Что-то
этот "несчастный" Батай, которого я все никак не могу дочитать и
утренняя френдлента увели меня куда-то в никуда, вернее, не туда. Или
как раз туда. Что из этого лучше, я пока не знаю:
«Однако на этом пузырьке никаких пометок не было».
«Ты… кто… такая? – спросила Синяя Гусеница.
Начало не очень-то располагало к беседе.
-
Сейчас, право, не знаю, сударыня, - отвечала Алиса робко. – Я знаю, кем
я была сегодня утром, когда проснулась, но с тех пор я уже несколько
раз менялась. – Что это ты выдумываешь? – строго спросила Гусеница. –
Да ты в своем уме? – Не знаю, - отвечала Алиса. – Должно быть в чужом.
Видите ли… - Не вижу, - сказала Гусеница».
«Предполагается,
что человеческое существо можно рассматривать как вещь. В принципе, оно
представляет собой полную противоположность вещи. Не является оно и
личностью, но всегда субъектом. Я – не вещь, я – перед вещами,
объектами, я – субъект, который их видит, называет и ими обладает. Но
если я предстаю себе подобному, я скорее расположу его не на стороне
вещей, которые я вижу и которыми я обладаю, но на стороне субъекта,
каким являюсь я. Я мог бы сказать о вещи «она есть», но сама она не
могла бы сказать: «я есмь». Я мог бы сказать о себе подобном: «он
есть», но и он может сказать о самом себе «я есмь», точно также как это
делаю я. Следовательно, я не могу принять его за вещь и – с гораздо
большим основанием – мне следовало бы называть его слегка по-детски
неким «я есмь», чтобы тем самым отличить его от вещей, которые мне
подчинены и которые, по правде говоря, я ни во что не ставлю». Ж. Батай
Субъекта
также отличает от вещи его постоянное неравенство самому себе и
осознание этого неравенства. Условно, субъект – это никогда не я, но
место, с которого я разглядываю вещи. Это некая форма, в которой я
нахожусь в этом месте и в этот час, структурированная разворачивающейся
передо мной внутренней и внешней перспективой. Если я обескуражен и
нахожусь в смятении, я становлюсь менее субъектом (но я не становлюсь
при этом вещью), что вырывает почву у меня из-под ног (например, может
появиться кролик с перчатками). Это же происходит, когда я, как
субъект, подавлен желанием или ослеплен (опьянен) ощущением жизни,
которую прожигаю тут же на месте. Батай называет это тратой. Любая
трата предполагает риск, угрозу жизни, что наделяет последнюю еще
большей интенсивностью. Субъекту, затерявшемуся в желании, ничего не
нужно, кроме самого желания. Его желание, так или иначе, сталкивается с
другими желаниями, которые усиливают это его единственное желание
желания до предела, в котором обесцениваются все категории пользы.
Субъекту желания по хуй на то, как расцениваются формы проявления его
желания, потому что ему некогда возиться с теми, кто за ним в этом деле
не поспевает. Незачем ему таскать за собой и гротескные вещи и
определения, которыми его пытаются приручить или каким-то другим
способом «ущучить». Он и здесь – экспериментатор. (Прекрасен пример
Фуко, которого пытались заставить быть (в определениях) только
позитивистом, либо только структуралистом и т.д. ). Я избегаю тех мест,
которые пытаются навязать смысл моему желанию, потому что смысл желанию
могут навязывать только идиоты или те, кто собираются сделать идиотом
меня. Все это, впрочем, не противоречит абсолютно естественному
владению элементарными правилами перемещения в пространстве, т.к. в
детстве нас все-таки учили, что «если поглубже полоснуть по пальцу
ножом, из пальца обычно идет кровь; если разом осушить пузырек с
пометкой «Яд!», рано или поздно почувствуешь недомогание».
«Мир
молодости, культ лета, секса и агрессии, буйства красок и ощущений,
бесконечных экспериментов, игр, охот и импровизаций - враждебен мёртвым
«взрослым». Они там лишние. Поэтому они стараются утащить души молодых
в свой мрачный серый мир, ЧТОБ БЛЯ ВСЕ прошли незавидный путь до
конца». http://www.inache.net/proto/151.
«Взрослые» заняты по большей части тем, что мастерят вирусы и верят в
них, заражая по ходу дела всех вокруг (болезнь ненавидит здоровье),
природу которых, например, прекрасно описывает эта статья http://ibsorath.livejournal.com/20544.html#cutid1.
Желание
не имеет ничего общего с верой, поскольку в своей чистой форме, оно ни
на что не претендует и ни к чему не привязывает (ся), ибо по своей
природе не стабильно. Оно ненавязчиво, как не пытайся его навязать.
Оно л и б о есть, либо его н е т. Поэтому, если его не возводить в
степень веры, оно способно вести любые игры – от логоса до пафоса и
наоборот, ускользая от логоса и пафоса.. исходя лишь из того, что ему
необходимо, чтобы продолжаться или же не продолжаться, но вовсе не из
того, что КОМУ-ТО это выгодно или КОМУ-ТО это необходимо. Поэтому, как
раз в этом «кто-то» оно никогда не умещается.
Да, действительно,
сложно иногда написать слово «ХУЙ» на стене, потому что уважаешь труд
тех, кто красил стену. Но, поскольку, стена и так уже вся расписана,
лишний «ХУЙ» ей не помешает.
satanoise 2008-06-13 05:39 pm UTC
(от 91.77.185.40) (ссылка) <input ... >
Строго по делу (ну, и поделом :)) >>>Субъекта
также отличает от вещи его постоянное неравенство самому себе и
осознание этого неравенства. Условно, субъект – это никогда не я, но
место, с которого я разглядываю вещи.
Прежде всего, мы
считаем должным пояснить, что это обращение-возражение ни в коем случае
не должно быть расценено как императивное по-учение. Но начальная
фраза вашего экзерсиса побуждает нас возражать с апелляцией к
уполмянутому вами же Фуко[лту]: субъект, который функционирует исключительно
в модусе реципиента, это не субъект, это тот самый "человек
гуманитарный" которого Фуко[лт] описывает в цикле лекций "Герменевтика
субъекта". И, что не маловажно, категория "самотождественности" именно
в модусе реципиента, а не актора и не функтора, невозможна; индивид,
как тип (род) последнего, id est функтора, гипотетически (если
допустить компаративистику и релятивизм., как ни странно)
самотождественен, до тех пор, пока связан с имманентными ему системами
координат и детерминант.
Но гуманитарию этого всего мало, в
перечисленным условиях ему тесно, и оттого неуютно. Отсюда про-исходит
достаточно основанное сомнение в том, что субъект не состоялся. И Батай
усердно, как и предписано дисциплинированном дивиду, описывает своё
сомнение, наследуя, таким образом, общеевропейской нововременной
идиоме, Декарту с его de omnibus dibitandum. Кстати, один из
текстов, цитируемых вами, ударяет по батаю именно как по "взрослому",
преждевременно состарившемуся, у которого есть все основания полагать,
что его "желание" дестабилизировано. Ещё пример: рассказ жреца
Сигури Антонену Арто о Бытии, которое не может больше выдерживать
состарившееся человечество. (в смысле, разучившееся "хотеть").
«празднество
предполагает введение движения – отрицание сосредоточенности на себе, а
значит, отказ от высшей ценности скупости». Ж. Батай «История эротизма». А
я, расставшись сегодня со вчерашним приятелем, с которым проболтались
по улицам всю ночь, скупо пью шампанское в одиночестве. И мне все
равно, что там по этому поводу думает этот Батай, которого я уже читаю
несколько месяцев. Не оттого, что не люблю, а как раз наоборот.
Это
касается любых отношений или состояний, в которые мы вовлечены. Но, как
сказал Хайдеггер, подвергшись влиянию Ницше, изнутри самого Ницше, «В
себе» же не существует никакого трехмерного пространства, никакого
равенства между вещами, не существует никаких вещей вообще как чего-то
прочного, постоянного с соответствующими неизменными
свойствами». Никому не хотелось бы привязать к себе вечный праздник.
Стремление к вещам как к чему-то одному и постоянному – это обман, но
нет ничего приятнее и соблазнительнее, чем позволять себе обманываться.
Позволять себе это, значит – позволять себе многое. И не важно как.
