Жизнь была вот такой

Решил я-таки, скопировать это в свой блог.

Пусть останется.

Жизнь была вот такой

Вышла книга Антона Борисова «Кандидат на выбраковку»

Евгения Долгинова

I.

Антон быстро говорит, быстро думает. У него немного резкий голос.

— Жалость — нормальное чувство, — спокойно так говорит. — Но люди не умеют жалеть. Помните, как Иов терпел-терпел, но когда его начали жалеть, не выдержал и закричал: «Господи! За что это мне?»

Он прерывается, чтобы отчитать Рокки, укравшего печенье. Рокки — белый пудель большого ума и многих талантов, подарок семьи профессора, лечившего его здесь, — явно скучает: в Портленде, штат Орегон, сейчас дожди, и Антон редко выходит на улицу. Десять лет назад он не мог представить, что именно дождь — причина сидеть дома. Просто плохая погода — и ничего более. Невероятно.

Мне давно хотелось поговорить с Борисовым, с тех пор как он завел блог, и я, обратив внимание на какую-то из его реплик, прошла по ссылке, потом по другой, и вышла на сайт, где Антон публиковал главы своей будущей книги. Тогда у всех на устах был букеровский лауреат Рубен Гонсалес Гальего с его книгой «Белым по черному». Но то, что я прочитала у Антона, было гораздо страшнее и острее, чем у Гальего, и я просто не нашла правильных слов (впрочем, уверена, что у меня их нет и сейчас), подумала: ну что скажу человеку с таким опытом? Человеку метрового роста — с головой взрослого и телом пятилетнего ребенка, человеку, который не может сидеть (в раннем детстве мог), а живет только лежа на жесткой поверхности. Человеку, которому случалось быть экспонатом для студентов-медиков, и его вывозили на сцену, и рассматривали как кунсткамерную достопримечательность. Бывшему жителю дома престарелых, который только в 25 лет смог впервые потрогать дерево. Должно быть, нет такой журналистской пошлости, которую он уже не слышал бы. «Держись, парень!» Или: «Антон, ты реально крут». Или про стоицизм. Про мужество жить. Про Маресьева. Про Николая Островского.

Но вот вышла книжка «Кандидат на выбраковку», коллега принес сигнальный экземпляр, я прочитала — и все-таки позвонила. Антон заговорил легко и весело, как будто мы были давно знакомы.

II.

Антону Борисову 42 года, и он живет против медицинской логики, и в каком-то смысле против природы, которая зачем-то, за что-то наградила его osteogenesis imperfecta — несовершенным остеогенезом, редким генетическим заболеванием. У остеогенеза есть красивые псевдонимы: «хрустальная болезнь», «стеклянная болезнь», «болезнь голубых склер», но сама болезнь чудовищно, садистически подлая, она одновременно уродует человека, заставляет его переживать бесконечную острую боль и почти полностью обездвиживает. Потому что кости, из которых вымывается кальций, по хрупкости равны куриному хрящику, пальцы ломаются, если чуть-чуть сжать карандаш, бедра — если неловко повернуться во сне, и может случиться по нескольку переломов в день.

При этом — полная умственная сохранность, и даже более того: происходит своего рода компенсация волей («люди несгибаемой воли», читаю я на одном из сайтов про остеогенезников), и холодным умом (потому что надо математически просчитывать и планировать каждый миллиметр жеста), и обостренной рефлексией, заставляющей относиться к себе особенно трезво и безжалостно.

Мальчик родился во Владивостоке при обстоятельствах самых брутальных: отец бороздил океанские, как говорится, просторы на китобойном судне и бурно радовался рождению наследника (потом отец станет директором рыбзавода в Астрахани, потом осужденным на 9 лет по громкому «астраханскому делу» за махинации с икрой. Он отсидит шесть, выйдет и в 52 года умрет). Одна из самых пронзительных нот в книге Антона — стыд ребенка за позор отца, за то, что родные стесняются выносить его на улицу, пока у подъезда сидят соседки-сплетницы, так что его передают с подоконника через заднее окно. Родители пройдут с мальчиком все круги ада, все больницы, народных целителей и шарлатанов, но однажды все-таки выдохнутся и сосредоточатся на новорожденной дочери, и мальчик, заброшенный в санаторий, не будет видеть их — живущих в двух остановках от казенного дома — месяцами, потом — годами, и обижаться, и стыдиться опять-таки себя. Его роман с родителями, кажется, до сих пор не закончен: книга начинается с обращения к матери и сестре, с благодарности за терпение, за честно выполненный родительский и родственный долг.

