Höchst zerstreute Gedanken ;-)
Recent Entries 
11th-Sep-2011 02:30 pm - Астральная октава и сарделька

Анекдот

Петер Михаэль Хамель вспоминает Чели. Начало 1980-х гг.

„Но вернёмся к встречам с Чели: тут сказали, что он проводит публичную репетицию. Я иду в репетиционный зал в Гизинге — до того, как открылась филармония. Репетируют Четвёртую Брукнера в ми бемоль мажоре: этот аккорд в начале, с тремоло, ми бемоль у контрабасов и виолончелей, соль и си бемоль, там альты делают более быстрое тремоло, а остальные — более медленное. Вольфганг Гааг со своей валторной всё ждал своего соло, через столько-то тактов. Но до него дело вообще не дошло. Час спустя всё ещё разучивали тремоло. Многие думали, что Чели мается дурью. Если делать тремоло по-разному, быстрее или медленнее, получается разное звучание. Вдруг возник резонанс в несколько более высоких октав. Это и сейчас для меня феномен: как будто поют ангелы. Действительно невероятная вещь. Это была музыка сфер, которую я сейчас могу объяснить физиологически: почему она действительно звучала, т. е. почему это было не воображение и не какая-то эзотерическая проекция. И это мне показалось важным.

[…]

Но сперва о том, что было прежде, во время репетиции Брукнера в Гизинге: у них был перерыв. Этого я никогда не забуду, давали светлое пиво и белые сардельки. У него во рту была белая сарделька. Я говорю, Чели — или: маэстро, — это и была, только что, астральная октава, когда сегодня появились эти звуки там наверху? Тут у него сарделька выскользнула изо рта обратно в тарелку. „Вот, вы здесь играете и не слышите этого. Приходит кто-то со стороны и слышит. Разумеется, сегодня оно здесь было!“

[…]

Т. е. он понял, что я, по крайней мере, способен это услышать. И тут он начал громко на всех орать: „Вы ничего не заметили! Сегодня здесь побывал ангел!“ — или: „Сегодня здесь побывало Нуминозное. Это случилось на репетиции. А вы этого не заметили. Тут приходит кто-то, кто...“ Я уж и не знал, что натворил. А они смеялись, они думали: „Ах, пусть себе говорит“, — и не принимали этого всерьёз.“

Для справки

11.07.1912 — 14.08.1996

Был старше Микеланджели на восемь лет и пережил его на год.

Настоящая фамилия — Челебидаки — значится в списке дворянских родов Российской империи. Немецкий паспортист переврал её (Celibidache), и зачем-то Чели всю жизнь мирился с этим безобразием, восстановив справедливость лишь по отношению к своему сыну.

Учась музыке в Париже, Чели услышал по радио квартет Тиссена, вдохновился им, сочинил собственный и послал Тиссену; тот позвал его в Берлин. Там в 1939 он познакомился с буддистским монахом Мартином Штайнке (Дао Юн) и пристрастился к дзен-буддизму.

Чели пробовал себя как пианист, как композитор и только в 1938 г. начал учиться дирижированию, причём ещё некоторое время рассматривал это занятие как второстепенное.

В 1944 г. Румыния перешла на сторону союзников и объявила Гитлеру войну. Чели, и без того отощавший до скелета, теперь вдобавок прятался от немецких властей; бежать он отказался, не желая бросить ноты своих композиций.

Начало карьеры:

Сразу после войны тридцатитрёхлетний Челебидаки выиграл конкурс, хотя до этого дирижировал только любительскими ансамблями; когда Фуртвенглера наказали за сотрудничество с нацистами, а замещавший его Лео Борхард был застрелен военным патрулём, Чели поставили руководить оркестром Берлинской филармонии. В 1946 г. под управлением Чели в Германии впервые исполнили Ленинградскую симфонию Шостаковича.

До воссоединения Германии Чели имел гражданство Западного Берлина.

Чели был воплощением музыкальности; помнил все партитуры наизусть, безошибочно, каждую вещь держал в уме целиком, из каждой временной точки пьесы обозревал всё, что было и что будет, и это придавало смысл каждой ноте.

