Аспирантский семинар: "Художественная речь и желание"

ФОНД ЭФФЕКТИВНОЙ ПОЛИТИКИ,
РОССИЙСКИЙ ГОСУДАРСТВННЫЙ ГУМАНИТАРНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

представляют курс лекций
члена Королевской нидерландской академии наук,
профессора интеллектуальной истории и исторической теории
Гронингенского университета

Франклина Рудольфа АНКЕРСМИТА

Франклин Рудольф Анкерсмит – выдающийся современный философ истории.
Член редакционного совета международных научных журналов: History and Theory, Rethinking History, CLIO, Historiography East and West, Journal of the interdisciplinary crossroad.
Автор книг: «Нарративная логика» (1983), «История и тропология» (1994), «Эстетическая политика» (1997), «Историческая репрезентация» (2001), «Политическая репрезентация» (2001), «Возвышенный исторический опыт» (2005).

В философии истории Анкерсмит проделал путь от горячего сторонника «постмодернистских» теорий, сводивших назначение исторического знания к задаче конструирования убедительного повествовательного текста, до строгого критика тех же теорий, которые, на его нынешний взгляд, проявляют полное безразличие к теме реального присутствия прошлого в жизни сообщества.

ТЕМЫ И РАСПИСАНИЕ ЛЕКЦИЙ

• Мой путь в философии истории

30 мая, РГГУ, ауд. 206 - начало в 12.30

• «Присутствие» и репрезентация

31 мая, ФЭП, конференц-зал - начало в 14.00

• Политический символизм: или как оставаться на поверхности

2 июня, ФЭП, конференц-зал - начало в 12.00



Лекции читаются с переводом.
Телефон для записи на лекции в РГГУ и в ФЭПе: 745-52-25

Приглашаются все желающие!

Приносим извинения за неожиданную отмену предыдущего семинара. Следующий семинар состоится в пятницу, 12 мая, в 17-00 (Пушкинская гостиная). В программе семинара -- выступление Ольги Юрьевны Пановой "Между апатией и агрессией: диалектика желания в рок-культуре". Участие аспирантов-литературоведов 1 года обучения, разумеется, обязательно. Просьба скачать хэнд-ауты, размещенные на сайте кафедры в разделе "Новости" (http://www.philol.msu.ru/~discours/index.php?option=com_content&task=blogsection&id=3&Itemid=10).

Невзирая на майские праздники, очередное заседание методологического семинара состоится по расписанию - в пятницу 5 мая, в 17.00.
Прозвучик доклад Сергея Козлова "Научный семинар как объект желание". Участие аспирантов, как обычно, обязательно.

После сегодняшней лекции Дж.Хиллиса Миллера у меня возникло две мысли, которые мне хотелось бы задокументировать на блоге семинаре -- в надежде (хотя и исчезающе малой), что на них кто-нибудь откликнется. Собственно, речь идет о двух, как я думаю, заблуждениях, которые частенько оставляют свой след в литературоведческих рассуждениях.

