Об отмене «либерал-фашизма»

Евгений Ихлов
28.06.2016

Пять лет назад, когда на ниве борьбы с демократией вовсю подвязались не только писатели-фантасты Латынина и Веллер, но и «сам» Радзиховский, а Прохоров был поздравлен президентом Медведевым за удачное приобретение им по случаю партии «Правое дело» (ушедший на вятское «воеводство» нынешний политзэк Белых наконец пристроил её в добрые руки), то один из либеральных колумнистов до сих пор ещё респектабельного либерального информпортала [ныне оный колумнист сдержанно оплакивает наступивший параноический авторитаризм вообще, и, как его частные следствия, печальную участь кировского губернатора и грядущее разорение сотовых операторов] с удовлетворением отметил, что вот, наконец-то, появилась партия, готовая публично призывать к ограничению избирательных прав для бедноты… Я тогда поразился странному способу начала предвыборной агитации – с оскорбления электората.

Но тут, видимо, политические чувства были сильнее соображений не просто политической выгоды, но и простой осмотрительности. И когда Латынина радостно приветствовала такой публицистический вызов обществу, я полез в полемику. Но о ней чуть позже… Дальнейшая же эволюция прохоровской партии известна. Никто из десятков полустатусных либералов из мира культуры в «купленную партию» не пошёл (хуже – через полгода большинство из них занесло в лигу «за честные выборы»), кроме Аллы Борисовны [кстати, она очень скоро проявила порядочность и гражданскую смелость]…

Хуже того, Прохоров пригласил нынешнего екатеринбургского мэра Ройзмана…

Засада была в том, что готовившийся на ротацию Айфончик задумал заиметь для себя маленькую, но уютную интеллигентную фракцию… Видимо, мечталось, что бы в кулуарах Думы спросить этак элегично: ну, что, брат Акунин, как там судьбы модернизации? – Да, как-то так, брат… И тут Ройзман с частно-добровольными тюрьмами и движением Братва против дури… Срочно пришлось устраивать в несчастной партии очередной путч (после свержения Гайдара, пятый или шестой), поражение в котором вдруг разом превратило Прохорова в лидеры революционной демократии… Впрочем, в своей следующей, уже оппозиционной, партии он опять стал жертвой аппаратного переворота. Просто синдром «Красной шапочки»!

Эти дела стародавних дней я вспомнил как притчу: будь у Прохорова партии более массовые, с большей степенью демократической неопределённости, то он наверняка бы передавил все «антипартийные группы», апеллируя к широким активистским массам.

Но вернёмся к моим полемическим баталиям с латынинщиной. Помню, я даже занудно уточнял, что термин «либеральный фашизм» - это именно умеренный тоталитаризм, вроде раннего Муссолини, среднего Хорти и позднего Франко, поэтому сторонников «социального расизма» надо называть «фашистскими либералами». Впрочем, данный смысл аутентично передаёт именно латинизированное «либерал-фашизм». Точно также как излюбленное коминтерновское ругательство «социал-фашизм» означает не «социалистический фашизм» (термин более подходящий для брежневщины-андроповщины), но «фашистские социалисты», т.е. антикоммунистические социал-демократические режимы).

Но здесь я хочу решительно поправить себя и как полемиста и как теоретика. «Либерал-фашизм» так невозможен в принципе, как «коммуно-фашизм» - расхожий штамп четвертьвековой давности. «Коммуно-фашизм», или «красно-коричневость» - это либо российский вариант левого – рэмовско-геббельсовского – нацизма [противопоставлявшего себя правому, проолигархическому, этатистскому, по их словами, «фашистскому» крылу Гитлера-Геринга]; либо – общественно-политическая эксгумация антисемитской фазы сталинщины. Точно так же, как 30-летний жупел «русский фашызм» - это подпольно-террористический неогитлеризм. В политологических терминах надо быть как можно более точным!

Дело в том, что фашизм (правый тоталитаризм) – это всегда признаки политической мафиозности, вождизма, неформальной репрессивности и «перемешивания» партийной и государственной компетенции. А либерализм – это легитимизм, юридизм, чёткое разделение и уравновешивание властных компетенций.

Сегодня трудно себе представить, но в момент своего доктринального оформления в конце XVIII века либерализм (конституционализм) и демократизм (народовластие) не только не были разными ипостасями одной политической философии, но такими же последовательными антагонистами, как, например, монархизм и республиканизм век спустя, или демократия и тоталитаризм – ещё через полстолетия…

У основателей Соединённых Штатов просто не было возможности их отсепарировать – в колониях уже была вековая традиция регионального парламентаризма и муниципального самоуправления, но не было «веберовской» модернизирующей бюрократии, в пользу которой можно было отказаться от коммуниальных «средневековых предрассудков».