Это
относится в той же мере и к отношениям-состояниям, которые
упорядочиваются и характеризуются как нечто более менее постоянное
только с точки зрения человека. Так же обстоит дело и с
праздниками. Какое-либо состояние, формирующее коммуникацию и встречу с
другим состоянием в перспективе взаимной растраты, не может длиться
вечно. Оно и понятно, иначе оно перестало бы быть состоянием и обрело
бы характер «вещности», т.е. чего-то застывшего, поскольку
вечность подразумевает бытие мира как вещи именно в трактовке ее как
неизменности…( дальше )
12:46 pm - Зиммель: к вопросу о метафизике смерти «в нашей жизни мы постоянно приближаемся к смерти, и в то же время
постоянно стремимся отдалить ее. Мы походим на тех, кто ступает по
палубе корабля в направлении, противоположном его движению: в то время
как они идут на юг, их корабль и палубу уносит на север. И эта
двойственность движения определяет каждую минуту их положения в
пространстве». Г. Зиммель 1 момент: смерть как опора жизни Органическое
тело и неорганическое тело. Различие между неорганическим и
органическим телом заключается в том, что форма первого, как правило,
дана ему извне, а форма второго создается им самим. Форма является
границей, в которой бытие соседствует с небытием, т.е. общим для них
«местом», раскрывающим свои как пространственные, так и связанные со
временем характеристики. «Местом», в котором одно бесконечно пребывая,
тем не менее, сливается с другим и исчезает в другом. «Неорганическое
тело отличается от живого прежде всего тем, что форма, ограничивающая
его, дана ему извне – иногда внешне, когда оно прекращается, потому что
начинается другое, препятствующее его протяжению, грозящее его сломить,
согнуть; иногда более внутренним образом, когда ограничение совершается
под влиянием молекулярных, химических и физических сил. Так ветры и
непогоды определяют форму скал, охлаждение – форму лавы… Органическое
же тело само создает свою форму: оно перестает расти, когда рожденные с
ним оформляющие силы достигают своего предела; они же и длительно
определяют особый род его объема. Так, условия его сущности являются
одновременно и условиями его видимой формы, тогда как для
неорганического тела последние суть внешние ему силы. Тайна формы
кроется в том, что форма – граница; она одновременно и вещь, и
прекращение вещи, сфера в которой бытие и небытие предмета сливаются
воедино. И вот, в отличие от неживого, органическое существо не
нуждается для этого во втором существе». С. 158 Во временном
отношении, живое оформляет смерть, но на самом деле это смерть
оформляет живое в том смысле, что смерть не есть некое внезапное
перерезание нити, осуществляемое невидимыми парками, но рождается
одновременно с жизнью, лежит в ее основе и ее направляет. Поэтому не
стоит считать смерть концом как уничтожением жизненного в отсутствии
авантюры, как мы это видим в случае, например, с неорганическим телом,
которое «погибает» в результате «нападения» другого тела и захвата
последним территории, принадлежащей определенной вещи – данное событие
не имеет отношение к смерти как таковой, но к уничтожению или
разрушению индивидуальных характеристик той или иной вещи, или же
становлению другой вещью. Как пишет Зиммель, «смерть с самого начала заложена в последнюю глубину жизни». С. 159 «Так
же мало, как мы рождаемся в минуту нашего рождения, а скорее каждую
минуту рождается какая-нибудь частица нас, так же мало и умираем мы в
последнюю минуту. Лишь эта мысль выясняет оформляющее значение смерти».
160 2 момент: устойчивое присутствие
нашего «я» в качестве чего-то в основе своей неизменного на протяжении
всей своей жизни, за изменениями обнаруживающего себя, так или иначе, в
качестве себя самого, порождает идею о бессмертии и личной
ответственности (христианство). Но что в жизни действительно является противоположным и неподвластным смерти? Это то, что мы сами вкладываем в свою жизнь. «Чтобы
иметь возможность сознательного устремления к своим содержаниям, жизнь
должна сначала их идеально отрешить от себя. Этому отрешению
способствует смерть, которая может оборвать процесс жизни, но
совершенно невластна по отношению к значению жизненных содержаний». С.
162-163 «Процесс нашей внутренней душевной жизни, взятой как целое,
выявляет с каждым шагом своего развития все сильнее и яснее то
своеобразное «нечто», которое мы именуем нашим «я»». С. 163 Наше
«я» является, как говорит Зиммель, некой третьей стороной, которая
задает ритм всего нашего существования, оно-то и становится участником
авантюры, вершиной треугольника, постоянно выходящей за его пределы,
хотя и покоящейся на линии, соединяющей две точки, дающие основание
этому «я» быть именно таким, каково оно есть и одновременно таковым,
каковым ему в полной мере никогда не суждено стать.
3
момент: бессмертие. переселение душ. Смерть как цензура,
благоприятствующая рождению нового «я». Смерть как «конец
индивидуальности, но не конец жизни». Пересмотрение вопроса об
индивидуальности. Вопрос: «Какой же элемент бытия или сознания
остается неизменным, чтобы оправдать наименование всех этих явлений
(сначала князь, потом тигр, потом нищий, потом шакал… ) как явлений
одного и того же субъекта?» С. 165 «Для того, чтобы оставаться
тождественной самой себе во многих телах, эта личность должна быть
лишена всех тех признаков, которые вырастают для нее из связи души и
тела». С. 166 Ниже Зиммель утверждает, что невозможно ответить на вопрос, каким обр. индивидуальность, «как особый ритм, организованность, окрашенность… переносится с одного существа на другое». С. 167 Однако можно изменить понимание «индивидуальности». «Индивидуальность
есть категория, которая одинаково мало растворяется как в физическом,
так и в психическом элементе, - нечто третье, высшее, что находится и в
том, и в другом и составляет общий знаменатель их дуализма. Согласимся,
следовательно, с Аристотелем в его утверждении, что (в экзистенциальном
смысле) одна и та же душа не может переселяться из одного тела в
другое: все же самые разнообразные психофизические образования могут
быть определены как тождественные по своей индивидуальности. Как это ни
парадоксально, это все же так: князь и тигр, нищий и шакал могут быть
наделены одной и той же «индивидуальностью». Пусть психофизические
существа всех четырех не будут иметь между собой ни одного схожего по
своему содержанию элемента; все же общий колорит, зависящий от
взаимоотношения характернейших свойств, может везде повторяться.
Индивидуальность в отношении к отдельным элементам сравнима с ценностью
дроби, которая может быть образована самыми разными факторами. Переход
«души» князя в тигра действительно наталкивается, быть может, на
трудности, вскрытые Аристотелем; но все же как князь князь может быть
«тем же», чем тигр – как тигр». С. 167Так понятая
«индивидуальность» не основывается на обязательности существования
одной конкретной души именно в одном конкретном теле. «Таким
образом, смерть преодолевает не душа в смысле исторически реальной
субстанциальности, а вневременной закон, воплощенный то в таком, то в
ином комплексе элементов действительности… так и во всем многообразии
каждой жизни остается один основной ритм, основная окраска, основная
структура, какой-то априорно-формальный закон всякого свершения и
претерпевания, закон, переживающий кончину отдельного жизненного
содержания и переносящийся как индивидуальность всей жизни на каждое
другое». С. 168 «Все тела, сквозь которые проходит душа, являются,
таким образом, только материализациями тех состояний, которые она сама
создает и претерпевает…» С. 170 Кроме того, Зиммель находит
в идее перевоплощения некие интимные корни, которые, с одной стороны,
объединяют между собой все 3 описанных момента, а с другой стороны,
подчеркивают значимость идеи о перевоплощении как некоего верного,
интуитивно угадываемого пространства, приближенного, так сказать, к
истинному положению дел: «Подобно грубым символам, в которых
примитивные народы предвосхищают глубочайшие метафизические идеи
последующего духовного развития, и учение о переселении душ учит тому,
что нужен всего один только шаг, чтобы постичь смерть как элемент жизни
и чтобы преодолеть ее; учит тому, что смерть существовала до того
момента, когда парки перерезали нить, и что жизнь будет существовать и
после него». С. 171
Георг Зиммель. К вопросу о метафизике смерти// Г. Зиммель. Избр. работы.,Киев, 2006.
satanoise 2008-04-04 12:30 pm UTC
(от 91.77.186.62) (ссылка) <input ... >
Не могу согласиться с исходным тезисом о мире симулякров, зато соглашусь со всеми остальными. Пояснения:
Делёз в "Логике смысла" (глава "Платон и симулякр") пишет, что лишь
симулякр онтологичен в исходном, премордиальном значении этого слова, -
бытие, данное вне эмпирического опыта, который соотносится со
становлением, а не с бытием (быть - означает никогда больше не
становиться). Симулякр не дан в эмпирическом опыте во всей полноте, -
его сущность сама собой подразумевает увеличивающуюся дистанцию, по
мере приближения (посредством [посредственной, хе-хе] эмпирики) к нему.
Это можно уподобить защитной реактивности ребёнка-мифотворца, у
которого в критический, экстремальный момент, в целях сохранения
биологического вида, срабатывает спасительная функция воображения, и
доминирующего производного от неё - симуляции. Мироощущение ребёнка и
есть эталон симуляции, когда сам [посредственный] эмпирический опыт
порождает некие смыслы. Все мы были детьми, но, это не свидетельствует
о том, что к миру применима категория симуляции, и обратно тому,
симуляция "охватывает" тварный мир. У симуляции есть своя, строго
детерминированная область бытия, в перспективе классической философии
от Сократа, - "идеальное", непреходящее (ибо любая "душа" старше
"тела", напр., указанием на культурную преемственность). Это бытие
эксплуатирует "наивное" миросозерцание и мироощущение ребёнка,
продуцирующее мифы на манер "чемпионов по прикладной мифологии" стоиков
от Зенона (и вообще - весь "Пёстрый портик"); метафора философии - это
яйцо (птичье), где желток - этика, белок - физика, скорлупа - логика. И
т.п. Локализация симулякра налицо.