Первое заблуждение состоит в том, что существует-де некое принципиальное различие между филологическим (профессиональным) и нефилологическим ("профанным") способами чтения. Как правило, постулирование этого различия сопровождается призывом, обращенным к филологам, "уделять больше внимания чтению как таковому". Т.е. либо филологи должны "снизойти" до грубого, но исполненного правды, чтения, производимого "массами", либо признать концептуальное первенство последнего.
Я уверен, что в принципе КАЧЕСТВО мышления не зависит от профессиональной принадлежности человека. Я не исключаю существования умного сантехника, которого при чтении литературы посещают те же размышления, о которых пишет, к примеру, Деррида. Я допускаю, что умный сантехник не всегда в состоянии выразить свои ощущения и вполне сформулировать свои мысли, но я не согласен с тем, что рассуждения Дерриды охватывают область будто бы доступную только "избранным". С другой стороны, существуют также глупые сантехники (и их, быть может, большинство). В качестве примера "умного сантехника" (или, точнее, "жилетника") я могу указать на Жюпьена из "Поисков утраченного времени".
Роль литературоведа заключается лишь в умении систематизировать разного рода размышления и в том, что он сознательно посвящает этому свое время. На самом деле, он не работает с какими-то "особыми" абстракциями или "литературоведческой заумью". Хороший читатель-нелитературовед вполне способен на очень глубокие, обобщенные и веские суждения о литературе. Следовательно, по-моему, никакой СУЩЕСТВЕННОЙ разницы между этими двумя позициями нет. То, что данный индивид в процессе обучения в университете освоился с той или иной терминологией и некоторыми способами выражения, может положительно сказаться на его способности высказывать свои мысли, но не на его способности мыслить или чувствовать литературу, которыми он может обладать и безо всякого образования.
В конце концов, развитие этой последней способности, -- дело усилий каждого человека в отдельности. Есть произведения, чтение которых способствует этому, есть и произведения прямо противоположного рода. Первые можно назвать "хорошей литературой", вторые -- "плохой". Есть, кроме того, "плохая" литература, которая может в качестве отрицательного примера помогать освоиться с хорошей. Можно согласиться с тем, что соотношение "плохого" и "хорошего" в литературе исторически обусловлено, и все же: (1) прогресс человеческого мышления, способность понять и/или сказать что-то принципиально новое, также как развитие новых плодотворных литературных теорий, связаны прежде всего с "хорошей" литературой; (2) определять ценность и ДЕЙСТВЕННОСТЬ литературы по степени ее массовости -- это тоже самое, что определять качество товара посредством подсчета людей, собиравшихся его купить. Последнее, кстати говоря, -- весьма действенный экономический фактор, ответственный, к примеру, за возникновение ажиотажа вокруг тех или иных товаров. Но большинство товаров, купленных в режиме ажиотажа, потом не находят себе применения и скоро оказываются на помойке.


Второе заблуждение (тут надо быть более осторожным) состоит в восприятии гуманитарных наук как некоей приблизительной версии наук естественных. Здесь я имею в виду прежде всего высказанное Дж.Хиллисом Миллером утверждение о том, что "литературная теория полезна только если она верифицируема", т.е. может быть проверена на материале каких-либо конкретных произведений. Сложно не согласиться с этим утверждением в целом, и все же существуют довольно значимые нюансы, которые подтачивают его со всех сторон:
(1) Никогда не было и не будет литературной теории, которая бы в основе своей не была направлена на те или иные произведения, иначе бы таковая теория вовсе не была бы "литературной";
(2) Если бы целью теории литературы было бы только разъяснение конкретных произведений, то она бы не существовала в той форме, которую мы знаем. Аристотель написал бы не "Поэтику", а "Инструкцию по чтению Софокла". Человек имеет неизбежную склонность к обобщению.
(2.1.) Мыслительная область всякой литературоведческой работы шире, чем те произведения, на которые она эксплицитно ссылается;
(3) Имеет ли способ верификации шахматная партия? Если нет, то она должна быть признана бесполезной. (Тогда можно было бы сказать: "Эта партия была бессмысленна, потому что я ее проиграл".)
(3.1.) Литературная теория представляет собой образчик мышления о текстах. Она может быть "неверна" в целом, но может при этом дать нам в распоряжение новые мыслительные тактики;
(4) Критерий логичности и мыслительной цельности для литературной теории играет по крайней мере не менее важную роль, чем соответствие тексту.
(5) Литературная теория не только разбирается с существующими текстами, но и пытается охватить тексты будущего.
(7) Верификационизм, т.е. предположение о том, что мы знаем только то, что можем проверить, противоречит интуиции. Представим себе, что я знаю, например, что моя прапрабабушка по материнской линии была японкой. Проверить я этого, однако не могу (сама прапрабабушка умерла, документы утеряны, память бабушки уже слаба и проч.). Следовательно, "на самом деле" я этого не знаю? Но в чем разница между просто "знанием" и "знанием на самом деле"?
(6) И, наконец, это скорее преимущество, что литературоведение не имеет "жесткой" (hard) эмпирической основы. В человеческом мышлении есть стратегии, которые не вписываются в верификационистскую дихотомию "верно-неверно". Естественные науки вытеснили из себя все, что есть в человеческом сознании тонкого и склонного к неопределенности. Но даже такие стратегии имеют оценку качества.
Я буду очень благодарен за отзывы,
Андрей Логутов

