_me's Journal - Day

1:57AM

3:37PM

        И опять один Мандельштам оказался справедлив:

        "Настоящий труд - это брюссельское кружево, в нем главное - то, на чем держится узор: воздух, проколы, прогулы...

        У нас есть библия труда, но мы ее не ценим. Это рассказы Зощенки. Единственного человека, который показал нам трудящегося, мы втоптали в грязь. А я требую памятников для Зощенки по всем городам и местечкам или, по крайней мере, как для дедушки Крылова, в Летнем саду.

        Вот у кого прогулы дышат, вот у кого брюссельское кружево живет!"

        Но кто мог расслышать этот шепот убитого Мандельштама.

        Зощенко был дворянин, офицер, имел Георгия за храбрость и еще две-три награды за боевые заслуги (какой-то там, скажем, Бант или Темляк на сабле за храбрость). Ему особенно везло в боях: он даже попал в первую в истории газовую атаку. Он был очень хорош собой, любимец (и любитель) дам. Как офицер, он воспринял Постановление ЦК не как убийство, а как дуэль. Больше всего его возмутило слово "трус".

        Он был неимоверно знаменит, такой славы русский писатель еще не ведал. Возможно, такую знал Высоцкий. И тем не менее. Вот Зощенко плывет на теплоходе, нагруженном великими советскими писателями ("совписами"), по Беломорканалу. Мемуар одного совписа с борта: зеки, прослышав, что плывет такой корабль, высыпали на берег всем составом (согнаны приветствовать? сами?), дружно скандируя: "Зощенко! Зощенко!" Все совписы толпились на палубе (сами вообразите гамму их чувств), а Зощенко в это время лежал у себя в каюте в набриолиненном проборе, в белых парусиновых туфлях, начищенных самолично зубным порошком, лежал, красавец, усмехался, слыша крики с берега, и не выходил. У него болела голова.

        Я берусь утверждать и не хочу доказывать, что до сих пор, как и при жизни (а не только в годы гонений), Зощенко - самый непрочитанный, самый непризнанный, самый непонятый великий русский писатель советского периода. И окажется, что Зощенко меньше всех смешил, был патологически серьезен и всю жизнь писал не фельетоны, а очень толстые книги: "Голубую книгу" вместо "Мертвых душ", трилогию "Торжество разума" вместо "Выбранных мест из переписки с друзьями" и др. И первой такой толстой книгой были "Сентиментальные повести" аналогично "Петербургским повестям". Он был еще молод, он был еще Гоголь.

        Зощенко приравнивал труд писателя к изготовлению свинцовых белил. По вредности. Вот и надышался.

        Андрей Битов. "Жизнь без нас"