23_virus 2008-04-07 07:58 am UTC
(от 84.52.76.109) (ссылка) <input ... >
«… род софиста тяжело уловить»
Я
согласна с делезовским определением симулякра . Возможно, я не совсем
точно использовала термин…применительно к тому, что имела в виду в
своем посте. «проведение различий» между вещью и ее образом (
Лукреций – eicon Эпикура), моделью и ее копией…. Упирается в своего
рода в проблему «различия различий». Род симулякра в этом смысле тоже
тяжело уловить… Я имела в виду напряжение между бодрийяровским
пониманием симулякра применительно к «искусству»– грубо говоря:
реальный объект, превращенный в лишенную естественного ритма «модель» -
отдельный орган, экскременты и т.п.(порнуха, например) - и
«дионисийское» - искусство, которое демонстрирует иные «напряжения»/
«интенсивности» между тем, «что» воспринимается и тем, «кто»
воспринимает.
В серии «оральность» Делез обращается к исследованиям Мелани Клейн с целью проанализировать «некоторые ориентации»:
«Естественным
продолжением оральности является каннибализм и анальность. В последнем
случае частичные объекты – это экскременты, пучащие тело матери так же,
как и тело ребенка. Частицы одного всегда преследуют другое, и в этой
отвратительной смеси, составляющей Страдание грудного ребенка,
преследователь и преследуемый – всегда одно и то же. В этой системе
рот-анус, пища-экскременты тела проваливаются сами и сталкивают другие
тела в некую всеобщую выгребную яму. Мы называем этот мир
интроецированных и проецированных, пищеварительных и экскрементальных
частичных внутренних объектов миром симулякров. Мелани Клейн описывает
его как параноидально-шизоидную позицию ребенка». С. 246-247 ???? Он
также говорит о противопоставлении «пустой» и «полной» глубины. В
«Анти-Эдипе» тоже затрагивается проблема таких «противопоставлений»,
но, как утверждается, такое «противопоставление» рождает необходимое
напряжение между тем и другим, что в какой-то мере позволяет
существовать интенсивностям одного и другого. Другими словами, об их
парадоксальном взаимодополнении. Например, линия, на которой
грамматизм, становится антиграмматизмом.
«Вся история
графического потока идет от потока спермы в колыбели тирана до потока
дерьма в могиле-водостоке, а «любое письмо – это свинство», любое
письмо – это такая симуляция, сперма или экскременты… Знаки больше не
записываются на голой плоти, теперь они пишутся на камнях, на
пергаментах, на монетах, на листах». С. 333. Я имела в виду и это)))
>
бытие, данное вне эмпирического опыта, который соотносится со
становлением, а не с бытием (быть - означает никогда больше не
становиться)
Исправленный и дополненный вариант. satanoise 2008-04-07 01:04 pm UTC
(от 85.140.95.79) (ссылка) <input ... >
>>>P.S. Так ..как избавиться от мифа? Вот с этой фразы в обратимом / обратном порядке и следует начать пояснение. В
настоящее время отказаться от мифа не только не совпадает с
возможностями дивида. но и с его желаниями. Демифологизация, или
раз-облачение (можно употребить также выражение "сделать прозрачным")в
настоящее время тоже стала "мифогенной", хотя бы потому, что
превратится в настоящих пирахан уже не удастся. Иными словами, -
редуцировать мироощущение до "магического", на влекущего за собой
негативизм европейской идиомы от Сократа до Делёза. В сущности, Делёза
потому и превлекал стиль элегии (то есть "жалобы") в поэзии, выражающий
недовольство самим мирозданием (у Анакреонта, напр., в роли средоточия
несчастий выступает Киприда и Эрот, у Катулла в роли "разлучника" -
фатум, космическая несправедливость налицо). Почему нельзя преодолеть
подобную конфигурацию мифа, по крайней мере, отказаться от него? Потому
что он заведомо ассимилирует миросозерцание и мирощущение индивида вне
каких-либо становящихся крайне неприятными акциденций с физиологией.
Весь негативизм мифа содержится в его мнимом антропоцентризме, что было
якобы "доказано" пост-фрейдовским психоанализом. И Кляйн в том числе. К
слову о ПА, - я знаком только с некоторыми работами Биона, плюс -
"Словарём кляйнианского психоанализа" Р.Д. Хиншелвуда, - и этого вполне
достаточно, чтобы понять: в понимании Ме.Кл. и большинства её
последователей из цепи "поглощение - дефекация", "пища - фекалии" и
многих других, что означает, - "модерновый дуализм", с которым враждуют
только "для вида", низводит дивида до вечно требовательного
недовольства собой. Это не то, что бы "естественное" требование, это
требование противо-естественное. Кстати, Делёз всю оставшуюся после
"Анти-эдипа" жизнь не мог себе простить недоговорённостей, - что
"каннибализм и анальность" пресловутые суть производные, в перспективе
европейской идиомы совершенно невозможные и невероятные. Продолжение следует.
RE: <все от того, что жизнь прекрасна..> 23_virus 2008-04-10 02:02 pm UTC
(от 80.248.154.116) (ссылка) <input ... >
«Миф это рассказ, в который люди верят». М. Элиаде
Принято
считать, что такое «доверяющее» сознание есть сознание инфантильное. К
вере в сказки (надо сказать, проблема веры тут, кажется, вообще не
ставится, ребенок, может использовать слово «верю», но в его сознании
оно равносильно «знаю» взрослого) склонны в основном дети, во взрослом
же такая способность, или такое свойство, якобы должно отсылать к
прошлому, быть его связью с прошлым. Хотя, сразу можно оговориться, в
этой отсылке к «прошлому» вполне себе можно избежать приписываемого
такой связи исторического характера и бесконечного развертывания
немыслимых интерпретаций. Позиция ребенка – в безапиляционном приятии и
сиюминутном впечатлении, а следовательно – в получении чистого
удовольствия, ребенок реально живет в сказке, для него, кроме сказки
ничего не существует. Позиция «инфантильного» взрослого – в
производстве дистанции, что может проявляться в идентификации с героями
или начале какой-то извращенной герменевтической практики, что
проистекает, собственно, из одного и того же места, предполагающего
дистанцирование изнутри отсутствующей близости, заданного логикой
«рассказа». Почему мы говорим об инфантильности? Инфантильность
предполагает отсутствие логической редукции, с каким-то одним итогом.
Она по сути дела ничего не подъитоживает. Она бессознательно организует
такой вот «подвох» заинтересованной незаинтересованности что ли...
Истина здесь находится повсеместно, так как не ставится вопрос поймать
ее за хвост и привязать к чему-то одному раз и навсегда, т.е. к
И/ИЛИ/Л. Зачастую, она, быть может, вообще не должна ставится в
качестве проблемы, которую нужно доказать или опровергнуть. Не ставится
вопроса об ее абсолютном наличии, она лишь где-то на задворках сознания
присутствует в качестве чего-то иного, что само по себе не так уж и
важно. «Рассказ», как говорит, например, Рикер, может быть
художественным, историческим, научным… Он также является «производной»
деятельности человека. Это готовый, размещенный во времени, продукт
человеческой деятельности. Рефлексивная философия – это тоже рассказ
(миф). Выведение «взрослой» позиции из детерминированности временем и
рождает этот порочный круг, я думаю, и в отношении проблемы одержимости
мифом (как прошлым), что проявляется уже в самой постановке проблемы –
избежать этой одержимости, хотя, могла бы существовать дистанция,
сходная с разрушением (этакая дистанция близости в абсолютном наличии,
изнутри самого мифа/действительности и переживание этой
дистанции-близости как подлинности бытия как постоянно становящегося,
не вступающего в противоречие с небытием), принимающей характер
повсеместного интеллектуального психоза, как верно замечено, этот
психотический факт интеллектуальной жизни снова подставляет ловушку
своего прошлого, опыт которого не «очищается», но низводится до
состояния деградации/разновидности дурного забвения (как отказа от
любой действительности) в прямом смысле этого слова, так как происходит
редукция к тому времени, в котором сознание якобы было свободно от мифа
и снова включается процесс интерпретации этого «пустого» места без, так
сказать, предварительной «очистки сознания» (без противоречия с опытом
того, что уже есть). Т.е. налицо тот же самый процесс, только
предполагающий более дебильные формы своего проявления. Итогом такой
интеллектуальной психиатризации единственно может оказаться всего лишь
глобальная дебилизация и маразматизм, из которого выйти гораздо
сложнее, чем в него войти. Т.е., возможным вариантом выхода из мифа,
как представляется некоторым (Миллер в «Гамлете» что-то там писал),
будет осознание того, что лучше вообще избежать этих категорий из тех
оснований, что внутри мифа существовать невозможно. А, следовательно,
сама постановка проблемы столь единобоко вовсе не имеет смысла. И ею
могут заниматься от нечего делать только больные и дегенераты (ха-ха),
кем мы, в основе своей (в самой этой определенности в качестве «мы»),
как это ни печально, и являемся. Потому что нельзя ставить вопросы в
терминах одержимости и изнутри одержимости. Невозможно избежать
чего-то, убегая от этого чего-то. Чтобы убежать, нужно в каком-то
смысле остановиться.