Ненавидя пластинки, он почти не записывался. После смерти Чели его жена и сын издали его исполнения, какие смогли наскрести по сусеку.

В 1954 г. уже знаменитый Чели внезапно получил выволочку от своего учителя Хайнца Тиссена: „ты ничего не понял“ и т. д. Поскольку думать Чели действительно умел, он не возмутился, а подумал и нашёл новый, свой путь в искусстве. Теперь его не всегда понимали; многие смеялись над его затянутыми темпами и философскими рассуждениями, но качество сохранившихся записей говорит за себя. Для профессионала, вероятно, они спорны и звучат как провокация; не обременённая знаниями Arquata слышит только рафинированное звучание инструментов, каждый из которых очищен от своих неприятных свойств, тщательно продуманную артикуляцию фраз и единство мысли, благодаря которому каждая часть пьесы оставляет впечатление человеческой речи. Речи очень умного собеседника.

Злой румын

„Я ненавижу солистов, которые не думают, которые всё притягивают за уши и совершенно произвольно творят, что хотят.“

„Ум — тоже составляющая личности исполнителя. Глупого скрипача можно отличить от умного. Хотите, чтобы я назвал имена? Ну, вероятно, это было бы немного опасно. Есть жуткие, потрясающие инструменталисты с совсем слабыми, глупыми мозгами.“

Злой, ужасающий, невыносимый Чели. Грампластинки — „звучащие блины, дерьмо, онанизм“, Малер — „одно из самых неприятных явлений в истории музыки“, критики — „паразиты, не имеющие права на существование“.

Коллеги-дирижёры, кроме Фуртвенглера, „за всё берутся и ничего не умеют“.

Он восстановил против себя оркестр Берлинской филармонии. Он оскорбил Анну-Софи Муттер. Он...

Поругал кого-то, поругался с кем-то — было и прошло. Останутся записи, хотя ими, конечно, живого концерта не заменишь; и эти записи всегда будут напоминать, что такое настоящее искусство.

Чели дирижирует прологом к „Тристану и Изольде“: ни тебе некрофилии, ни газовых камер, ни Рагнарёка. Свет и любовь. Может, Вагнер и антисемитом не был? ;-)

...Роскошный, добрый, сияющий, щедрый Чели.

Чайковский — „настоящий симфонист“. Бенедетти Микеланджели — „гений“ („Меня как молнией поразило. Я возблагодарил Бога, что Он не создал меня пианистом. Как бы я смог выдержать сравнение с этим гениальным музыкантом?“).

Бетховен, пятый концерт, 1974 г., Парижский симфонический оркестр, солист Бенедетти Микеланджели.

Чайковский, Шестая симфония си минор, четвёртая часть. Оркестр Мюнхенской филармонии.

Шарлатан. Учитель

Пластическая ценность сцены, когда сарделька падает у Чели изо рта в тарелку: … От момента, когда точка зрения входит в комнату, где обедают музыканты, до момента, когда эти музыканты начинают над Чели ржать. На что они в определённом смысле не имеют права (см. его талант), но на что в ином смысле право, опять-таки, имеют — смешное смешно, и над ним следует смеяться. В обозначенных рамках это материал для художественной прозы или короткометражного фильма.

В этой сцене замечательно чётко видно, каким образом высшее и, значит, самое существенное мгновенно тонет в чепухе, чуть его вынесут на всеобщее обозрение — оно в т. ч., но не только, забалтывается. Безусловно главное здесь — резонанс в более высокие октавы, которого Чели добивался, кто знает, инстинктивно или сознательно; этого никто не заметил поначалу; наступил миг, и его достижение было всё-таки высказано, сформулировано. Казалось бы, те, кто сами не заметили достижения, но теперь о нём узнали от другого человека, должны заняться перевариванием узнанного. Шиш. Дуля с маком. Оркестранты ржут над смешным поведением своего дирижёра по поводу констатации его достижения. Смешное падение сардельки изо рта и смешное вербальное поведение Чели случилось всего только по поводу сути, даже не самой сути, а рассказа про неё; в конце концов, зная этого человека, нечему тут было удивляться (он не мог не расфилософствоваться в ответ на подобную провокацию); но толпа жадно кидается на яркую и громкую погремушку, игнорируя брильянт.

