В глубине души Иван Ильич знал, что он умирает, но он не только не привык к этому, но просто не понимал, никак не мог понять этого.
И он шел в суд, отгоняя от себя всякие сомнения; вступал в разговоры с товарищами и садился по старой привычке рассеянно, задумчивым взглядом окидывая толпу и обеими исхудавшими руками опираясь на ручки дубового кресла, так же, как обыкновенно, перегибаясь к товарищу, подвигая дело, перешептываясь, и потом, вдруг вскидывая глаза и прямо усаживаясь, произносил слова и начинал судебное дело. Но вдруг в середине боль в боку, не обращая никакого внимания на период развития дела, начинала свое сосущее дело. Иван Ильич прислушивался, отгонял мысль о ней, но она продолжала свое, и она приходила и становилась прямо перед ним и смотрела на него, и он столбенел, огонь тух в глазах, и он опять начинал спрашивать себя: “Неужели только она правда?” И что было хуже всего – это то, что она отвлекала его к себе не затем, чтобы он делал что-нибудь, а только для того, чтобы он смотрел на нее, прямо ей в глаза, смотрел на нее и, ничего не делая, невыразимо мучился.
И, спасаясь от этого состояния, Иван Ильич искал утешения, ширм, чтобы закрыться от нее, и ширмы являлись и на короткое время как будто спасали его, но тотчас же не столько разрушались, сколько просвечивали, как будто она проникала через все, и ничто не могло заслонить ее.
Когда он сам решил передвинуть etablissement с альбомами в другой угол, к цветам, с ним не соглашались, противоречили, он спорил, сердился; но все было хорошо, потому что он не помнил о ней, не видно было.
Вот жена сказала: “Позволь, люди сделают, ты опять себе сделаешь вред”, и вдруг она мелькнула через ширмы, он увидел ее. Она мелькнула, он еще надеется, что она скроется, но невольно он прислушался к боку, – там сидит все то же, все так же ноет, и он уже не может забыть, и она явственно глядит на него из-за цветов. К чему все?
Он шел в кабинет, ложился и опять оставался один на один с нею. С глазу на глаз с нею, а делать с нею нечего. Только смотреть на нее и холодеть.
Л.Н. Толстой. “Смерть Ивана Ильича”
– “Будиони!” – торжественно объявляет голос “спикера”.
Публика смотрит с любопытством. Знаменитый Буденный! В самом деле он замечателен, этот древний, почвенный, неизвестный Западу образ. Во всяком случае, это нечто подлинное на маскараде: настоящий солдат среди рабочих в генеральских мундирах. Буденный удивительно не похож на интернационалиста и “строителя будущего”. Художник, который пожелал бы дать иллюстрации к “Войне и миру”, мог бы писать с него доезжачего Данилу. Это был “по-украински, в скобку остриженный, седой, морщинистый охотник, с гнутым арапником в руке, и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников… Несмотря на то, что Данила был невелик ростом, видеть его в комнате производило впечатление, подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данила сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как-нибудь господских покоев, и стараясь поскорей все высказать и выйти на простор, из-под потолка под небо.” К этому ничего не прибавишь. Я дорого дал бы, чтобы посмотреть на Буденного во время заседания Третьего Интернационала или послушать его политическую беседу, например, с Карлом Радеком.
Марк Алданов. “Советский парад в кинематографе”
Представление закончено, и он уходит со сцены, и зрители уходят; там уже ждут лимузины, а Чарли возвращается к барабанам, поправляет на два миллиметра свои палочки и, отступив на шаг, смотрит, как они лежат. И только после этого, если все в порядке, уходит... Все инструменты будут выносить и грузить в фургон, но он не может уйти с мыслью, что, возможно, палочки лежат некрасиво.
Кит Ричардз о Чарли Уоттсе
"Как бы то ни было, в ожидании появления моего знаменитого in quarto, я намерен сделать для вас несколько выписок из моей тетрадки. Наперед вас предупреждаю, что в ней воровство ужасное: на одну мою страницу в ней иногда десять страниц чистого перевода, а потом столько же страниц извлечений. Пестрить страницы ссылками на источники моих похищений было бы бесполезно; некоторых из книг вы не найдете, других не станете читать; это -- смесь книг умных и безумных, медицинских, математических, философических и не принадлежащих ни к какому разряду. Наперед кланяюсь пред всеми жертвами моего грабительства; немногие в наше время способны на такую откровенность..." (В. Ф. Одоевский "Письма к графине Е. П. Р. . . .. и о привидениях, суеверных страхах, обманах чувств, магии, кабалистике, алхимии и других таинственных науках").
Э.Тайрд-Боффин. “Преподаватель симметрии” (в вольном переводе А.Битова)
| ← Previous day | (Calendar) | Next day → |