| |
[Jul. 20th, 2019|11:47 pm] |
Вот, рассказ написала (грустный)
Потеря
Сперва она так горевала, что все думали, что она умрет. Ее положили в больницу, где по часам давали разные таблетки и выпускали гулять под старыми пыльными деревьями в дворовом парке. Она не умерла, но работа горя - что-то вроде постройки гигантского муравейника прямо посредине души ее - продолжалась, и каждую секунду маленький муравей тащил воспоминание: как он часами разрисовывал свой мопед и чуть не плакал, поставив пятно; как готов был драться за вишенки на торте, но всегда оставлял ей последний йогурт в холодильнике; как хмурился, читая книгу; как говорил - все путем, и откидывал рукой волосы со лба. Муравьи складывали иголки в кучу, все выше и выше.
Приходила подруга, пожимала ей руку своей маленькой, розовой детской рукой. Они играли в настольные игры, пробовали новую косметику, купленную родителями, смотрели кино, и тогда она ненадолго забывала, но потом резко вспоминала - как во сне, когда вдруг осознаешь, что спишь.
Вокруг обнаружилось вдруг сразу множество вещей, на которые она не могла смотреть - они будто слали в нее отравленные стрелы: оранжевые мопеды, синие кеды и рыжие сеттеры, хоккейные клюшки в витринах магазинов, реклама зубной пасты с мальчиком, у которого была его прическа (виски и затылок выбриты, прядь волос падает на лоб) - и любая реклама зубной пасты, по ассоциации. Ее снова отвезли к психиатру, он выписал еще одни таблетки. От них отравленные стрелы растворились, на муравьиную кучу словно накинули одеяло. Пропало и мучившее ее - в особенности по ночам - ощущение, что в соседней комнате кто-то есть. Зато она стала чувствовать, что начинает забывать его лицо. Безусловно, она помнила, как он выглядел, но казалось, истинное воспоминание о его лице и голосе начинает заменяться искусственным, воссозданным ее воображением - схемой, табличкой с подробным описанием.
Тогда она стала специально выискивать все те вещи, которых до этого боялась (длинношерстные собаки, кеды, клюшки, рекламу зубной пасты). Они позволяли обогнуть слои настоящего, нараставшие на прошлом, и дать доступ к ощущению, вызвать которое искусственно она уже не могла, как ни сжимай кулаки.
Но вскоре она заметила, что вещи изнашиваются. Как сок, который снова и снова разбавляют водой наполовину, пока совсем не пропадет вкус - вскоре они уже вызывали не воспоминание о нем, а воспоминание о ней самой, старающейся вызвать воспоминание.
Она снова исправно посещала институт, заводила знакомства и честно отсидела пару свиданий, хотя почти не слышала, что говорят по ту сторону стола. Ковыряя палочкой суши в тарелке, такие же ярко-розовые, как глянцевый лак на ее ногтях, она раздумывала, что случилось бы, если бы очередной парень вдруг перегнулся через стол и поцеловал ее. Возможно, это было бы хорошо; что-то новое; какое-то разнообразие. Но ни один из них не попытался даже взять ее за руку, словно бы боясь ее длинных светлых волос, аккуратного, открытого личика. “Просто ты для них слишком красивая, и выглядишь недоступной”, - объяснила подруга.
После экзаменов в институте подруга устроила вечеринку. Пришли парни и девушки с курса и несколько человек постарше. Один из третьекурсников привлек ее внимание. У него были похожие волосы - светлые, но не соломенного, а холодного оттенка. Такая же прическа, похожие форма головы и линия челюсти, и совсем так же улыбался он во весь рот, оборачиваясь, когда его окликали со спины. Совпадало не все, а именно отдельные детали - как будто целое, рядом с которым она прожила всю жизнь, разъяли на части, положили в калейдоскоп и несколько раз прокрутили трубу. Но этого было достаточно, чтобы она весь вечер, как привязанная, ходила за третьекурсником, чем сперва забавляла его, а потом раздражала.