И в этом, видимо, заключено резюме его судьбы: он фантазирует и… словоблудствует, в сущности, потому что вываливает из себя сырьё, он не поэт, словом в художественных целях пользоваться не умеет, он хватается за буддизм, за философские словеса в поисках оболочки для своего знания — а толпа довольна, что получила нечто странное (несуразное, на её вкус), толпа ржёт; и выходит, он сам свой занавес, плотно скрывший (dicht machen) своё откровение, и без того сложное, от восприятия непосвящённых.

Очень показательна невольная обмолвка насчёт Караяна, когда на вопрос журналиста, почему Чели не хочет записываться, ведь, например, пластинки Караяна нравятся людям, Чели ответил: кока-кола тоже воодушевляет массы! Газетный заголовок, скроенный из этого высказывания, ему, конечно, не соответствует; но газету все прочли, и, поскольку ясно, что Караян не равен кока-коле и несправедливо утверждать обратное, вышел скандал, заглушивший истину. Она состоит в том, что воодушевление масс не есть критерий хорошести какого-либо дела или поступка. Чтобы, например, записать пластинку, Чели нужны были более веские основания, чем констатация, что пластинки нравятся толпе и она их покупает.

Когда он захотел сделать пластинку для детей, он её сделал, и причина обозначена в собственноручном предисловии к программке записанных на ней пьес. Не всем детям досталось, как мне, счастье (материальный сад снаружи), поэтому я сделаю карманный сад, портативный, — эрзац, в сущности, но постараюсь впихнуть в него столько фантазии, чтобы эрзац ожил и стал источать счастье.

...Чели принадлежит к людям, растущим напрямую из собственного корня: не способным привиться на какую-нибудь традицию, вообще на чужой ствол, чтобы расти комфортно и плодоносить без проблем. Настоящий талант всегда дик и поэтому неудобен. Он злит порой; но его поперечность естественна, он ничего не делает нам назло, и поэтому даже злясь на него, отталкиваясь от его неудобных поступков и заявлений, мы растём: он заставляет нас думать.

17th-Aug-2011 01:58 pm - Два шарлатана

Существуют два полярных типа — “senza lettere”, изобретатели нового, лопающиеся от идей, но оставляющие мало завершённых трудов, и мастера образцовой выучки, создающие много шедевров, идеально выражающих своё время. Паганини принадлежит, безусловно, к первому типу, как и Леонардо. Отсюда всякие шифровки (Леонардо шифровал дневники, как Тартини — стихи над нотными строчками своих концертов, писал справа налево и т.д.) и тайны, и оставшаяся неразъяснённой “музыкальная философия”, чудодейственный „метод“, который Паганини грозился опубликовать, но следов которого в его бумагах так и не обнаружили — аналог теории Леонардо, исчезнувшей бесследно или никогда не существовавшей.

дальше )

20th-Apr-2010 06:59 pm - Шарлатаны?...

...Celionati

Celebidachi.

Эмпедокл, которого по-своему воспели Гёльдерлин и Гофман.

Человек-инвенция, гениальное изобретение всё того же Автора, которое постоянно водит нас за нос для того, чтобы привести к истине. Человек-инвентор, который обязан изобретать трюки на случай, окказиональности, в любом положении знать и сообщать нам нечто, выводящее ум за собственные рамки, отсылающее нас к вертикали вместо привычного горизонтального тупика – скрыто истолковывать любое положение, скрыто потому, что вывести понимание высшего смысла в прямое, лобовое высказывание невозможно:

Вратарь, ловящий любой мяч свыше; интерпретатор всего подряд.

