Ведь старое, традиционное сознание никуда не делось. Его носителем до сих пор является большинство, как бы его не осмеивали и не вытравляли. А, главное, именно эта традиционность сознания вырывается на передний план при любых поворотных точках нашей истории. Как странно... Носители Традиции всё время остаются основой русской государственности и русской ментальности.
Недаром и некие западные спецслужбы это : подтверждают . Сейчас вот эта разность ментальности двух русских народов приобрела просто жесточайший оттенок, сходный с временами Петра. Мы опять находимся на поворотной точке нашей истории.
Мне хотелось бы, честно говоря, разобраться в плюсах того времени (петровского). Но только не в том смысле, которое вложила бы в это обсуждение интеллигенция - мол, уход из дикости и т.д. А именно в становлении государственности, в смысле смены проектной элиты. Ведь сейчас этот процесс запускается.. процесс смены элит под новый проект. Каков он - новый проект и какова будет ломка сознания ближайших десятилетий.
Юрков С. Е. Под знаком гротеска: антиповедение в русской культуре
(XI-начало ХХ вв.)
С момента вступления на монарший престол Петра I в российской истории начинается эпоха Нового времени, завершившаяся в 1917 году.
В культурном отношении это был этап коренных трансформаций в бытовом, государственном, социальном укладах, превративших Россию в крупнейшую державу с органической системой культуры, способной поддерживать «экспорт» национальных культурных фактов за пределы страны.
Что же касается первых десятилетий XVIII в., то Россия настраивалась на их прием, но не на передачу. Петровские преобразования открыли дорогу мощному притоку культурной информации из Западной Европы, прежде всего Голландии, Германии, Англии, Италии. Происходит процесс «европеизации» России, по темпу и радикализму вполне сравнимый с явлением культурной революции. «...Отрицается почти все, что было создано за семь столетий, протекших со времен Владимира Святого <...>. Анафеме предается и событийная культура и культура обиходная, вся национальная топика и аксиоматика. Притом цель этого отрицания — не эволюция <...>, но забвение, всеобщая замена»1. Наблюдается углубление стратификации общества, ставшей причиной раскола ранее относительно однородной русской культуры по полюсам: дворянская и народно-крестьянская (подразделяющаяся в свою очередь на фольклорную и религиозную). Усиливающаяся социальная поляризация уже к концу столетия привела почти к полной нетождественности данных типов культур, ситуации взаимонепонимания их представителей.
----------------------------------------
«Европеизация» России для Петра I не была самоцелью. Обмирщение, секуляризация, составляющая сущность производимых изменений, прежде всего имела целью устранить принцип множественности источников власти, разделенной между царем, Боярской Думой и Церковью, что служило одной из причин хаотизации сферы государственного управления, провоцировало бунты и смуту. Предшествующее «бунташное» столетие, с его войнами и социальной нестабильностью ясно показало, что период средневекового спокойствия исчерпал себя и требуется иная концепция строительства высшей власти. Таким образом, петровская реформа власти не являлась просто «голландским заимствованием», это был «вопль земли», и еще не залечившей раны «бунташного века»2.
Можно утверждать, что «европеизация» России имела установкой не столько (по крайней мере не только) догнать Европу в культурном отношении, сколько укрепление порядка, борьбу с хаосом внутри страны. Следствием этого выступило единоличное сосредоточение высших полномочий власти в лице правящей персоны монарха, нагнетание элементов тоталитаризма, порождающего самодержавный произвол почтя на всех уровнях жизни.
Изменяется и сама концепция государственной власти. Если до XVIII в. царское правление опиралось на религиозные основания (отсюда ее ориентация на традицию и обычай), то с Петра ее легитимизация рационализируется, так что координации со стариной уже не требовалось. Святая Русь превращается в Россию, т.е. государство светское. Это означало, что в понимании реформаторов реальность сама по себе перестала служить воплощением божественной гармонии и благодати, открывался путь человеческой инициативе и историческому творчеству. Небесный, трансцендентный мир настолько сблизился с земным, что божественной воле, трактуемой в форме «превратностей судьбы», можно делать вызов.
