| К.И. Чуковский об А.П. Чехове |
[Jan. 12th, 2008|11:18 pm] |
***
...Он был гостеприимен, как магнат. Хлебосольство у него доходило до страсти. Стоило ему поселиться в деревне, как он тотчас же приглашал к себе кучу гостей. Многим это могло показаться безумием: человек только что выбился из многолетней нужды, ему приходится таким тяжким трудом содержать всю семью - и мать, и брата, и сестру, и отца, - у него нет ни гроша на завтрашний день, а он весь свой дом, сверху донизу, набивает гостями, и кормит их, и развлекает, и лечит!
..."Ждем Иваненко. Приедет Суворин, буду приглашать Баранцевича", - сообщал он Нате Линтваревой из Мелихова в девяносто втором году.
А заодно приглашал и ее. Причем из следующих его писем оказывалось, что, кроме этих четырех человек, он пригласил к себе и Лазарева-Грузинского, и Ежова, и Лейкина и что у него уже гостит Левитан!
Восемь человек, но и это не все: в доме постоянно ютились такие, которых даже не считали гостями: "астрономка" Ольга Кундасова, музыкант Мариан Семашко, Лика Мизинова, Мусина-Пушкина (она же -Дришка, она же - Цикада), какая-то Лесова из Торжка, какая-то Клара Мамуна, друзья его семьи, завсегдатаи и великое множество случайных безыменных людей.
Звал он к себе всегда весело, бравурно, игриво, затейливо, словно отражая в самом стиле своих приглашений атмосферу молодого веселья, которая окружала его.
"Ну-с, сударь, - писал он, например, редактору "Севера", - за то, что Вы поместили мой портрет и тем способствовали к прославлению имени моего, дарю Вам пять пучков редиски из собственного парника. Вы должны приехать ко мне (из Петербурга! за шестьсот верст! - К.Ч.) и съесть эту редиску.
И вот как он приглашал архитектора Шехтеля:
"Если не приедете, то желаю Вам, чтобы у Вас на улице публично развязались тесемки (белья - К.Ч.).
Таково же его приглашение водевилисту Билибину:
"Вы вот что сделайте: женитесь и валяйте с женой ко мне... на дачу, недельки на две... Обещаю, что Вы освежитесь и великолепно поглупеете..."
Приглашал он к себе очень настойчиво, не допуская и мысли, что приглашаемый может не приехать к нему. "Я обязательно на аркане притащу Вас к себе", - писал он беллетристу Щеглову.
Большинство его приглашений были и вправду арканами, такая чувствовалась в них настойчиво-неотразимая воля:
"Ненавижу Вас за то, что Ваш успех мешает Вам приехать ко мне", - писал он одному из приятелей.
И другому:
"Если не приедете, то поступите так гнусно, что никаких мук ада не хватит, чтобы наказать Вас".
И в третьем письме спрашивал Лику Мизинову:
"Какие муки мы должны будем придумать для Вас, если Вы к нам не приедете?"
И угрожал ей дьявольскими пытками, кипятком и раскаленным железом.
И писал сестре об одной из своих сумских знакомых:
"Если она не приедет, то я подожгу ее мельницу".
Эта чрезмерная энергия его приглашений и просьб часто тратилась им почти без разбору. Всякого он звал к себе так, словно тот был до смерти нужен ему, хотя бы это был утомительно-шумный Гиляровский или мелкотравчатый, вечно уязвленный Ежов...
***
...Необыкновенно скорый на знакомства и дружбы он, в первые же годы своей жизни в Москве перезнакомился буквально со всею Москвою, со всеи слоями московского общества, а заодно изучил и Бабкино, и Чикино, и Воскресенск, и Звенигород и с гигантским аппетитом глотал все впечатления окружающей жизни.
И поэтому в молодых его письмах мы постоянно читаем: "Был сейчас на скачках...", "Ел, спал и пил с офицерией...", "Хожу в гости к монахам...", "Уеду на стеклянный завод...", "Буду все лето кружиться по Украине и на манер Ноздрева ездить по ярмаркам...", "Пил и ел с двумя оперными басами...", "Бываю в камере мирового судьи...", "Был в поганом трактире, где видел, как в битком набитой бильярдной два жулика отлично играли в бильярд...", "Был шафером у одного доктора...", "Богемский ухаживает слегка за Яденькой, бывает у Людмилочки... Левитан закружился в вихре, Ольга жалеет, что не вышла за Матвея, и т.д. Нелли приехала и голодает. У баронессы родилось дитё..."