Демократизм («руссоизм») отвергался либерализмом по двум очень веским причинам.
Первое: он предусматривал передачу голосующему народу тех самых неограниченных полномочий абсолютистских монархов, против которых либералы-конституционалисты боролись полтора века.
Второе: для легитимации «воли народу» предусматривался туманный принцип «общего блага», который на деле был переделкой циничного ришельевского «резон-де-этэ».

Именно поэтому свою главную ставку либерализм сделал на конституционное правление монарха-модернизатора, окруженного экономически компетентными министрами, и только скандальный крах монархизма заставил конструировать олигархические республики.

Либерализм даровал монарху (потом – президенту) право вето на решения депутатского большинства, одним этим превращая главу государства во взрослого, а народных избранников – в неразумных детишек.
Либерализм придумал верхнюю палату парламента, специально рекрутируемую из представителей консервативной элиты, которые должны были сдерживать и даже гасить инициативы законных представителей нации, кои и были, давайте не забудем, нижней палатой…

Либерализм придумал систему избирательных цензов, прежде всего, имущественных, но и расовых и образовательных (в Америке), систему предварительной регистрации партийным избирателем (в Америке), надёжно отсекающая не желающих проходить принудительную социализацию [настоящая мощь партийной машины демократической («ослиной») партии началась, когда подчинив в качестве клиентелы пребывающих европейских иммигрантов, она прорвалась с Юга и из Библейского пояса в мегаполисы Восточного побережья, на целый век превратив их свои бастионы].

Либерализм придумал «верховенство права» - набор неотменимых юридических постулатов, напоминающих библейские заповеди: «в субботу работ не совершай» - «свободу высказываний мнения и подачи петиций не ограничивай»… «да не будет у тебя иных богов…» - «и убийцу не казни без решения большого жюри присяжных»…

У либерализма 18-19 веков была такая всеопределяющая проблема – легитимация власти. У монарха было помазание, благославляющая кого угодно церковь и огромная мощь десяти-двенадцати-вековой сакральной традиции за спиной…
А поскольку модернизация страны (прогресс+развитие) было преимущественно делом гражданского общества, а не государственной бюрократии, то представить служение модернизационному проекту как основание своего нахождения у власти министры и префекты не могли… Как и сослаться на ханский ярлык…

Приходилось опираться на постулат Перикла о том, что источником власти является народ. И для этого мощно продвигать в систему народного просвещения римскую историю с её культом суровой общинной демократии: Гракхи, Катон, Цицерон, Брут…

Когда либералы чудом истории оказывались абсолютными политическими монополистами, то придумывали конституции с высоким имущественным или иным цензом – по принципу, что не могут распоряжаться бюджетом его не пополняющие и не должны голосовать наёмные работники, полностью зависимые от своего работодателя…

Это всё была плавная подводка к тому, что то, что сейчас называют «либерал-фашизмом» - это и есть «старый добрый» виговский либерализм…

Современный французский либерализм (первоназвание, только не смейтесь, «радикал-социалисты») вышел из битвы за реабилитацию капитана Дрейфуса. Либералы честно не понимали, как арест невиновного иудея может объединить страну перед лицом британских и германских поползновений… А клерикал-монахисты, видевшие как, начиная с расстрела коммунаров, вконец коррумпированные либералы четверть века прессуют мирных социалистов (и так по всей Европе), не могу и представить, почему такой сыр-бор из-за одного эльзасского еврейчика… (пусть ещё один, говоря словами первосвященника, «погибнет за народ»).