Этот персонаж, называемый то шарлатаном, то философом, то колдуном, этот Паганини, которого попеременно обожествляют, предают анафеме и не принимают всерьёз, даже не всегда вмещается, хоть в первом приближении, в искусство, науку, ремесло, которое всё-таки нужно ему, чтобы здесь выжить, и которым он всегда владеет, но никогда не может удовлетвориться. Выламываясь из собственной судьбы, он оставляет в жизни брешь, в которую мы можем оступиться – – и это желательно. Его божественное беспокойство нужно для того, чтобы беспокоить нас. Искусство способно, при крайнем напряжении сил, высказать истину, и, однако, это высказывание герметично для большинства людей, незаметно им; а не заметить ослиную серенаду генуэзца может лишь глухой, бега на Болонском стадионе – лишь слепой. И как ты проглядишь громкого, хищного, скандального Mr. L***, этого заводилу, автора миллиона замыслов, которые уж воплощать будут другие, при том, что нарожать их в таком астрономическом количестве способен лишь он?

Шарлатанами эти ходячие фейерверки слывут, в общем, не без обывательского резона: они ведь и правда в итоге не дарят никому Сипанго с молочными реками, а увлекут, подожгут тебя своим огнём, ещё, пожалуй, и денег на этом срубят, а в итоге откроют далеко, в неудобном месте, какую-то дикую, опасную страну, (пока) бесполезную и для них, и для тебя. Но вспомни, чем в «Принцессе Брамбилле» оборачивается Marktschreier: проводником в страну изначальностей, высших, подлинных, незамутнённых вещей; проводником к пониманию Мира. Целителем. Эмпедоклом.

Городить шарлатан может что угодно; Челебидаки, например, нёс... далеко не золотые яйца; но ведь и это, эти словоблудия, блудливые речи, кажущиеся заблуждения, служат всё тому же: таранить обыденность. Разбивать стены тупика, заставлять нас шевелить духовными способностями, соображать, кумекать, вспоминать о том, что ничто не решено за нас, что с высот глядит сюда бесконечное Ожидание. И лучше сделать нечто невпопад, чем оставить его без ответа.

В лоб, напрямую ничего высказать нельзя: сказать – пожалуйста, чтобы при восприятии весь высший смысл улетучился и остались бессодержательные заклинания вроде заповедей, и воспринявший пустую оболочку остался в приятном убеждении, что теперь-то узнал и понял всё. Но даже самая очевидная истина нуждается в твоём, лично твоём шевелении, чтобы тебе открыться. Паганини стольким спящим душам надавал целительных поджопников, вернул к жизни стольких, в конце концов, не одного же Шумана, не одного только Листа; никакой воспитатель / проповедник не достигнет этого эффекта, потому что черпает воду ситом. А шарлатан пришпаривает погрязших в привычке, чтобы они забегали, засуетились, ведь больше шансов, что они наткнутся на продуктивные мысли, пребывая в этом броуновском движении, чем когда они сидят каждый в своём тесном уголку, каждый со своей соской, и гордятся, что ничего лишнего не видят и не слышат: ни хорошего, ни плохого. Равно невосприимчивы ко всему, выходящему за их собственный узкий, постоянно сужаемый круг интересов. Всевышний говорит им что-то всю их жизнь напролёт, а они пропускают из одного уха в другое транзитом, без таможенного досмотра и паспортного контроля.

Шарлатан даёт детишкам наглядность, как рекомендовано наукой дидактикой: его «обман» часто аллегоричен и в любом случае содержит намёк, отсылку, побуждение искать нечто в определённом направлении: холодно – теплей – совсем тепло… Горячо! Молодцы. – Найденное можно назвать, но до того, как мы сами нашли его, мы не поняли бы верно ни одного, самого точного, блестяще, гениально точного названия: говорить об известном тебе предмете можно только с тем, кто этот предмет уже узнал. Искусство может сказать высшее с гениальной точностью, но не может проделать работу воспринимающего за него – чтобы понять сказанное, воспринимающий должен сам потрудиться, и этот труд происходит вовсе не исключительно в тексте, подлежащем восприятию.

Шарлатан – милость свыше, потому что он возится со слепыми, и некоторые прозревают, потому что, как выясняется, не были безнадежны, как прочие. Шарлатан – идеальный педагог?...

Во всяком случае, в нём всегда есть нечто учительское.

Во всяком случае, он гораздо лучший учитель, чем серьёзные поборники учений, доктрин и морали.

Эмпедокл.

Леонардо.

Колумб.

Паганини.

Челебидаки.

Л****.

This page was loaded Mar 28th 2024, 9:18 am GMT.