<а кто сказал, что это будет легко :)> satanoise 2008-04-10 03:01 pm UTC
(от 91.77.184.201) (ссылка) <input ... >
Если
не изъять цитату Элиаде из суммарного объёма его текстов, окажется, что
он просто перифразовал изречение Аполлодора: "Миф - это достоверный
рассказ". Для индивида эпохи премодерна эта достоверность не вносила ни
малейшего диссонанса в мироощущение и миросозерцание человека. Сейчас
иррегулярно появляются терапевтические теории и практики, которые
снижают, если не "снимают" напыление негативизма, - это хорошо, потому
как традиционалистическая идиома (и Элиаде, как представитель её),
отрицает любую возможность интенциональной редукции, которая понимается
не как "возврат / откат", - как некая контрстратегия энтропийным
процессам. У Мелани Кляйн это не выражено, у Биона - чуть больше,
но и этого недостаточно: их тревожили совсем другие проблемы, в малом
сопряжённые с фундаментальными онтологическими конструктами. Sic, у МК,
например, параллель между младенческим состоянием рассудка (на уровне
первичных логических механизмов) и "первобытного состояния мышления"
нисколько не убедительна, - потому что в итоге первого продуцирует
стереотипическая "вестерновая" шизофрения и прочие психические
расстройства; во втором - консистентная строгая система мыс=шления и
эмпирики, которая начала подтачиваться червём сомнения и отрицания
гораздо позже (как следствие старения культуры, имманентной индивиду),
чем была дана в исходной форме и содержании.
По поводу тезиса - >>>Инфантильность предполагает отсутствие логической редукции, с каким-то одним итогом. Она по сути дела ничего не подъитоживает Она,
на самом деле, подытоживает сравнительно многое, в зависимостии от
перспектив, в которых мы рассматриваем объект или субъект (то, что он
мёртв, ничему не возражает, - рассматривать можно и труп, в т.ч.
собственный, если он не перестаёт что-то ощущать / воспринимать). Подытоживает
хотя бы то, что эмпирический опыт ребёнка в системе вестерновой модели
ДД, сприсущим ей КПП, успешно погашает "пламенную" (по Гераклиту, т.е.
инициативную) автономию аппарата познания, и очень скоро предает
дивида-ребёнка в область "достоверности". где он успешно и
непредотвратимо заболевает; из "блаженного бытия" в мифе он
отправляется прямиком в Ад Достоверности (а не симуляции, потому как
сфера симуляции в настоящее время отличается большей степень
правдоподобия, чем само воспринимаемое за "Действительное"). И детское
восприимчивое сознание / бессознательное не выдерживает контраста. Со
всеми отягощающими дальнейшую жизнь последствиями.
Выходы из этого прискорбного исторического диспозитива есть, но все они приемлимы для дивида, а не индивида,
т.е. "неделимой множественности", категории", - фоном процессу
"снятия", становления индифферентности всё равно будет тот же "ужас и
моральный террор".
Относительно существования_внутри_мифа выскажусь позже, сейчас в срочном_порядке надо расконнектится. Кстати, в мае буду в Петербурге с некоторой долей вероятности, можно будет встретится вне виртуалья, если пожелаете.
Re: <а кто сказал, что это будет легко :)> 23_virus 2008-04-16 10:55 am UTC
(от 89.20.23.211) (ссылка) <input ... >
>и
очень скоро предает дивида-ребёнка в область "достоверности". где он
успешно и непредотвратимо заболевает; из "блаженного бытия" в мифе он
отправляется прямиком в Ад Достоверности (а не симуляции, потому как
сфера симуляции в настоящее время отличается большей степень
правдоподобия, чем само воспринимаемое за "Действительное"). И детское
восприимчивое сознание / бессознательное не выдерживает контраста. Со
всеми отягощающими дальнейшую жизнь последствиями.
Ну не знаю… Довольно
банальное, на мой взгляд, утверждение, которое далеко не всегда
работает. Поскольку уровень восприимчивости сознания у каждого свой.
Наверное, тут дело в способности воспринимать «достоверность», исключая
категории фатальности. На каком все-таки основании мы заключаем, что
«достоверность» обязательно должна подразумевать своим следствием
беспрерывно длящееся болезненное состояние? Почему, отправляясь в Ад
достоверности сразу обязательно навсегда заболевать и существовать
только внутри этого? Да и вообще, чем так плох этот так называемый «Ад
достоверности»? Безусловно, ребенок-дивид сталкивается с определенными
препятствиями, которые предполагает любое столкновение с достоверным,
но откуда берется это фатальная вера в отсутствие выхода? Фраза,
сказанная себе «Победителей все равно не будет» уже заранее
подразумевает, что скорее всего теперь-то уже точно не будет. Какая
разница, будут победители или их не будет? Такое высказывание абсурдно,
поскольку прерывает все другие потенциальные высказывания,
обессмысливает все дальнейшие возможные движения и способы
существования, которые могут разворачиваться в других регистрах и
исходя из других установок. Т.е. на лицо – закостенелая одномерность и
отсутствие творческого потенциала. Да и установка «какая разница…» все
равно все мы умрем… абсолютно не логично сочетается с пофигизмом
утверждения «мы уже итак все мертвы». С точки зрения полутрупа она
вообще неуместна, а с точки зрения трупа, тем более… «Духи и призраки
существуют. Смерть – это не конец»… У трупа, должно быть, развита
неиссякаемая жажда вернуться к жизни и следовательно любовь к жизни. А
как же там Ницше писал о радости? Разве его личность не являлась этим
примером сочетания болезни и радости? .. именно в утверждении, но
далеко не в отрицании. И становится уже не существенным, кто там
победил, а кто проиграл. Какая на хрен разница..победил-проиграл. Это
вообще невозможно определить, кто там победил, а кто проиграл. Проиграл
должно быть тот, кто прекратил ..
satanoise 2008-04-10 08:38 pm UTC
(от 91.77.223.171) (ссылка) <input ... >
К вопросу о бытия_в_мифе. Проблема современной мифологии в том, что она содержит в себе все т.н. "крайние"
формы человеческого существования. С каких-то пор принято полагать, что
Миф, если не сверхъестественен, то и противоестественен, что
неадекватно по самой исходной, первичной дефиниции. Однажды я уже
поясняд этот аспект применительно к изношенному понятию "гений", к
этому следует добавить, что современная мифология запаздывает на
полтора шага от стремительно распадающегося мира, и те реконструктивные
инициативы, которые предпринимаются гуманитариями всех стран и народов,
больше напоминают косметический ремонт, не адекватный ситуации, когда
старательно оштукатуренные стены готовы рухнуть. Показателен пример
ранних публицистических работ Барта: это была неудачная попытка дать
современной ему культуре стабильный интеллектуальный базис, что не
замедлило выявить свои слабости (о чём также указано в посл. лекции
Дугина). Слабость "структурализма_как_терапии" в том, что обнажая и
разоблачая структуру, или причастность к ней, аналитика выявляет и
контраст структуры с представлениями об "академической" сфере знания,и
то, что должно быть конфигуративной демистификацией / демифологизацией,
поразило многих и многих своим "противоестественным" характером, безо
всякой рефлексии, которая могла бы снизить болевой порог. Поэтому
демифологизация и является, в известном смысле, "мифогенной".
Когда-то
очень давно христианство тоже притязало дать миру Новую Мифологию. К
XIX веку, без посторонней помощи Просвещения пи позитивизма,
христианство уже окончательно исчерпало свои инициатическимй ресурс.
Вместо того, чтобы защитить то, что осталось от собственного
господство, оно приняло позу капитулировавшего, и подверглось
"насильственной" модернизации. Отсюда поначалу осторожные, затем
самонадеянные восклицания в некрологах "бог умер"; в данной перспективе
рефлексивная филосфия - не самое худшее из того, что можно предложить в
качестве терапевтического средства: ею могут >>>заниматься от нечего делать только больные и дегенераты,
- но те, кто или "не дорос" до соучастия в конструировании и
конституировании новой мифологии, или намеренно отказывается от
такового проекта, считая уместнее пожелание всему человечеству
захлебнуться информационными фекалиями. Правы обе категории, потому как
в стремительно распадающемся мире каждый спасает себя сам, иначе ничто
не помогает. К счастью, - пишет Андрей Чернов, - в настоящее время
проницаемая очевидная действительность начала приоткрывать свои
черно-магические механизмы. Что означает, - у нас есть шанс на создание
мифологии, которая не будет
satanoise 2008-04-10 08:40 pm UTC
(от 91.77.223.171) (ссылка) <input ... >
..."отрицательна заряжена", и служить единственно возможной контрстратегией "наступающему неуклонно тотальному кранты". Победителей всё равно не будет.
satanoise 2008-04-07 01:30 pm UTC
(от 85.140.95.79) (ссылка) <input ... >
Теперь об античности. Обнаружение в текстах Эпикура и эпикурейца Лукреция (Кара) т.н. "резличия различий" (двойного difference / differance)
во многом обусловлено центрально-европейской "парадигмой перевода" (о
чём, кстати, Эко, превосходный переводчик, пишет). В греческом (в
ионийском в частности) есть по меньшей мере десять значений слова
"различие", но ни одно из них не подразумевает различие означаемого и
означающего. Например: διάληψις - разделение, определение
воинского чина с последующим рас-положением того, или иного дивида в
строю (конница впереди, пехота в тылу, напр.). ἀπόστασις - расстояние, дистанция, и никакая не умозрительная, но "промежуток" в стадиях от Афин до Дельф (напр.). Что
касается росказней об "изобретении симулякра" Лукрецием, то тут уж
придётся сослаться на авторитет автора, id est самого Лукреция. В поэме
"О природе вещей" нет ничего схожего со стереотипическим европейским
simulacres, - "подобие" Лукреция, а также заимствование у него
"куртуазной" и не только, средневековой рыцарской поэзией, являются
вполне прозрачным возражением Платону, точнее, его беспочвенной бранью
в адрес подражательных искусств. В понимании Лукреция,
того_ещё_материалиста, Платон и платоники занимались тем же самым
подражанием, только поданным в иных формах, более изощрённых, с
множеством переходных градаций, что, опять же в эпикурействе понималось
как "услышанное из десятых уст, переданное из десятых рук". С этого
и началась история теорий коннотативности, как_единственно_возможной,
хотя в эпоху Эпикура, и даже Лукреция, это был не более, чем один из
вариантов познания: в этом отношении ни эллинам, ни латинянинам, не был
известен пресловутый дуализм, у них был вполне очевидный и
действительно "желаемый" выбор.