Внимание! На следующей неделе участники аспирансткого семинара приглашаются на два внеочередных мероприятия:

встречу с редколлегией ИЛ во вторник 25/04, 16-45
и на лекцию Дж.Хиллиса Миллера в пятницу 28/04, 15-30.

Присутствие аспирантов 1-го года обучения обязательно. Не забудьте ознакомиться с текстами к Миллеру, вывешенными на сайте кафедры (ссылка выше)!

Глубокоуважаемые аспиранты!

Формально - я отвечаю на вопрос Даши Земсковой.
( (Прочитать) )
Неформально – обращаюсь к Вашему профессиональному сознанию.

Смысл семинара «Художественная речь и желание» заключается в развитии таких жизненно важных навыков профессионала-гуманитария, как гибкость в постановке проблем и видении материала - мотивация к самостоятельному поиску - способность продуктивно участвовать в коллективном обсуждении.
Никто никого из Вас к подвигам не понуждал, и я даже перестала вести списки присутствующих, т.к. постоянных посетителей без труда узнавала в лицо. Особо трогательную благодарность испытываю к добровольным докладчикам – Льву Трахтенбергу, Андрею Логутову и Даше Земсковой. А также к тем, кто хотя бы пытался формулировать по ходу дискуссий вопросы и реплики.
Оно Вам, вроде, ни к чему – «желание» - для написания диссертации на нормальную литведческую тему! Но ведь написание диссертации – не самоцель, а средство (само)воспитания профессионала, уважающего себя и (простите!) стоящего чего-то на интеллектуальном «рынке». Нельзя стать таковым, уклоняясь от вызовов и напряжений. Приспосабливать свои мозги к неординарному видению литературного материала – а практически каждый из выступающих нечто такое предлагает – это напряжение, и большое, особенно, если делать это активно, т.е. стремиться не только услышать нечто, но и осмыслить, и вынести в поле общего разговора. Эти навыки, к сожалению, плохо культивирует наша школа (ее mainstream), притом что базовое образование дает неплохое. Нужны они Вам или нет, - решайте сами, в зависимости от меры амбиций и видов на будущее. Но если не учиться сейчас, не научитесь никогда.
Проблематика, которую мы пытаемся обсуждать в семинаре, это (если Вы еще не догадались), в том числе, и проблематика нашей/Вашей профессиональной мотивации. В «интеллектуалы» никто никого не загонит и не направит по распределению. Решают – мера таланта (от Бога) и желание, творческий компонент (исключительно изнутри).
Семинар, кстати, продолжается до конца мая , и у закоренелых неучастников есть отчасти возможность опомниться.
Теперь – ответ на вопрос Даши. Ясно, что до конца мая «все» с докладами выступить не смогут. Но опубликовать (пусть даже полу-) созревшую мысль можно и нужно – на то создан блог. Прошу в нем объявиться – и будет ясно, кто с чем пришел, кто сколько вынес и кто чего может. Не для рейтинга в баллах, - а хотя бы для пробы голоса. Вы же хотите быть услышанными? Так выскажитесь. Публикация высказывания (ответственного и по существу рассматривавшейся нами широкой проблематики) – одна из форм зачета.
Другая форма зачета, - она же и ОСОБОЕ ЗАДАНИЕ ВСЕМ!!!!
Международный коллоквиум 28 апреля на жгучую тему «Будущее литературной теории» - это, граждане, ДЛЯ ВАС. Ваша задача (и почетный долг!) – ознакомиться с материалами (вывешены на сайте кафедры «словесности») и сформулировать американскому светилу вопрос на любом языке.
Осмысленный, толковый, внятный, краткий, продуктивный для дискуссии вопрос сформулировать СЛОЖНО – в некотором роде, искусство. Дерзайте! Вопросы могут быть трех сортов:
1). По тематике лекции – в рамках тех вопросов к дискуссии, что уже вывешены на сайте.
2). По текстам Сервантеса и Пинчона. Каждый может вычитать свое из предлагаемого со-положения «классического классика» и классика постмодерна – попробуйте, может найдете что неожиданное.
3). Про что угодно (Дж. Х. Миллер – очень широко мыслящий гуманитарий)