Петровские преобразования проводились столь стремительно и масштабно, что порождали другую крайность. В целях укрепления порядка и модернизации государственной жизни выпускалось такое обилие всевозможных правительственных распоряжений и регламентации, в котором малопросвещенному уму, придерживающемуся традиционных правил и обычаев, разобраться оказывалось далеко не просто. Борьба с хаосом сопровождалась всплеском иного рода хаотизации: издавались предписания по строительству домов, обработке земли, указывалось из какого материала делать обувь и одежду, по какой модели сколачивать гроб и т.д.4.
-------------------------------------
2 Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). - СПб., 1994. - С. 22.
3 Алленов М.М. Русское искусство XVIII - начала XX вв. - М„2000. - С. 7.
4 Миронов Б.Н. Социальная история России. В 2 тт. - СПб., 1999. — Т. 2. - С. 138.
Новая форма высшего правления соединялась с идеей тотальности: взор власти предположительно должен был пронизывать и контролировать любую область культуры и социальной жизни. При Петре вводится паспортизация, институт полиции и каторжная система, запрещается нищенство. Учреждается наводящий всеобщий ужас Преображенский приказ. подавлявший попытки инакомыслия и недовольства. Большое распространение (и поощрение) получает доносительство (вплоть до нарушения тайны исповеди). Возросла жесткость законов: так, в сравнении с Уложением 1649 года предусматривающего смертную казнь в шестидесяти случаях преступлений. «Воинские артикулы» 1715 года предписывали высшую меру наказания по двумстам их видам. В глазах государства преступник уже переставал считаться человеком, он становился «телом» — инструментом для устрашения окружающих. Многочисленность казней, свершаемых публично (среди них — сожжение, колесование, повешение за ребра, насаживание на кол, четвертование и т.д.) превращало их в привычку, чудовищное, но «нормальное» для повседневного восприятия зрелище, внушающее мысль и о неизбежности смерти, и о том, что на месте казнимого легко может оказаться сам наблюдатель
«Тоталитаризация» жизни, осуществляемая в рамках «установления порядка», привела к тому, что в России практически не оставалось свободных сословий. Для дворян предусматривалась бессрочная военная или гражданская служба, уклонение от которой наказывалось кнутом, вырыванием ноздрей, ссылкой на каторгу и т.д., применялись телесные наказания плетью или палкой. Не лучшим было положение духовенства. Показательно, что даже распоряжение правом на смерть не было «собственностью» индивида. По «Морскому уставу» 1720 г. в случае самоубийства предписывалось: «кто захочет сам себя убить и его в этом застанут, того повесить на районе, а ежели кто сам себя убьет, тот и мертвый за ноги повешен быть имеет»5.
-----------------------
5 Булацель П.Ф. Самоубийство с древнейших времен до наших дней. - СПб., 1900. - С. 150.
За попытку самоубийства закон предусматривал казнь, что может показаться абсурдом. Парадокс разрешается, если понять. что сама человеческая жизнь являлась принадлежащей государству; человека могли казнить, но самоубийство — акт, государству неподконтрольный, следовательно, оно недопустимо как дерзкое нарушение официального порядка.
С той же целью Петр I стремился истребить юродство Указом от 1716 г. юродивые подлежали наказанию, гражданскому суду и высылке в монастыри, превращенные в своего рода богадельни — приюты для немощных и калек. Юрод -- «блуждающий» элемент культуры, мало подконтрольный власти, а потому представляющий потенциальную угрозу дестабилизации. Кроме того, юрод — фигура, привлекающая внимание, в модернизированной же России центром притяжения внимания могла быть только высшая власть. Юродство — феномен «иного» в отношении культуры светской, а всякая «инаковость» в рамках тоталитарности исключалась. На место духовной практики, как высшей для средневековья формы деятельности, теперь ставится материальное дело-действие, ценное само по себе. Отсюда нетерпимость российского монарха к праздному люду, всякого рода фокусникам и скоморохам, равно как и к наблюдателям подобных представлений. Учрежденные Петром балы и ассамблеи вовсе не являлись в чистом виде увеселением, но также были «делом», ориентированным на реализацию новой культурной политики. Тому же служили и потешные зрелища, устраиваемые Петром, будь то свадьба князь-папы или бал карликов.