«Вопрос,
который представляется мне самым важным, - зачем возвращаться к мифу?..
То идеологическое барахло, которым мир пользовался при постройке своего
культурного здания, постепенно теряет свое поэтическое значение, свой
мифический характер, поскольку благодаря серии произведений, в которых
рассматриваются болезни и, следовательно, возможности выйти из них,
расчищается участок, на котором могут возвыситься новые здания (эта
идея новых зданий для меня отвратительна, но это лишь сознание некоего
процесса, а не сам процесс). В настоящий момент мой процесс – а именно
все строки, которые я пишу, - сводится только к тому, чтобы энергично
расчистить матку, подвергнуть ее своеобразному выскабливанию. А это
приводит меня к идее не нового здания, новых поверхностных структур,
которые обозначают культуру, а постоянного рождения, восстановления,
жизни. В мифе мог бы жить только миф…» Генри Миллер «Гамлет».
Мир симулякров
в своей основе фальшив, это мир пустых форм, частичных объектов,
экскрементов, одним словом, - того, что обычно отбрасывается, но прочно
пристает. «Ребенок», как результат процесса, тем не менее, обладает двойной природой - истинного и ложного одновременно. Необходимы ли такому «искусству»
свидетели, способные, утвердить его целостность? Как говорил Роден,
целое может себе позволить ложность в своей мгновенности и истинность в
своей последовательности. Эта иллюзия не будет механистичной, но
правдиво разворачивающейся в том, кто наблюдает. Именно благодаря своим
неточностям.
Поэтому, «жадность» глаза позволяет различить
только вторичное и процесс восприятия отрывается от своего «объекта»,
становясь процессом поглощения, тогда слушающий, смотрящий..
превращается в каннибала или пожирающего экскременты (поглощающего симулякры, в которые превращается избыток реального),
разрывающего и фрагментирующего увиденное/услышанное. Здесь все
заканчивается, т.к., чтобы продолжать существовать в качестве живой
вещи (или произведения искусства, вещи как события), вещь должна
длится, вторя иной вещи, присутствующей в нас. Т.е., по сути, она
совсем в нас не нуждается.
Отказ от многомерности парадоксальным образом упраздняет место,
в котором мы находимся, повергая нас в бесконечное событие погони за
вещью, т.е. в стремление перегнать боль, любовь, другого, самого себя и
т.д. Хотя, если бы мы остались на «месте» ровным счетом ничего не
изменилось бы. Потому что сама скорость становится иллюзией, тот, кто
«гонит», имеет склонность к синкретизму, к неподвижности, не
позволяющей расстаться со своими собственными старыми землями, он в
какой-то мере таскает свои земли или свои места за своей спиной.
Поэтому,
как представляется, повсеместная «безместность» - ничто иное как еще
большая укорененность в местах, от которых ты убегаешь, но продолжаешь
таскать их за собой. Так же как ты таскаешь за собой свой собственный
миф.
История постепенного
развития сознания определяется господством мифа и
трагического. События, в которые вовлекаются индивидуальные истории,
происходят на арене цирка, скрещенного с заводом, что все вместе
образует, например, кабинет психоаналитика.
«На
самом деле, благожелательный нейтралитет аналитика весьма ограничен –
он исчезает, как только на него перестают отвечать папой-мамой. Он
исчезает, как только мы приносим маленькую желающую машину – магнитофон
– в кабинет аналитика, он исчезает, как только мы пропускаем поток,
который невозможно закупорить Эдипом, знаком треугольника… Эдип как
последнее слово капиталистического потребления, сюсюкание «папа-мама»,
необходимость триангулироваться на диване и заткнуться, «следовательно,
это…»… (здесь ссылка на Райха). Делез@Гваттари.
J-JAbrahams:
«А: Видишь, на самом деле это не так серьезно; я не твой отец… Ладно,
достаточно. – Др. Х.: В этот момент Вы подражаете своему отцу? – А: Да
нет, смотри – Вашему! Тому, которого я вижу в Ваших глазах. – Др. Х: Вы
пытаетесь войти в роль… - А: … Вы не можете лечить людей, Вы можете
лишь загружать их Вашими проблемами с отцом, с которыми Вы не можете
ничего поделать; от одного сеанса к другому Вы постоянно делаете из нас
жертв проблемы отца… Я – был больным, а Вы были врачом; а потом Вы
вернули вашу детскую проблему, проблему того, что Вы были ребенком по
отношению к Отцу… - Др. Х: Я позвонил по номеру 609, чтобы Вас вывели,
то есть в полицию, Вас следует выставить отсюда. – А: В полицию? Папа,
все понятно! Ваш папа – полицейский. И вы позвонили папе, чтобы он
пришел за мной… Какая безумная история! Вы разнервничались, вышли из
себя только потому, что я вынул этот маленький аппарат, который
позволит нам понять, что здесь происходит»).
«Толчок
шизоанализа, который запускает движение, поддерживает тенденцию и
доводит симулякры до того пункта, в котором они перестают быть
искусственными образами, становясь признаками новой земли. Вот что
такое осуществление… Движение театра жестокости; ведь это единственный
театр производства – в нем потоки преодолевают порог детерриторизации и
производят новую землю (не надежду, а просто «акт», «чертеж», в котором
то, что заставляет ускользать, само ускользает…). .» Делез, Гваттари С.
505-506
«В
сновидении всегда есть машины, наделенные странной способностью
переходить из рук в руки, убегать и заставлять течь, уносить и быть
унесенными. Самолет родительского коитуса, автомобиль отца, швейная
машинка бабушки, велосипед братика, все объекты кражи – в двойном
смысле слова «красть».. (Д@ГВ.)
11:59 am - жертвоприношение «Чтобы разгадать загадку жертвоприношений, мне необходимо самое неторопливое внимание. Однако я, ни секунды не сомневаясь, утверждаю, что столь опасная загадка не по силам профессорской методе, что к этой сакральной тайне нужно подступаться обходным маневром, проявляя дерзость и яростную силу. Разгадка должна найтись в той плоскости, где находились жрецы. Она должна занять место не в истории науки, а в истории жертвоприношений. Пожалуй, именно это принципиальное желание и объясняет мое поведение: теперь я заявляю, что разгадаю загадку - смеясь. Для этого я всего лишь загадаю вторую загадку: «Что происходит с теми, кто хохочет, видя, как падает им подобный? Может ли быть, что несчастье ближнего доставляет им столько радости?» Как мне думается, эта вторая загадка повторяет первую в ином ракурсе. Жертва случайного падения замещает умерщвляемую жертву, а всеобщий радостный смех – сакральную общность. И хотя мы никогда не испытывали волнения, которое испытывал мексиканец при виде человека, умирающего от руки жреца, зато все мы смеялись при виде падения одного из подобных нам. Нас даже предупреждали, что в этом нет «ничего смешного»; но когда мы были детьми, это ничуть не мешало нам дружно прыскать. О природе нашей радости мы не могли бы сказать ничего более серьезного, чем мексиканец – об удовлетворении, которое испытывал он. Единственное, что было абсолютно несомненным, - сообщаемое от одного к другому чувство зачарованности. Мы от души и без зазрения совести смеялись одним смехом, благодаря которому проникали в тайные глубины вещей». Ж. Батай Проклятая часть. гл. «Жертвоприношение», СС. 302-303
Зачарованный идеей жертвоприношения, Батай создает тайное общество «Ацефал», участниками которого стали такие известные личности как П. Клоссовски, Ж. Амброзино, П. Вальдберг, Ж. Шави, Р. Шенон, П. Дюган… Они даже мечтали осуществить человеческое жертвоприношение (эта история по ходу дела уже полностью поросла быльем, в виду постоянного цитирования, кем ни попадя), но столкнулись с определенными трудностями – все участники были согласны стать жертвой, но вот добровольца, согласившегося бы исполнить роль жреца так и не нашлось. Смысл такого жертвоприношения заключался в уничтожении, вместе с жертвой, индивидуальностей тех, кто в этом жертвоприношении принимал участие, ибо это позволило бы создать единое «социально-политически-религиозное тело». По поводу символики ацефала Батай писал: «По ту сторону моего «я» я сталкиваюсь с существом, которое вызывает у меня смех, ибо оно без головы; которое переполняет меня тоской, ибо соткано оно из невинности и преступления: в его левой руке кинжал, а в правой – языки пламени, похожие на сердце Господне. Оно извергает из себя и Рождение, и Смерть. Это не человек. И не бог. Это не мое я, но это больше, чем я: в чреве его лабиринта, в котором теряется сам ацефал, в котором я теряюсь вместе с ним и в котором себя обретаю, оказавшись им, то есть чудовищем». Хи-хи…(La conjuration sacrée / / OC. I. 445. цит. по С.Л. Фокин Философ-вне-себя. Ж. Батай. СПб., 2002, С. 199)
P.S.: Мишель Сюриа о Батае и обществе "Ацефал":http://www.chaosss.ru/xaoc/deathwork.html
еще здесь: http://chaosss.ru/xaoc/sociology.html
Вещь (как часть
энергии, которой приходится жертвовать во имя целого), принесенная в
жертву в жертвоприношении без бога и есть то, что Батай определяет как lapartmaudite (проклятая часть).
