев. Впереди виднелся большой дом, и оттуда из-за ограды, в нас неожиданно открытии стрельбу. Первым же выстрелом я был ранен в ногу. Заскочив в ворота караван-сарая, мы открыли огонь по нападавшим. Тут же свалился мой пулеметчик Тарбинский, раненый разрывной пулей в живот. В нас стреляли вдоль улицы из окон и с крыши соседних домов. Другой мой пулеметчик был убит на месте пулей в голову, а третьего, Семенова, я послал в караван-сарай Мамедова дать знать о нашем положении.

Остались я и Тарбинский, оба раненые. Взяв винтовку у убитого солдата, я отстреливался из-за угла ворот. Тарбинский, зажимая рану рукой, тоже кое-как стрелял в сторону двора. Так прошло минут сорок. Вдруг бежит мой Семенов, а за ним четырнадцать наших гренадеров 9-й роты. Через минуту прибежали под перекрестным огнем вдоль улицы еще девять солдат 12-й роты. Они с унтер-офицером обстреливали дома, где прятались фидаи. Но почти тотчас мы потеряли восемь человек убитыми и ранеными. Отойти было нельзя, нас окружили кольцом и выстрелы теперь слышались даже со стороны двора. Пули свистели под воротами. Мне пришлось ограничиться пассивной обороной, заняв сарайчики справа и слева. На лестницах, ведущих на крышу, я поставил по два стрелка. Так перестрелка шла до 3-х часов дня, но патронов было мало. И мы стреляли только с прицела, когда фидаи показывались из-под ворот.

- Командир, послушай! - вдруг раздался чей-то голос по-русски: - Отдай ружья и патроны, мы вас отпустим!
Говорил, вероятно, армянин.
- Умрем, ребята! - сказал я солдатам.
- Так точно, умрем! - ответили гренадеры.
Я крикнул, что мы не сдадимся, и стрельба поднялась еще пуще. Персы ругались по-своему и стреляли в нас, мы тоже отвечали бранью и выстрелами. Теперь нас оставалось человек восемь.
- Командир, сдайся, все равно всех перебьем! - снова раздался голос.
- Русские умирают, но не сдаются, - ответил я.

После третьего предложения сдаться фидаи проломали крышу нашего сарая и стали бросать горящую "юнжу", - пачки сена, - лить керосин и поджигать балки. Солдаты прикладами тушили тлеющий потолок. Дым и копоть становились невыносимыми. Голова кружилась, я ослабевал от потери крови. Тогда раненый в грудь пулеметчик Семенов перетащил меня, совсем изнемогающего, в другой сарайчик, напротив, но тут же был сам ранен вторично в живот. Кругом все горело. Персы работали топорами, пробивая стены. Мы брали последние патроны у раненых и убитых. С крыши со двора и с улицы раздавались неистовые крики фидаев: "Али-Алла!" вдруг один перс, согнувшись пробежал мимо нас под воротами и сорвал винтовку с убитого солдата. Послышались торжествующие крики. Человек двадцать фидаев атаковали наш сарай, но, встреченные залпами, отступили. Несколько персов были убиты. Три раза возобновляли они атаки и каждый раз бежали от нашего огня, оставляя кучи убитых и раненых под воротами. Начинало темнеть, было около 6 часов вечера. Со двора послышался гул голосов, - персы о чем-то совещались. После этого наступила тишина.

Видно было, что бой прекратился и фидаи ушли куда-то. Я послал двух солдат с донесением к подполковнику Немировичу-Данченко. Прошло два часа томительного ожидания, - ничего нет1 послал еще двоих, и они не вернулись. У меня осталось три здоровых солдата, несколько раненых и всего 20 патронов. Было уже 10 часов вечера. Отпустив отдельными партиями раненых солдат, - авось дойдут, - я ждал до 11 часов ночи. Все было тихо. Мы надеялись пробраться к русскому консульству. Оставив двух солдат у тяжело раненых для охраны, я приказал нести себя на ружьях. Гренадеры, один здоровый, другой легко раненый, подхватили меня и вышли на улицу. Темнота была полная. Иногда мои солдаты оступались на камнях, и я падал на землю, но меня снова поднимали и несли. Выйдя на базар, мы скоро заблудились в его переходах. Захватили какого-то невооруженного перса, попавшегося навстречу, и он довел нас до караван-сарая Мамедова, но там уже никого не было, - наш полк ушел в Багишемаль.

Я знал дорогу к Багишемалю и приказал идти туда. Кое-как мы добрались до его ворот, где НАСА встретил подполковник Немирович-Данченко. Отрапортовав ему, я потерял сознание. Подполковник, как я узнал потом, ходил с тремя ротами на выручку оставшихся в караван-сарае, но найти его не смог. Высланные мною с донесением четыре гренадера благополучно добрались до Багишемаля уже после меня. Всего мы потеряли десять убитыми и десять ранеными. Здоровых уцелело шесть…

Imported event Original