Ведь если антисоциалистические гонения нужны и извинительны для общественной стабильности и преуспеяния, то почему репрессии расово-религиозные, тем более, точечные, не могут найти обоснования в великом деле обеспечения национальной консолидации: в нашей-ещё-слабости виноваты изменники, но, конечно, ни один Настоящий Француз на измену не способен, понятно…

Веллер недавно сформулировал то, что я бы назвал теорией «непрерывности политического континуума», в одном углу которого живут демократия и права человека, а в другом – тоталитаризм. А мудрый политик, подобно садовнику или слесарю [сравнения мои], по мере надобности использует необходимый ему инвентарь…

Его логика понятна: без фашистских практик избавится от того, что раздражает его на Западе – приоритета прав человека, иммигрантов и последствий послевоенных социальных реформ – невозможно…

Позиция латыниных-веллеров понятна и простительна: популярные «яйцеголовые» писатели чувствуют себя «сделавшими себя сами». И они легко проецируют себя на западные аналоги: они – надрываются, гонят листаж (улучшают веб-дизайн, чинят водопровод), а тут к ним приходят налоговики и требуют на образование юных горлопанов, только и размахивающих на митингах палестинскими флагами (нет, чтобы призвать ЦАХАЛ к поголовному истреблению международного терроризма!); на обустройство африканских беженцев, на сложное лечение «ничьих бабушек»…

Есть только одно соображение: для обеспечения их критической читательской массой требуется мощная индустрия доступного гуманитарного образования хорошего качества (милый латынинский «Вейский цикл» доставит удовольствие только тем, кто одновременно знаком с Артурианой, перипетиями флорентийских революций и хотя бы листал «Сон в красном тереме»)… И ещё: без изобилия юного (и глупого) среднего класса - нет потока заказов на дизайны и дивайсы; без массового строительства доступного жилья (категорически отказывающиеся вегетативно размножаться коренные немцы и французы потребность в нём не обеспечивают, увы) - нет нужды и в новых, «холодных как сапожники», водопроводчиках…

Я немного похож на марксиста: считаю идеологов, особенно, литераторов, «медиумами» социальных групп. Поэтому с медиумами не спорю, лишь фиксирую изменение тональности их бормотания – больше против режима или против правозащитников…

Ещё раз повторюсь. Россия как социокультурная система постепенно покидает «неофеодализм» и всё глубже погружается в новую цивилизационную реформацию, которую назовём «веберовской».

В принципе – это чаемое царство свободы, демократии и верховенства закона. Приблизительно ясен и новый класс-гегемон – европеизированный новый средний класс. Но на стадии «фазового перехода» - для повышения социально-политической управляемости – необходима будет стадия «либерально-революционной» диктатуры. И будущие вожди и рыцари революции требуют от своих скальдов и менестрелей лиро-эпического обоснования свой исторической правоты, а также, что не менее важно - перманентного элиминирования (упреждающего уничтожения) морального авторитета правозащитников, кои их методов заведомо не одобрят…

И теперь уже проясняя всё до точки. Либерал, готовый, находясь в оппозиции санкционировать морально, а находясь у власти – и политически, авторитарные и полицейские меры против противников, – это не «фашист», но революционер.
Хотите – либеральный революционер, хотите – революционер буржуазный или мелкобуржуазный…

Либерально-революционная диктатура – это не когда не сажают за «разжигание», это когда «разжиганием» называют не выпады против ислама или мигрантов, но призывы к «радикальной социальной справедливости», к национализациям и обобществлению священной коровы всех российских партий - «отечественного товаропроизводителя» [смотрите мой фрагмент про Дрейфуса].

Любой, заставший эпоху революции, отлично понимает тех, кто сражается с контрреволюцией, непрерывно и без устали атакующей революционеров.
Любой, той революции сочувствующей, был либо согласен с политикой «революционной целесообразности» (в условиях «разрыва легальности» ей исторически противополагается только лишь «революционная нецелесообразность») и подавления контрреволюции, либо причиной неудача и поражений считает именно мендальничанье с гадами…

Точно также, любой хоть краем заставший эпоху большевизма, совершенно естественным считает национализацию и даже захват частных предприятий работниками и «революционным народом», будь-то Италия-1922 или Чили-1973, пусть он лично и не согласен с таким подходом.
Поэтому полагать такую антиприватизацию эсхатологическим катаклизмом он не будет. Для него куда ужасней может быть индонезийская резня осени 1965 года, когда после провала левого переворота, свыше миллиона коммунистов и китайской диаспоры были уничтожены фактически холодным оружием (и никаких международных трибуналов)…

Для пиночетовщины не надо придумывать термин «либерал-фашист», ибо есть апробированные обозначения: правоконсервативный или правый радикализм. Для художественности можно добавлять: в форме «социал-дарвинизма» и «социал-расизма».

Поэтому я предлагаю отказаться от неточного термина «фашистский либерализм» («либерал-фашизм»), заменив его, по обстоятельствам, либо вышепредложенными, либо, с учетом исторической динамики, понятиями «либеральный революционер» и «антифеодальная буржуазная диктатура».