Эта книга, среди прочего, важна междустрочиями: она очень много рассказывает о СССР — стране, которую Антон почти не видел, которая была дана ему в ощущениях вокзала, казенного запаха мочи и борща, краски больничных стен, черно-белого телевизора. В этой стране неверно и невовремя ставили диагнозы, и даже поставив правильные, не знали, как лечить. Но там же и выживали, и в 1986 году Борисов мог лечиться в ЦИТОдва года с неразменными 75 рублями, не получая извне ни копейки, ни крошки хлеба, и бесплатно же ему были сделаны три сложнейших операции — сейчас это представляется решительно невозможным. В этой стране молодой инвалид, не способный пересечь порог квартиры, получал бесплатное высшее образование, а потом и бесплатную муниципальную квартиру (но на третьем этаже и совершенно не приспособленную для него). В этой стране не было инвалидных колясок для таких, как Борисов (первую, в которой он смог самостоятельно передвигаться, для него изготовили в Америке), зато всего-навсего одна публикация в местной газете могла перевернуть жизнь одинокого юноши, привести к нему вереницу друзей, найти работу, помочь с освоением компьютера, посадить на телефон доверия, где он, Борисов, помогал отчаявшимся молодым астраханцам. Эту противоречивость, эти силлогизмы системы Борисов добросовестно констатирует, до оценок и приговоров попросту не снисходя.

III.

Он остался в Портленде, куда с помощью друзей приехал в 1999 году за коляской, когда узнал, что именно здесь ведутся наиболее активные исследования по остеогенезу. И в самом деле: ему дали лекарства, и переломов стало намного меньше. Боли, впрочем, остались, а самочувствие сейчас, признается Антон, даже хуже, чем в юности. Но с этим уже ничего не поделаешь. В Портленде он стал человеком движения. Здесь много общественного транспорта, на нем можно добраться куда угодно: и в трамваях, в автобусах есть подъемники. Он живет в многоквартирном доме и в любой момент может вызвать одного из живущих в этом же доме социальных работников для разных бытовых нужд. С ним Рокки, которого могут пустить даже в госпиталь.

Американской идиллии, однако, не вышло. В августе у Антона отняли пособие, оставили только медицинскую страховку. Нет, Америка его не обижает, она просто выполняет свои законы. Случился вот такой казус: иммиграционные службы слишком долго проверяли его личное дело, и грин-карту он получил только в 2004 году. А пособие он получал с 2000 года. Но платить пособие негражданину могут только семь лет: предполагается, что за это время человек решит проблему с гражданством. Однако подать прошение о гражданстве Антон сможет только в 2009 году, по истечении пяти лет с момента получения грин-карты. В ноябре у него закончился последний рабочий контракт. Антон писал сенаторам, писал в Белый дом, ему вежливо отвечали: очень сочувствуем, но чтобы помочь вам, нужно изменить закон. Позвонил в кризисный центр. Там спросили: «Есть ли у вас суицидальные настроения?» — «Нет», — честно сказал Антон. — «До свидания», — сказал кризисный центр.

Он давно получил сертификат MCSE (Microsoft Certified System Engineer). Но кому нужны такие работники, спрашивает он, у которых проблемы со здоровьем?

— Никаких, в общем-то, проблем. Я вот только никогда не мог себе даже и представить, что мне когда-нибудь будет грозить жизнь на улице. Сейчас у меня есть средств на два месяца. А потом, если ничего не будет, — улица. Конечно, мои друзья знают об этой проблеме, они сказали мне, что помогут и что все будет нормально. Но я знаю, что они совсем небогаты. Лишнего у них нет, и садиться им на шею я не хочу.

Он не знает, куда еще можно обратиться, и просит об одном: помогите с работой.

— Работал я здесь полтора года в PGE (Portland General Electric), в группе, которая занималась поддержкой, программированием веб-сайтов. Перед тем, как на ту работу попасть, мне пришлось полтора года доказывать, что я что-то могу. Я же сюда без резюме приехал, в смысле, оно было, но кому оно российское нужно? Так вот, полтора года я работал в нескольких местах просто без денег. За все брался, что только мог делать. Но это мне тоже не помогло. Стало хуже со здоровьем — и все….

Зато у него есть семья. Там, в Астрахани.

— С мамой и с сестрой СЕЙЧАС у меня очень хорошие отношения. Это не просто слова, это действительно так. Мы перезваниваемся, не часто, все-таки для меня это дорого, но перезваниваемся. Отношения у нас наладились. Я очень не хочу, чтобы эта книга каким-то образом нанесла им вред. Я не обвиняю мать. Никого не обвиняю. Я не имею права это делать. В той ситуации она сделала правильный выбор — всю любовь она отдала моей сестренке. Я ведь не из-за мести писал все это. Просто я писал о своей жизни, о том, какая она была.

IV.

«Жизнь — это не выбор, жизнь — это шанс», — формулирует Борисов. «Кандидат на выбраковку» — куда более жестокая книга, чем «Белым по черному»: это жестокость бесстрастия, это голос всепонимающего человека, находящего для всех оправдания, ничего не требующего для себя, ни о чем не сожалеющего, простившего всех. Борисов не обличает и уж тем более не жалуется, он равномерно, иногда даже монотонно, рассказывает про непроглядный ужас жизни — и рассказывает так, что рассеивается любой твой личный ужас.

…«Инвалидов надо вешать!» — с такими словами Гальего зашел в его icq. Так они познакомились, согласились друг с другом — и продолжили жить.

Оригинал — здесь.