Для Батая важным, если не основным,является понятие «непрерывности». Имеется в виду особый род отношений между конкретным индивидом и миром.Существует два типа опыта:непрерывный и дискретный. Непрерывный
опыт присущ зверю, ибо он пребывает в мире «как вода в воде», т.е. не
отделяет себя от внешней среды. В человеке подобный тип восприятия
окружающей действительности тоже присутствует.Наиболее
ярко он проявляется в различных аффективных или экстатических
состояниях, когда на время стираются индивидуальные границы, например,
в эротизме, и свое идеальное завершение получает в разложении трупа. Такой «атавизм» Батай называет «сокровенным» или «имманентностью» без бога. Дискретный же опыт, наоборот, представляет собойопыт мыслящего существа четко осознающего свои границы.
Итак, по сути, имеем оппозицию между человеком и зверем.
Как зверь становится человеком? Что за событие лежит в основе этого
перехода? Гегель полагает, что причиной этому стала борьба за
признание, в результате которой произошло разделение на победителей и
побежденных – диалектика Раба и Господина. У Батая эта диалектика
деформируется. «Схватка» Раба и Господина (конфликт животного и
человеческого начал и открытие смерти) помещается внутрь самого человека. Зверь становится «проклятой частью» человека, той частью, которая отвергается, отбрасывается.С другой стороны, отделив себя от животного мира, «человек
мечтает вновь воссоединиться с ним на высшем витке эволюции… Еще
Гегель, а за ним и Ницше писали о том, что человек – не последняя
стадия мирового развития, что он должен быть преодолен. Но Гегель имел
в виду, что преемником человека, избывшим его исторические
противоречия, станет Мудрец, субъект знания. Ницше и Батай отказались
от этого интеллектуализма… У французского мыслителя высшая ступень, на
которой человек обретает «утраченную сокровенность» зверя, называется
суверенностью». С. Зенкин Батаевский суверен в отличие от Господина, занят тем, что растрачивает свою власть попусту. «До
сих пор я говорил о Ницше, а теперь буду говорить о Франце Кафке. Не
хочу терять из виду главное. А главное всегда остается прежним:
суверенность есть НИЧТО». Ж. Батай Суверенность// Проклятая часть. С. 487
Когда границы между зверем и человеком оказываются стертыми, мы начинаем иметь дело с тем, что Агамбен называет «голой жизнью», сакральным переживанием человека-зверя, «существа без отличий»: «ничтожность» суверенного субъекта сравнима с тем «ничто», каким является Бог согласно мистической философии Мейстера Экхарта». С. Зенкин
Следует помнить также о том влиянии, которое оказал на Батая Александр Кожев: «человек есть собственное произведение в качестве дления».
Это не пассивное, бергсоновское отношение к бытию, но «активная воля»,
«желание длиться» посредством создания «проекта», подразумевающего
определенную цель, обретающую очертания удаленного во времени объекта,
«вещи»,которая в акте жертвоприношения, должна, в конце
концов, выйти из «порядка реального», лишиться этой своей «вещности».
Но если у Кожева напротив приносящего жертву стоит Другой, с которым
возможен обмен, то у Батая – это «всепожирающая стихия», с которой
немыслимыникакие человеческие отношения. Так понятая непрерывность протекает неосознанно и сближается с понятием «ярости» («насилия») (violence),
которую необходимо растратить, понятием «маны» у древних народов -
силы, передающейся от предмета к предмету и существа к существу путем
заражения, или «дионисийским опьянением» у Ницше.
Использованные
материалы: С. Зенкин предисловие к книге Ж. Батая «Проклятая часть»,
М., 2006, С. Л. Фокин «Философ-вне-себя. Ж. Батай» СПб., 2002
04:08 pm - Двойственность языка Оптимальный обмен информацией между говорящим и слушающим возможен только в том случае, если они говорят и воспринимают сказанное изнутри приблизительно одного и того же поля высказываний, т.е. имеют в своем арсенале похожий набор готовых и без труда узнаваемых высказываний, а также пользуются для передачи этих высказываний одним и тем же структурирующим их понятийным (смысловым) кодом, который, по ходу дела (на протяжении всего акта коммуникации), должен адекватно расшифроваться обеими сторонами.
«В коде уже закреплены все возможные для данного языка варианты». (С. 31) «Существуют два вида отсылок, используемых для интерпретации знака – один отсылает к коду, другой – к контексту, кодифицированному или произвольному» (С. 33)
(Р. Якобсон «Язык и бессознательное». М. , Гнозис., 1996 г.)
«'Did you say pig or fig?' said the Cat. 'I said pig,' replied Alice.9 Вэтомстранномвысказываниичетвероногийадресатизсемейства кошачьих пытается уловить языковой выбор, осуществленный адресантом. В общем для Кота и Алисы коде, т.е. в разговорном английском, разница между взрывным и фрикативным согласным может изменить смысл сообщения, при том, что все остальные элементы сообщения не изменяются. Алиса, употребив дифференциальный признак "взрывной vs. фрикативный", отказалась от второго и выбрала первый из этих двух; в том же самом акте речи она объединяет избранный ею дифференциальный признак с другими одновременно проявляющимися признаками, такими, как емкость и напряженность звука /р/, в противовес высокой смычке /t/ и ненатянутости /b/. Таким образом, все эти атрибуты образуют пучок дифференциальных признаков, т.н. фонему. За фонемой /р/ следуют фонемы /i/ и /g/, являющие собой пучки одновременно задействованных дифференциальных признаков. Таким образом, сцепление одновременных единств и конкатенация последовательных единств — это два способа, с помощью которых мы, говорящие, комбинируем лингвистические компоненты. Ни один из пучков — ни те, что образуют фонемы /р/ или /f/, ни такие последовательности пучков, как /pig/ или /fig/ — не могут
8 D.M. MacKay, In search of basic symbols, «Cybernetics, Transactions of the Eigth Conference» (New York, 1952, p. 183) 9 Lewis Carroll, Alice's Adventures in Wonderland, Chapter VI.
быть изобретены самим говорящим, который реализует эти пучки в речи. Дифференциальный признак "взрывной vs. фрикативный" и фонема /р/ тоже никогда ни окажутся вне контекста. Признак смычности появляется в сочетании с другими согласующимися с ним признаками, и все возможные комбинации этих признаков в таких фонемах как /р/, /b/, /t/, /d/, /k/, /g/ и т.д., ограничиваются кодом данного языка. Код накладывает ограничения на возможные комбинации фонемы /р/ с другими следующими за ней и/или предшествующими фонемными цепочками; в лексическом же фонде каждого отдельного языка потребляется лишь часть допустимых в действительности фонематических комбинаций. Даже когда другие фонемические комбинации теоретически возможны, говорящий, как правило, является лишь потребителем слов, но не их создателем. Сталкиваясь с отдельными словами, мы представляем их в качестве единиц уже существующего кода (т.е. закодированными единицами). Чтобы сразу понять слово нейлон, надо уже знать о значении закрепленном за данной вокабулой в лексическом коде современного английского языка. Кроме того, в любом языке существуют стойкие словосочетания, или т.н. фразеологизмы. Нельзя понять значения идиомы bowdoyoudoпутем простого добавления друг к другу лексических компонентов; здесь целое не равно сумме частей. Словосочетания, которые в таких случаях функционируют как отдельные слова, представляют собой обычную, но все же маргинальную часть лексического кода. Чтобы понять огромное количество словосочетаний нам достаточно распознать слова-компоненты и синтаксические правила их согласования. В пределах этих законных ограничений мы свободны в выборе новых контекстов для слов. Безусловно, эта свобода относительна, и набор общераспространенных клише в значительной степени определяет наш выбор среди комбинаций. Однако нельзя спорить и с тем, что мы обладаем достаточной свободой при составлении совершенно новых контекстов, даже несмотря на сравнительно низкую статистическую вероятность их употребления». С. 30-31
"Недостаток рассудка в собственном смысле называется глупостью; это - именно тупость в применении причинного закона, неспособность к непосредственному восприятию сочетаний между причиной и действием, мотивом и поступком. Глупец не видит связи естественных явлений - ни там, где ими планомерно пользуются, т.е. в машинах... Величайший и в рассматриваемом смысле поучительный пример глупости, какой мне приходилось когда-либо видеть, представлял совершенно тупоумный мальчик, лет одиннадцати, в доме умалишенных. Разум у него был, ибо он говорил и понимал; но по рассудку он стоял ниже многих животных. Когда бы я ни приходил, он рассматривал висевшее у меня на шее стеклышко-очко, в котором отражались комнатные окна и вершины поднимавшихся за ним деревьев: это зрелище приводило его каждый раз в большое удивление и восторг, и он не уставал изумляться ему, - он не понимал этой непосредственной причинности отражения".
