| 11:26a |
Достоевский про арифметику и логарифмы
Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с
сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь
джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и
насмешливою физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всем: а что,
господа, не столкнуть ли нам всё это благоразумие с одного разу,
ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы
отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить!
* * *
И, кто знает (поручиться нельзя), может быть, что и вся-то цель на
земле, к которой человечество стремится, только и заключается в одной
этой беспрерывности процесса достижения, иначе сказать — в самой
жизни, а не собственно в цели, которая, разумеется, должна быть не
иное что, как дважды два четыре, то есть формула, а ведь дважды два
четыре есть уже не жизнь, господа, а начало смерти. По крайней мере
человек всегда как-то боялся этого дважды два четыре, а я и теперь
боюсь. Положим, человек только и делает, что отыскивает эти дважды два
четыре, океаны переплывает, жизнью жертвует в этом отыскивании, но
отыскать, действительно найти,— ей-богу, как-то боится. Ведь он
чувствует, что как найдет, так уж нечего будет тогда
отыскивать. Работники, кончив работу, по крайней мере деньги получат,
в кабачок пойдут, потом в часть попадут,— ну вот и занятия на
неделю. А человек куда пойдет? По крайней мере каждый раз замечается в
нем что-то неловкое при достижении подобных целей. Достижение он
любит, а достигнуть уж и не совсем, и это, конечно, ужасно
смешно. Одним словом, человек устроен комически; во всем этом,
очевидно, заключается каламбур. Но дважды два четыре — все-таки вещь
пренесносная. Дважды два четыре — ведь это, по моему мнению, только
нахальство-с. Дважды два четыре смотрит фертом, стоит поперек вашей
дороги руки в боки и плюется. Я согласен, что дважды два четыре —
превосходная вещь; но если уже всё хвалить, то и дважды два пять —
премилая иногда вещица. |