| 5:33a |
В этом треде мы говорим о литературе...
Если взять Достоевского, например, да и вообще русскую классическую литературу, то обычно в ней идет речь о персонажах высшего света, и понятно, что выражаются они по большей части довольно витиевато. Ну, и вообще, будучи литературными персонажами, позволяют себе и говорить языком, куда более литературным и вычурным, чем позволяют себе, например, в разговорной речи гопники двадцатого века, т.е. мы с вами.
Но если взять главное программное произведение Достоевского, считающееся вершиной его творческой деятельности - "Братья Карамазовы" (единственное, кстати, из его произведений, которое я взял и прочитал от начала до конца, не отвлекаясь и не делая перерывов в несколько лет - кажется, в больнице тогда лежал с подозрением на гепатит), то там это выпячено в какой-то уже совершенно особенной степени, больше, чем во всех прочих произведениях Достоевского.
Меня это сразу удивило, уж больно странно все герои друг с другом общались - сидят два брата Карамазовых на ночной кухне и интеллигентно бухают, но речи при этом произносят настолько прочувственные и выспренные, будто не друг перед другом выделываются, а на публику работают. Именно что, почти любой разговор в книге подан не диалогом - а набором монологов, каждый из которых будто бы предварительно написан и разучен персонажем.
И что-то в этой манере конверсаций было таким знакомым, будто бы тысячу раз я такое видел в литературе и еще где-то, только вот в данном случае каким-то неуместным. Ну не будут два брата за столом разговаривать друг с другом вот так, монологами, будто бы рассчитывая на зрителей. Но где-то в другом месте такая манера могла бы быть уместной, более того - единственно возможной. Вот только где, я не мог понять, почти до самого конца книги, и продолжал читать, чувствуя искусственность подачи каждого очередного разговора героев.
И только в самом конце книги до меня и дошло. В конце книги, напомню, начался суд над Митей Карамазовым. И вот, герои, которые разговаривали друг с другом на протяжении четырех томов, теперь выступали на суде - и, странное дело, в их речи не поменялось абсолютно ничего, манера прочувствованных монологов была той же самой, только теперь-то она была полностью на своем месте, ибо именно так и принято произносить речи на суде (по крайней мере, в романах и детективах) - с необходимой аффектацией, эмоциальностью, связностью, логичностью - и именно в виде монологов, которые никто не смеет прервать, задавая вопросы уже впоследствии. Монологов, рассчитанных на многочисленную публику - присяжных и зрителей в зале, несмотря на то, что обращены они могли быть и к одному собеседнику, судье или прокурору, задавшим какой-нибудь вопрос.
И подумалось мне, что эффект этот вряд ли случаен. Хитрый Достоевский с самого начала книги заставил персонажей говорить так, будто бы они выступают на суде, перед незримыми присяжными, которые будут взвешивать каждое их слово. По сути он развернул суд в прошлое, и вся книжка представляет собой суд, начавшийся еще до совершения убийства и лишь после него вступивший в кульминационную фазу.
На самом деле, трудно сказать, кого именно судит Достоевский - Митю ли Карамазова, Ваню ли, Смердякова ли, или всех персонажей книги разом, но скорее всего, тут речь идет о более глобальной задаче - суде над всем современным писателю обществом и государством. И то, что лишь к концу книги до читателя доходит, что суд-то начался не в конце, а в начале, и продолжался все четыре тома книги незаметно для читателя - это и есть тот самый поражающий воображение писательский гений, которым великий писатель отличается от всех прочих.
И вот в такие моменты и начинаешь осознавать отличие Достоевского от современных писателей, пусть даже и вполне неплохих - и понимаешь, почему его издают и сто тридцать лет спустя после смерти, и будут издавать и дальше, в то время, как современных писателей со всеми их достоинствами, забвение, увы, ждет гораздо раньше. |