«Сегодняшний день»как отклонение и различие в истории или как установка на перебросразличия за пределы какой-то одной конкретной истории – т.е. во вчера и завтра?
Перечитываю Фуко «Что такое Просвещение?» в перспективе использования текста так, как если бы это был совсем другой текст. «Новшеством этого текста – <имеется в виду небезызвестный текст Канта – 23_virus> - мне представляется размышление о «сегодняшнем дне», как об отклонении или различии в истории и мотиве для конкретного философского дела. И если мы станем рассматривать его таким образом, то, мне кажется, его можно будет признать за некую исходную точку – эскиз того, что мы могли бы назвать установкой на современность (modernité)». «Я знаю, насколько часто мы говорим о современности как о некой эпохе или, во всяком случае, как о совокупности определяющих ее характерных черт. Мы располагаем ее в календаре, где ей предшествует некая досовременность, более или менее наивная или же архаическая эпоха, а за ней следует загадочная и тревожащая «постсовременность» эпоха «постмодерна». И тогда мы задаемся вопросом, представляет ли собою современность Просвещения и его развитие или же в ней следует усматривать какой-либо разрыв или уклонение по отношению к исходным началам XVIII века». (М.Ф. «Что такое Просвещение?)
Фуко пытается определить «современность» как установку, т.е. способ отношения, существования - свободный выбор, который осуществляется в контексте определенного времени, исходя из своеобразной и легко различимой «втянутости» в это время, формирующей манеру позиционирования себя, которая одновременно и актуальна и неадекватна. Актуальна поскольку с необходимостью представлена именно сейчас и неадекватна, поскольку держится на свободном выборе (настоящее можно сравнить с экстазом или сновидением, которым ты захвачен, однако нюансы исобытия которого можно контролировать*, который слеп именно потому, что не может выйти за пределы актуального – изнутри своего времени он просто так, не определившись еще с внешним и с самим собой, не может посмотреть на себя со стороны. Это предполагает использование средств для преодоления головокружения, случайности, опьянения от настоящего, дабы утвердить себя в качестве чего-то устойчиво стоящего на ногах, т.е. волю «героизировать» настоящее как стоящее напротив. Примечательны в этом смысле рассуждения Бодлера, на которого Фуко ссылается: «Современным живописцем станет тот, кто представит мрачный редингот как «неприменное одеяние нашей эпохи», кто покажет в этой сегодняшней моде существенную, постоянную, неразрывную связь, которую наше время поддерживает со смертью. «Черное платье и редингот обладают не только своею поэтической красой, которая является выражением всеобщего равенства, но к тому же еще и собственной поэтичностью, которая является выражением общественной души; бесконечное церемониальное шествие похоронщиков, политиков, влюбленных, обывателей. Мы все совершаем какое-либо погребение». Чтобы обозначить эту установку на современность, Бодлер иногда использует умаление, которое весьма знаменательно, ибо представляется оно в виде предписания: «У Вас нет права гнушаться настоящим»».
Однако эта установка не лишена изрядной порции иронии. Как пример с двумя типами «зевак»:
«Праздношатающийся зевака довольствуется тем, что глазеет на все, коллекционируя впечатления в памяти. Этому фланирующему зеваке Бодлер противопоставляет человека нынешнего времени: «Он идет, бежит, он ищет. Наверняка подобный человек, этот одиночка, наделенный деятельным воображением, странствующий все время по великой людской пустыне, обладает целью более возвышенной, нежели просто зевака, целью более общей и другой, чем ускользающее и случайное удовольствие. Он ищет то, что нам хотелось бы назвать современностью. Для него речь идет о том, чтобы выявить в моде поэзию исторического момента».
Навязчиво напоминает вот что: пойди туда не знаю куда, принеси то, не знаю что.
Та точка, в которой сталкиваются «естественный человек» и «человек условный» или в более современных терминах «последний человек» и «человек усопший» (мертвец, зомби, киборг, (хотя… и…) кафкианский голодарь, тоскующий по особой пище и т.д. «он тоскует об истинной смерти… но именно в этом ему отказано»), которые, как и в былые времена, пытаются заключить между собой пари, ставкой которого становится всеобщее безразличие, обнажающее структуры идентификации их конфигураций в символическом строе программ, работающих на перспективу возрастающей энтропии именно в структуре смысла и за сам смысл, в которомэти фигуры разрушаются, равно как и по отдельности, одна без другой, существовать не могут. «То, что происходит со Ртом – и особенно с Черепом, - не имеет отношения к остальным людям. Остановка в развитии. Застывшая юность. Инопланетные существа…»
«Что-то растет, обретает форму. – Мэри, откуда мы знаем, что это будет, хорошее или плохое? Мы вообще ничего не знаем. Вчера я был репортером в газете, сегодня… я в ответе за целую Землю.. никто никогда не узнает… может быть что-то растет, обретает форму. Кто-нибудь видел такое прежде? Но вот оно – происходит. У меня на глазах. Уничтожить его или дать ему вырасти? Запихаю, пожалуй, в него бутылку из-под «7-up». Интересно, откуда взялась эта штука? Случайно появилась? Или те, кто послали его сюда, сейчас за нами наблюдают? Или, может, оно разумно и само наблюдает за нами? Неважно! Если дать волю воображению, тогда мы точно сойдем с ума. Следует действовать, исходя только из очевидных фактов. Обходиться с ним так, будто оно здесь свое, пока не докажем обратного. Экспериментировать с ним осторожно. В соответствии с намеченным планом. Ведь мы с тобой – очень добропорядочные. Прикоснись к нему, Мэри, сожми его – и посмотрим, что будет. Мы замечательно повеселимся».
«Следующий персонаж, с которым вы познакомитесь, вообще здесь не к месту. Он лишний. Он – пробел в книге, как будто, пока Джек и Сью разыгрывают кульминационный момент каждый в своей мыльной опере, видеокамера, которая лежит на полу у них за спиной, медленно поднимается, записывая и воспроизводя все, что попадает в кадр».
Р. Хелл «Пустоид».
////////////////«Для установки на современность высокая ценность настоящего не отторжима от жажды вообразить его, вообразить его не таким, как оно есть, и преобразить его, не разрушая его, а схватывая его в том, чем оно является. Бодлеровская современность – это активное осуществление, в котором крайнее внимание к реальному сталкивается с практикой свободы, которая и уважает это реальное, и нарушает его».
«Для Бодлера человек современный – не тот, кто пускается на открытие самого себя, своих тайн и своей скрытой истины, это – тот, кто старается изобрести самого себя».//////////////////////////////////
* Настоящее оно как джанк: «В наших отношениях с джанком не было ограничений. Для меня это было идеальное состояние, пока мне было интересно. Ты не только физически чувствуешь себя настолько хорошо, насколько вообще возможно – джанк вообще-то обезболивающее, - он к тому же исполняет все твои фантазии, ты видишь сны, но можешь управлять ими, как режиссер фильмом». Р. Хелл
05:46 am - Леви-Строс «Мед и табак – съедобные вещества, но ни то, ни другое не имеет непосредственного отношения к кухне. Ведь мед вырабатывается не человеческими существами, а пчелами, дающими его готовым к употреблению; а обычный способ употребления табака ставит его, в отличие от меда, не по сю, но по ту сторону кухни. Его не поглощают сырым, как мед, или приготовленным на огне, как мясо. Его сжигают, чтобы вдыхать дым». С. 15
«разговорный язык… свидетельствует о том, что выражения «медовый» (à miel) и «пахнет табаком» (à tabac) образуют пару, служат для выражения многоуровневых идей-антитез» С. 16
Мед на этом уровне символизирует «избыток», «табак» - недостаток, нехватку. Выражения первого порядка относятся в большинстве своем к пространству, вторые же обладают характеристиками времени. «Такой приоритет отношения противопоставления перед противопоставляемыми вещами, или по крайней мере перед одной из них, позволяет понять, что с момента знакомства с табаком он объединился с медом и составил с ним пару, наделенную высшими достоинствами» С. 17
Мед существует в двух состояниях, предполагающих два способа употребления – свежее и перебродившее (в перебродившем состоянии мед является заменителем пива – «мокрое состояние»); табак – можно нюхать или курить («сухое»), а также жевать («табачный мед» «мокрое»). Эта «текучесть» состояний предполагает расширение поля исследования и применения, поэтому используемые ранее Л.-С. оппозиции (сырое/вареное, мокрое/горелое, инфракулинарное/суперкулинарное и т.п.) оказываются недостаточными. Исследование диалога меда и табака не ограничивается такими оппозициями, т.к. они отсылают только к естественным свойствам этих мифологических продуктов, но не касаются различий их культурного применения. «Наконец, вследствие того, что, с одной стороны, «хороший» мед сладок, тогда как «хороший» табак крепок а с другой стороны, «мед» (медовый) потребляется сырым, тогда как в большинстве случаев «мед» (табачный) получается после предварительного приготовления, нужно ожидать, что преобразования между различными типами «медовых» и «табачных» мифов обретут вид хиазма» С. 61
Миф индейцев Карири о происхождении диких свиней Первобытные люди умоляли демиурга дать им возможность вкусить незнакомую и от этого крайне притягательную пищу в виде свиного мяса: «Демиург переносит детей на небеса, превращая их в молодых кабанов. Отныне люди смогут охотиться на диких свиней, но лишатся общества демиурга. Последний решает остаться на небесах, табак же заменит его на земле. Следовательно, в этом мифе табак также играет определяющую роль, но в еще более сильном виде, чем в версии Мундуруку: табак превращается из обыкновенной магической субстанции в ипостась божества» С. 20 В других вариантах мифа при помощи табака недоброжелательные зятья были обращены в свиней.