Революционность петровских преобразований уничтожала религиозную знаковость и символизм, меняла местами «верх» и «низ», сталкивало старое и новое. Соответственно появляется почва для дифференциации общества по критерию отношения к новизне: то, что в глазах «новаторов» выглядело нормой, оказывалось ее антаподом с точки зрения «традиционалистов». отходящей Эффект «карнавализации» в данном случае сознательно воспроизводился новой властью в качестве подобия стихийной силы, вносящей семиотический дисбаланс, выбивающей предметы из их привычной культурной ниши, меняющей знаки на противоположные. Смеховое начало — непременный атрибут карнавальности — берется на вооружение «новаторами» в качестве средства пародийного уничтожения элементов в прошлое культуры.
Важным моментом в рамках программы модернизации в данной связи явилось реформирование концепции смеха. В противовес религиозной идеологии средневековья, согласно которой «пребывать в веселии» означало «пребывать в состоянии зла», петровское правительство всячески поощряет смеховые акции, и роль первого проводника данной новации в жизнь берет на себя сам Петр. С другой стороны, право на смех, вводимое «сверху», превращало его в некий дар, на котором постоянно сохранялась печать принадлежности официальной власти. Смеяться разрешалось, но лишь над тем. что осмеивалось ее высшими кругами.
Новая петровская политика соединялась со стремлением преподнести производимые преобразования как норму, с целью чего из сферы реальности элиминировалось понятие чуда и чудесного. Вера в знамения, сверхъестественные явления отвергались, обыденное сознание должно было постепенно привыкнуть к чудесному и монструозному, прецедентам всевозможных аномалий как объяснимым и освоенным в масштабах культуры феноменам. «Устав Воинский» 1716 г. предписывал: «Если явится среди воинских чинов чернокнижник, ружья заговоритель, суеверный и богохулительный чародей или идолопоклонник», тот «весьма сожжен имеет быть»6.
Особое значение в деле разоблачения содержания чудесного имел монарший указ (от 13 февраля 1718 года) о создании Кунсткамеры и собирании в нее всяческих «уродов» и экзотических редкостей. Сетуя на недостаточную активность народа в участии пополнения коллекции, автор указа, по сути, задавал новую мировоззренческую установку: «... но таят невежды, чая. что такие уроды родятся от действа дьявольского, чему быть не возможно, ибо един Творец всея твари Бог, а не диавол, которому не над какими созданиями власти нет»7. (интересно… это ведь концепция, что и Добро и Зло – это творение Бога. Или я ошибаюсь?)
Прививая новый взгляд на природу монструозного, в частности. различных физических уродств из мира людей и животных, почитаемых в массовой традиции за «сатанинское порождение», Петр создавал своеобразную «кунсткамерную эстетику». В ее масштабе человеческий индивид лишался собственной мистической сущности, представляясь лишь «разновидностью бескрылых и бесхвостых существ божественно-
--------------------------
6 Гольцев В.А. Указ. соч. - С. 100.
7 Пекарский П. Наука и литература в России при Петре Великом. В 2 тт. - СПб.. 1862. - Т. 1. - С. 54.
го заповедника»8. В сравнении со средневековым пониманием природы как божественной и чудесной, кунсткамерный мир являл природу необычную и чудовищную, причем в форме разоблаченной сверхъестественной таинственности, отмененной трансцендентальностью. В итоге странное, гротескное, внушающее ужас должно превратиться в осмысленное и обыденное: экстраординарность становилась нормой. В государстве тотального порядка недопустимо «чужое» или «иное», оно либо абсорбируется в качестве «своего» или не признается «чужим» вовсе, приравниваясь к «знакомому». Отсюда — жажда к глобальному освоению, в связи с чем возрастает роль науки, образования, просвещения.
В силу кардинального «перевертывания» привычных стереотипов мироустройства и жизнестроительства новый культурный уклад в глазах «традиционалистов» представлялся кощунственным «антимиром», чудовищной деформацией нормы. Радикально настроенные староверы признавали в Петре антихриста. Рождались легенды о подмене настоящего царя во время его пребывания в Голландии, о том, что Петр вовсе не сын Алексея Михайловича, а немец, или о том, что царь «обусурманился»9. Увлечения и развлечения монарха помещались в один ряд с преступлением сыноубийства. Реформа летоисчисления, дружба с иностранцами, ношение европейского кафтана, распоряжение о переодевании дворян в одежду европейского образца, стрижка бород (сороковая глава Стоглава 1549 г. запрещала русским брить усы и бороду; человек, сбривший ее, считался не только не православным, но и не русским. Таким образом, Петр нарушал не просто народный обычай, но и православное предание 10), кощунственные «игрища» — все это довершало картину новой жизни как подлинного антимира, пришедшего на смену «нормальной» реальности. Если также принять во внимание отрицательный настрой императора к монастырям и монашеству (в иноках новая власть видела не «божьих людей», а бездельников). факты подчинения церкви государству, ориентации на лютеранство и кальвинизм, то можно понять, что оснований для усмотрения в Петре «антихриста» находилось в избытке.