В пятый раз перейдя за ним из комнаты в комнату, усевшись рядом на диван - тонкая, нарядная в своем тюлевом платьице, как розовая конфета на палочке - дождавшись, пока куда-то отойдет его спутница, миниатюрная, интеллигентного вида брюнетка - она очень тихо и деликатно тронула его за вельветовый рукав. Третьекурсник обернулся с недоумением.
Вы мне очень напоминаете одного человека, - сказала она многозначительно, обратив к нему лицо, сияющее улыбкой.
Как интересно, - бросил он; снова отвернулся; затушил сигарету.
Потом был конец вечера, когда подруга со слезами тянула ее с дивана, с которого она наотрез отказывалась уходить, а третьекурсник, весь красный от смущения и злости, но ни грамма не убавивший и не прибавивший в сходстве, раз за разом спрашивал, что, как предполагается, он должен с этим делать, и может быть, ему с его спутницей стоит запереться в ванной? Но в ванной заперлась она (не раньше, чем шаги третьекурсника и его подруги утихли на дне подъезда), - свернувшись в клубок в казавшейся бескрайней темноте, безобразно напилась и заснула на коврике, так что подруге потом пришлось чуть лlи не час барабанить в дверь.
С утра приехали подругины родители. Не ругались; напоили алкозельцером; на такси отправили домой.
Спустя некоторое время, примерно через год после того, как ее старший брат в последний раз сел на свой мопед, она проснулась с утра в необычайно хорошем настроении.
Солнце светило через открытое окно, в гостиной родители негромко спорили, обсуждая ремонт и предстоящую поездку на дачу.
Она вышла в коридор, из комнаты брата на нее пахнуло квадратной пустотой, цементной пылью. Обои были наполовину сняты, сорванные пласты неаккуратной кучей валялись в углу. Десять месяцев назад она прижалась бы к стене в попытке их защитить, полгода назад - утащила бы кусок обоев, чтобы тщательно припрятать под тряпками в шкафу. Сейчас эта мысль тоже пришла ей в голову, но она, как он любил говорить, “не пропустила ее дальше дверного коврика”. Его выражение, которое она всегда считала дурацким, раздражавшее ее, как и неизменное “Все путем”.
Отпросившись у родителей, она отправилась на встречу с подругой. Вдвоем они гуляли по набережной, подруга то и дело что-то спрашивала, она отвечала лениво и не сразу. Как во сне, вокруг все залито было молочно-белым солнечным светом. Божья коровка присела на ее плечо, помедлила и, жужжа, вновь полетела в небо.Солнце светило ей в лицо, в голове не было ни одной мысли, и внутри цвело, росло, усиливалось ощущение легкости и счастья, торжествующее ликование, которое, казалось, ничем нельзя было перешибить.
По дороге попалась парикмахерская. Ничего не объясняя, хитро улыбаясь, схватила она подругу за руку и затащила внутрь. Та сидела на стуле у стены, подогнув под себя локти, нервно листая дурацкий журнал со знаменитостями, пока она, выпрямившись в синем пластмассовом кресле перед зеркалом, объясняла парикмахеру: здесь снять побольше, наверху оставьте подлиннее, чтобы падали на лоб. Да, я действительно хочу выбрить затылок; я знаю, что буду похожа на мальчика; нет, меня это совершенно не смущает.
Наконец все было готово. Она глядела в зеркало, не отводя глаз, с каким-то счастливым, радостным отупением.
Все оказалось так просто. И как она не понимала этого раньше? Совсем необязательно было страдать, выход был рядом, просто она почему-то не видела его.
Она заглянула вглубь себя, боясь - а вдруг не получится. Отзовись, неслышно позвала она, боясь, что не услышит ответа. Но он был там.
Видимо, что-то было в ее лице такое, что подруга заволновалась и спросила, все ли в порядке.
Конечно, все было в порядке. Бояться было нечего - теперь все всегда будет в порядке: ведь он всегда будет внутри, не исчезнет никогда.
Все путем, - сказала она, откинув волосы со лба.
|
|
|
![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small}