«Позитивной» стороной оказались зятья из племени ягуара, который олицетворял собой «кремирующий, разрушающий огонь» и одновременно «созидающий огонь очага», «средство для табака, происходящего от тела ягуара, «концом» которого он в прямом смысле слова является… табачный огонь занимает именно промежуточное положение между огнем в очаге и кремирующим костром: посредством сожжения он производит пригодную к употреблению субстанцию». С. 36
Т.о., «табак является существенным членом в ряду магических средств, объясняющих превращение людей в свиней, что иллюстрируется мифами Карири, Мундуруку, Тенетехара и Кубен-кран-кеги. Полное отсутствие ссылки на табак в мифе Бороро о происхождении культурных благ не должно удивлять нас, так как, сходный по структуре с мифами Тупи, он передает противоположное сообщение, предполагающее другую лексику. Итак, мы наблюдаем появление нового члена, отсутствующего в других местах: это мед, отказ в котором или, точнее, предложение в виде низкокачественного меда, играет роль определяющего фактора в превращении героев в птиц, так же как и «кровосмесительная» нескромность сестры, чей симметричный образ в виде неумеренного коитуса мужей с женами (сестрами героя) предлагает миф Мундуруку». С. 25
«обе группы мифов о происхождении табака состоят в отношении синекдохи, происходящей в широком терминологическом смысле от метонимии. Тогда как если существуют мифы о происхождении меда как такового, они будут соотноситься с мифами о происхождении праздника меда как означаемое с означающим; реальный мед приобретет недостающее ему значение натурального продукта, собранного и потребленного в общественных и религиозных целях. Итак, в данном случае понятая таким образом связь между двумя группами мифов имеет метафорический характер. Этими соображениями диктуется та исследовательская программа, к которой мы теперь приступаем» С. 42 (Клод Леви-Строс Мифологики. Т.2. М.-СПб., 2000.)
05:26 am - разговор во сне Внешняя речь предполагает наличие адресата, внутренняя речь не нуждается в присутствии какого-либо реального слушателя. (?) Пример внутренней речи – разговор во сне ребенка Энтони. Проникновение в речь наших снов, как считает Якобсон, оказывает на нашу бодрствующую интеллектуальную жизнь не меньшее влияние, чем сами сны. Помимо этого, записанный на кассету монолог Энтони, демонстрирует механизмы овладения языком.
«Хотя центральная роль, которую играет при изучении языка усвоение метаязыка, хорошо известна, преимущественно металингвистическое отношение к языку у сонного ребенка вызывает большое удивление. Оно показывает нам пути, по которым происходит постепенное овладение языком. Многие из записанных отрывков имеют поразительное сходство с грамматическими и лексическими упражнениями в руководствах по самостоятельному изучению иностранного языка:
«What color — What color blanket — What color mop — What color glass....Not the yellow blanket — The white....It's not black — It's yellow... Not yellow — Red.... Put on a blanket — And yellow blanket — Where's yellow blanket....Yellow blanket — Yellow light....There is the light — Where is the light — Here is the light.» («Какой цвет — Какой цвет одеяло — Какой цвет тряпка — Какой цвет стакан... Не желтое одеяло — Белое...Это не черный — Это желтый… Не желтый — Красный... Клади на одеяло — Белое одеяло — И желтое одеяло — Где желтое одеяло... .Желтое одеяло — Желтый цвет... Свет — Где свет — Вот свет.»)
Осуществляется выбор определений для одного главного слова и выбор главных слов для одного определения: «Big and little — Little Bobby — Little Nancy — Big Nancy.» («Большой и маленький — Маленький Бобби — Маленькая Нэнси — Большая Нэнси.») Антонимы (либо контрарные либо противоположно направленные) следуют один за другим: On the Blanket — Under the Blanket...Berries — Not berries... Too hot — Not too hot.» («На одеяле — Под одеялом...Ягоды — Не ягоды... Слишком горячий — Не слишком горячий.») Разделительный союз или (or) отсутствует. Члены парадигматической группы (либо лексической, либо грамматической), соединенные друг с другом соединительным союзом и (and), открыты для выбора: «Hat for Anthony and Bobo
— For Bobo — Not for Anthony — Hat for Anthony». («Шляпа для Энтони и Бобо — Для Бобо — Не для Энтони — Шляпа для Энтони»). Желанный выбор наконец сделан: обозначенным собственником является Энтони.
Он практикует различные грамматические формы с одной и той же вокабулой, особенно с одним и тем же глаголом: «Fixthe music — Music is fixed... Cobber crossedthe street — Cobbers always crossthe street... («Включи музыку — Музыка включена...Сапожник перешел через улицу — Сапожники всегда переходят улицу [с наречием наглядно противопоставляющим настоящее претериту]... «Anthony write— Pencil's always writing(«Энтони пишет — Карандаш всегда пишущий [пара за которой следуют и поддерживают ее параллельная пара: улыбающийся — улыбается, smiling — smile]). «Таke off— Took off.. See — I see... Where are you going — I am going.» («Убери — Убрал ..Видеть - Я вижу... Куда ты идешь — Я иду».)
Вокабулы, употребляющиеся одновременно и в глагольной и в именной функциях, противопоставляются: «Can bite — Bite — Have a bite» («Могу укусить — Укус — Кусни»)... Broke the vacuum — The broke — Get some broke — Alice broke the baby fruit (Разбил пылесос — Разбился — Возьми немного мелочи — Элис разбила маленький фрукт) [слово break(разбивать, ломать) как правило заменяется чередующимся broke). Существительные и глаголы нарочно употребляются бок о бок со своими анафорическими субститутами: «Take the monkey — Take it... Stop the ball — Stop it... Go for glasses — go for them...Don't jump — Don't ticklish — Don't do that» («Возьми обезьяну — Возьми... Останови мяч — Остановись...Иди за очками — иди за ними... Не прыгай — Не щекочи — Не делай этого»).
Грамматические чередования и чисто фонематические минимальные пары намеренно связаны друг с другом: /tok/ — /tυk/ — /bæk/ — /tuk/ — /tek/ — /buk/... /wat/ — /nat/ — /nait/. Light(свет, огонь) и like(любить) или likes(любит) к lights(огни) прикреплены друг к другу. Back(обратно) и wet(мокрый) смешены в слово-гибрид Babette. Таким образом речь ребенка перед сном, лексические, морфологические и фонематические группы оказываются спроектированными с парадигматической оси на ось синтагматическую». Р. Якобсон Язык и бессознательное. См. СС 89-91 (http://ihtik.lib.ru/literaturoved_20sept2007/literaturoved_20sept2007_60.rar)
Доказательство разрешается благодаря движущей силе проблемы*. Не спрашивать об имени или придержать вопрос, означает придержать доказательство.«Это означает возвращать дискурс телу, а с этой целью необходимо достичь тела перед тем, как вещи будут названы, а потом уже обратиться к дискурсу, к словам: таково «пред-имя».
«Обретение мира предполагает возвращение по сю сторону кодов». Имя рождается в ПРОМЕЖУТКЕ между зовом (голосом) и плотью, спроецированными на экран в образе развоплощенной изнутри целостности, опирающейся только на веру. Что-то типа этого - Ну не надо их называть, пусть они сами сначала назовутся, чего они, благодаря нам, никогда не сделают, т.к. названы нашим именем, изнутри которого мы спрашиваем и в этом смысл проекции и причина их молчания.
«В таких случаях целое сливается с тем, что Бланшо называет «дисперсией Внешнего» или «головокружением от пробелов»: такова пустота, которая уже не является движущей силой образов и которую образы могут преодолеть ради собственного продления, однако она радикально ставит под сомнение сами образы (что напоминает молчание, уже не являющееся движущей частью дискурса или его дыханием, но также радикально ставящее его под сомнение»). В конфликте между мыслью и немыслимым, фильм превращается в теорему, он перестает быть средоточием ассоциаций. Все ассоциации замыкаются в одной внешней точке – в немыслимом. Как замечает Делез, теорема соседствует со своей противоположностью – проблемой. Заслуга проблемы – привлечение события, которое одухотворяет теорему. Вокруг этого события группируются так называемые мумии, или духовные автоматы, парализованныеи загнанные внутрь этого события фигуры, которые, тем не менее, и являются, благодаря своей обездвиженности этим событием, по-настоящему живыми, поскольку их паралич отсылает к бесконечности метаморфоз: «я человек, утративший жизнь и стремящийся всеми средствами возвратить ее на место»…
или: «меня неотступно преследует вопрос, на который я не могу дать ответа».