---------------------
8 Алленов М.М. Указ. соч. — С. 61.
9 Чистов К. В. Русские народные социально-утопические легенды XVII-XIX вв. - М.. 1967. - С. 91. 99-100.
10 Буслаев Ф.И. Исторические очерки русской народной словесности и искусства. В 2 тт. - СПб., 1910. Т. 2. -С. 236.
Чрезмерная экспрессивность в поведении Петра сочеталась с исполнением роли шута и юрода. Император несомненно «играл», выстраивая в русле утверждения новых порядков пародию на былую Русь. Пародирование, смеховое «переворачивание». одновременно связанное с эпатажем и поучением — суть те внешние признаки, которые, как было показано ранее, свойственны юродству. Подавляя институты юродства и скоморошества, Петр присваивает себе их функции. Шокированием, неистовством поведения он реализует идею центрирования внимания на источнике высшей власти, — прерогатива смешить, равно как обвинять и наказывать, отныне принадлежит только ей. Монополизируя право на смех, Петр сам становился верховным «игрецом», инспиратором кощунственных зрелищ и увеселений, отменяя традиционные схемы царственного величия. Разумеется, это никак не снижало уровень страха вокруг монаршей особы, поскольку было очевидно, что любой момент чреват обратным переходом «шута» в грозного самодержца. Петр использовал откровенно юродский прием игры на несоответствии формы (скоморошеское поведение) и содержания (государственный властитель). Узурпируя функции носителей хаоса, император тем самым создавал прецедент «переворачивания» антимира, налагая на него порядок.
В классическом смысле, разумеется. Петр юродом не был. Православный юрод шифрует тайну смысла, культивирует символизм, знаковость, стремится возвести «дольнее» до уровня «горнего». У Петра же наоборот - разоблачение таинственности, обнажение смысла, подчеркнутая простота, девальвация высших символов, замена религиозного мистицизма практикой дела. Исключение элемента тайны в данном случае естественно: практик, контактирующий с объектами и материалом «посюстороннего» мира. для успеха действий должен устранить вмешательство иррационального в производительный процесс. Юродствование требуется монарху не более чем актерская маска, способная обеспечить «взрывной эффект» в ходе воздействия на публику. Показательно в данном отношении увлечение Петра театром и высокая оценка его возможностей в реформаторской деятельности. Первый император стал и первым по значимости в масштабах государства актером, давшим импульс развитию традиций последующей массовой театрализации жизни.
Пример петровского лицедейства можно назвать «анти-юродством». Его коренное отличие от юродской ортодоксии заключается в том, что поборник последнего указывает на привычное, общепринятое в морально-религиозном поведении как на ущербное, деформированное, т.е. как на «чужое». «Анти-юрод» напротив, «чужое», аномальное считает «своим». т.е. освоенным или подлежащим освоению. В качестве «чужого» в данном случае выступают прежде всего факты европейской, заимствованной культуры, в массе своей действительно оказывающиеся малопонятными для русского восприятия, но предназначенные к ассимиляции им.
«Анти-юродство» не означает воспроизводства некоего нового типа «антигротеска». И юродство, и «анти-юродство» в равной степени вносят хаотизацию в существующий строй вещей. Другое дело, что дестабилизация порядка способна осуществляться как за счет непосредственного внедрения элементов хаотического, что характерно для собственно юродства, хаотизирующего состояние чрезмерной «организованности», так и напротив, установлением излишней меры упорядоченности, ставящей под контроль то. что еще недавно являлось неподконтрольным. Уход как в одну. так и в другую крайности одинаково сопряжены с ломкой нормы, а потому с одинаковой вероятностью в состоянии актуализировать гротескность (по этой причине могут считаться гротескными фигуры Сталина или Гитлера, насаждавших, казалось бы, «железный» порядок вместо хаоса). Если тоталитарный мир (порядка) приводится к балансу путем перевертывания его норм, т.е. хаотизации его элементами антимира, то соответственно обращение того, что ранее выступало в качестве антимира, в мир нормы, побуждает к использованию противоположного приема — внедрения «сверхнормативности». Гротескность «анти-юродства» Петра I оказалась связана с последним вариантом: удар по хаосу (т.е. традиционной культуре) наносился именно с позиций порядка.