Вопросы нужно «отточить» (хотите посоветоваться по содержанию или форме – welcome!)! Дискуссию мы намерены записать для последующей публикации.
Глубокоуважаемые аспиранты! Вы это можете! А кто не может… - со своей стороны могу только руками развести.
О результатах (ярких достижениях и печальных провалах) зачетной сессии будут оповещены соответствующие кафедры и деканат.
ТД

14 апреля, в 17.00 в Пушкинской гостиной состоится очередное заседание семинара с докладом: Е. Д Гальцова (ИМЛИ РАН, РГГУ). «Раскрепощение «желания»: теория и практика сюрреализма».

Тексты к семинару:

А. Бретон. Надя. Однажды там будет. (Антология французского сюрреализма 1920-х годов. М., 1994)
А. Бретон. Безумная любовь. М., 2005
Л. Арагон. Защита бесконечности. Ирен. (Антология французского сюрреализма 1920-х годов, 1994)
А. Бретон. Первый манифест сюрреализма (Называть вещи своими именами. М., 1986 (http://www.vvsu.ru/TOK/mhk/Breton.htm)
А. Бретон. Второй манифест сюрреализма. (Антология французского сюрреализма 1920-х годов. М., 1994)
Р. Кревель. Дух против разума. (Антология французского сюрреализма 1920-х годов. М., 1994)

Присутствие аспирантов первого года традиционно обязательно.

 

17 марта 2006 года тема аспирантского семинара «Художественная речь и желание» прозвучит как "Мечты советского человека и тексты соцреализма". Докладчики: Ю. Лидерман (РГГУ): "Мечты, сны, желания советского человека в кинематографе" и Д. Земскова (асп. каф. русской лит-ры ХХ века) "Соцреалистическая литература "второго ряда" как азбука советской мечты".

24 марта 2006 года в рамках аспрантского семинара "Художественная речь и желание" состоится заседание на тему "Самая читающая страна": к истории конструкта". Докладчики: И. Каспэ (РГГУ) "Советский книголюб": чтение и желание" и Дж. Мамедова (РГГУ) "Контроль над любовью к книге: воспитание советского читателя".

Разумеется, присутствие аспирантов строго обязательно.

В рамках аспирантского семинара «Художественная речь и желание» 10 марта 2006 (Пушкинская ауд. 17.00)
состоится круглый стол
"Феномен знаменитости: пространство желаний в литературе и моде"
Подробная информация по ссылке
http://www.philol.msu.ru/~discours/announces/10_march.html

Хотелось бы поблагодарить всех, послушавших мой доклад за внимание и интересные вопросы (часть которых, к сожалению, были высказаны уже в приватной обстановке после выступления). Также не могу не посетовать на то, что обсуждение столь насущных тем, как природа чтения, связь между авторскими интенциями и текстом, понятие "хорошей литературы", роль литературоведения и проч., происходит СРЕДИ КОЛЛЕГ-АСПИРАНТОВ довольно редко и скорее вскользь. Через несколько дней я опубликую текст моего доклада на блоге и буду рад, если дискуссия продолжится в родной всякому филологу письменной форме.
Еще раз спасибо!

3 марта сего года в традиционные 17-00 в Пушкинской гостиной состоится очередное заседание семинара.
В числе прочего -- доклад Андрея Логутова "Поэтический текст и динамика желания". В кругу тем доклада -- репрезентация желания в поэзии Эмили Дикинсон и, вообще, возможность рассматривать поэзию через призму желания.