Без этой его феноменальной общительности, без этой постоянной охоты якшаться с любым человеком, без этого жгучего его интереса к биографиям, нравам, разговорам, профессиям сотен и тысяч людей он, конечно, никогда не создал бы той грандиозной энциклопедии русского быта восьмидесятых и девяностых годов, которая называется мелкими рассказами Чехова.
Если бы из всех этих мелких рассказов, из многотомного собрания его сочинений вдруг каким-нибудь чудом на московскую улицу хлынули все люди, изображенные там, все эти полицейские, акушерки, актеры, портные, арестанты, повара, богомолки, педагоги, помещики, архиереи, циркачи (или как они тогда назывались: циркисты), чиновники всех рангов и ведомств, крестьяне северных и южных губерний, генералы, банщики, инженеры, конокрады, монастырские служки, купцы, певчие, солдаты, свахи, фортепьянные настройщики, пожарные, судебные следователи, дьяконы, профессора, пастухи, адвокаты - произошла бы ужасная свалка, ибо столь густого многолюдства не смогла бы вместить и самая широкая площадь. Другие книги - например Гончарова - рядом с чеховскими кажутся буквально пустынями, - так мало обитателей приходится в них на каждую сотню страниц.
... А как весело ему было с людьми! С теми, кого он любил.
А полюбиться ему было нетрудно, так как, хотя он был человек беспощадно насмешливый и каждого, казалось бы, видел насквозь, он при первом знакомстве с людьми почти всегда относился к ним с полной доверчивостью, и так неистощима была его душевная щедрость, что многих людей он был готов наделять богатствами своей собственной личности.
... И до такой степени он был артельный, хоровой человек, что даже писать он мечтал не в одиночку, а а вместе с другими, и готов был приглашать к себе в соавторы самых неподходящих людей.
"Слушайте, Короленко... будем вместе работать. Напишем драму. В четырех действиях. В две недели."
Хотя Короленко никогда никаких драм не писал и к театру не имел отношения.
И Билибину:
"Давайте вместе напишем водевиль в 2-х действиях! Придумайте 1-е действие, а я - 2-е... Гонорар пополам".
И Суворину:
"Давайте напишем трагедию "Олоферн" на мотив оперы "Юдифь", где заставим Юдифь влюбиться в Олоферна... Сюжетов много. Можно "Соломона" написать", можно взять Наполеона III и Евгению или Наполеона I на Эльбе".
... И путешествовать любил он в компании. В Иран он собирался вместе с сыном Суворина, в Африку - с Максимом Ковалевским, на Волгу - с Потапенко, в донецкие степи - с Плещеевым...
***
... И, как это часто бывает в счастливых, молодых, сплоченных семьях, в полковых и школьных коллективах, Чехов, разговаривая с близкими, заменял обычные их имена фамильярными кличками. Многие из этих причудливых кличек прилипали к людям на всю жизнь, но он неистощимо придумывал новые, и нередко данное им прозвище оказывалось гораздо точнее, чем то случайное имя, которое у человека было в паспорте.
Когда, например, Чехов называл графиню Мусину-Пушкину Дришкой, он как бы исправлял ошибку судьбы, так как эта суматошливая, непутевая женщина была именно Дришка, и сиятельное имя нисколько не выражало ее.
Лику Мизинову он звал Канталупа, брата своего Александра - Филинюга, детородный чиновник, брата Николая - Мордокривенко, а чаще всего - Косой или Кокоша.
Иван Щеглов был у него герцог Альба, или Жан, или милая Жанушка. Сережа Киселев, гимназист, назывался попеременно то Грипп, то Коклюш.
Музыкант Мариан Ромуальдович был превращен им в Мармелада Фортепьяновича.
Себя самого Чехов величал в своих письмах то Гунияди Янос, то Бокль, то граф Черномордик, то Повсекакий, то Аркадий Тарантулов, то дон Антонино, то академик Тото, то Миллер Шекспирович Гете.
Клички раздавались родным и приятелям, так сказать, на основе взаимности. И, например, его брат Александр в свою очередь называл его Гейним, Стамеска, Тридцать три моментально. Для Щеглова он был Антуан и Потемкин, для Яворской - адмирал Авелан.
Здесь дело не столько в кличках, сколько в той "вакханальной" веселости, которая их порождала...
* Корней Чуковский "Люди и книги", М.: Государственное издательство художественной литературы, 1960г. |
|
|