История петровской эпохи начинается под эгидой истории западных культурных заимствований, культуры «цитат». Исследователь М. Эпштейн охарактеризовал Санкт-Петербург — олицетворение российской модернизированной культуры — как «самый умышленный», «цитатный» город, выступающий «энциклопедией европейской культуры»11. Однако цитатничество не есть простое повторение, тавтология. По меньшей мере это
----------------------------
11 Эпштейн М. Постмодерн в России: Литература и теория. - М..2000. - С. 8.
уже есть признак, указывающий на некоторый недостаток или неполноту смысла. Применительно к Петербургу и петровским реформам цитатничество вскрывает недостаточность смысла исторической оправданности, в которой столь нуждалась новая российская культура (очевидно, как и вообще любая новая культура). Цитатность в данном случае приравнивается ссылке на авторитет (прием, свойственный Средневековью), на то. что «было», имело «право быть».
Иными словами, это «похищение» чужой реальности с целью укрепления собственной.
Отсюда проистекает и повышенная семиотизация, знаковость и театрализация поведения Петра и многих его отечественных сподвижников. То, что в европейской культуре представлялось естественным и семиотически немаркированным, будучи перенесенным на русскую почву, приобретало повышенный знаковый статус, становясь «сверх-реальностью».
«Сверх-реальность» — демонстрация внешней стороны знака (т.е. означающего) в ущерб означаемому. Иначе говоря, в «цитатной» культуре реальность, культурная адекватность явления выхолащивается, остается лишь внешнее подобие его. Потому, начиная с эпохи Петра и далее российская культура насыщается различными «псевдофеноменами» («У русских есть лишь названия всего, но ничего нет в действительности... Россия — страна фасадов», — писал маркиз де Кюстин по поводу культуры времен Николая I 12). Однако то, что для взгляда европейца (того же де Кюстина), рассуждающего о русской культуре XVIII или XIX вв. с частной позиции сравнения функционирования ее элементов-аналогов в условиях Европы и России, способно представляться «симулякром», пустым означающим, на самом деле выступает в форме «псевдо». «Псевдо» — это знак (или означиваемый феномен), означающее которого сходно (гомогенно) с означающим референтного знака, но при искаженном означаемом, что обычно происходит при помещении исходного знака в неадекватное семиотическое пространство. Означаемым «псевдо» не является «пустота». Наиболее яркие примеры «псевдофеноменальности» на протяжении всего Нового времени — «псевдоскоморошество» и «псевдоюродство», остающиеся в указанный период (как это будет продемонстрировано далее) стержневыми линиями трансформаций«перевернутого» поведения. По данной причине юродство и скоморошество (и их модификации) допустимо рассматривать в качестве его «архетипов».
--------------------------
12 Кюстин М.дэ. Николаевская Россия. - М., 1930. - С. 79.
С другой стороны, особенно на начальной фазе действия в петровскую эпоху импортируемых из Европы заимствований, обнаруживается и фактор присутствия «симулякрационности» в новой российской культуре. Любой знак-симулякр не лишен культурной функциональности. Применительно к периоду правления Петра его назначением становится аккумуляция «пустоты», обеспечивающей возможность вариабельности значений. Любое тоталитарное государство (включая петровскую Россию) предполагает установку на вытеснение хаоса. «Пустотность» же знаков в этом случае выполняет роль скрытого пространства содержания хаотического. Прибегая к образной модели сравнения можно сказать, что симулякры — «поры тела» культуры, благодаря которым в условиях тоталитаризма в нее проникает дух свободы. По мере того, как пустотность заимствованных знаков постепенно заполняется новым содержанием (в психо-эмоциональном плане это отражается в нарастании ощущения скуки жизни), меняется функционирование многих культурных форм, что ведет и к видоизменению типа культуры в целом.
Продолжение статьи тут: http://anisiya-12.livejournal.com/276670.h
![[info]](http://lj.rossia.org/img/imported-profile.gif){kind=small}