Рекомендуемые тексты:

ТЕОРИЯ
Серль, Джон "Рациональность в действии", глава 1. (John Searle)
Фуко, Мишель "Слова и вещи", параграф 1 главы 10. (Michel Foucault)

Тексты доступны на русском языке по следующим ссылкам:
http://www.elenakosilova.narod.ru/studia2/searle/searle.htm
http://www.philosophy.ru/library/foucault/01/10.html

ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ТЕКСТЫ (3 стихотворения Эмили Дикинсон) будут фигурировать в отдельной рассылке.

И, самое главное, -- ВОПРОСЫ К РАЗМЫШЛЕНИЮ. Они заведомо шире, чем те, что будут ставиться в докладе. Итак,

Общие вопросы:
(1) Кажется ли вам справедливым утверждение о том, что процесс чтения движим желанием чтения?
(2) Кажется ли вам справедливым утверждение о том, что литературоведческий анализ движим желанием осуществить таковой анализ?
(3) Если (1) и (2) верны, то представляется ли вам, что эти два желания имеют одну и ту же природу?
(4) Может ли в художественном тексте намеренно осуществляться программа сопротивления первому, второму или же обоим желаниям?
(5) Или скорее верно утверждение о том, что всякий художественный текст оказывает таковое сопротивление?
(6) Если на один из вопросов (1) или (2) вы дали отрицательный ответ, то какую альтернативную модель вы могли бы предложить?

Вопросы относительно предложенных теоретических текстов:

Вопросы к Серлю:
(1) Насколько, по-вашему, утверждения Серля относительно динамики желания (в т.ч. постулирование «разрыва» между интенцией и ее конкретной реализацией), выведенные на материале повседневной речи, применимы к художественному тексту?
(2) Верно ли, что имеется разрыв между тем, что текст говорит и тем, что он хочет сказать? Насколько это вообще свойственно художественному дискурсу?

Вопросы к Фуко:
(3) Согласны ли вы с утверждением Фуко, что извод литературы, появившийся в XIX веке, воплощает собой «автономное» (неутилитарное) осуществление языка?
(4) Насколько «желание» литературы что-либо сказать (если вообще таковое имеется) направлено в объективный мир? В какой мере вы могли бы согласиться с утверждением Канта о том, что «Искусство есть целесообразность без цели» применительно к литературе?

А. Л. Топорков (РГГУ). Любовная магия как сублимация желания.
К обсуждению – главы из книги "Заговоры в русской рукописной традиции 15-19 вв.: История, символика, поэтика" (2005).

В пятницу, 10 февраля 2006 г. 17-00 в Пушкинской гостиной будут выступать:

Дианова Т.Б. (филол. ф-т МГУ) «Желание» в русском фольклоре: концепт, тема, повествовательные стратегии, речевые формы.
А. Козьмин (РГГУ) Проблематика желания в русской сказке.

ВНИМАНИЕ!!!
3 февраля семинара не будет!
Следующий семинар, 17 февраля, состоится в 15-20!
Следите за объявлениями и проверяйте свои почтовые ящики.

Филология ждет того, чтобы в ходе ее беседы с более или менее смежными ей науками ей волшебным образом вернулось ее собственное основание, которое, кажется, выскользнуло из ее рук. Однако если принять ощущение "безосновательности" филологии -- которое, по крайней мере, не покидает меня лично, ощущение несоответствия между корпоративной согласованностью (пусть и формальной) с одной стороны и тематическо-концептуальной сумятицей, с другой, -- за истину, то в равной мере повисают в воздухе и прочие гуманитарные дисциплины. Опоры на биологию, математику, физику и прочие на первый взгляд добротно скроенные «объективные» науки не спасают положение по соображениям, которые можно найти, например, у Фуко («Слова и вещи», «Археология гуманитарных наук»). Соответственно, задача вернуть филологии некий утраченный секрет или, точнее, наконец артикулировать его среди многоголосья остальных гуманитарных наук, довольно трудна хотя бы потому, что и другие науки уже не столь уверены в собственных основаниях и границах. Междисциплинарность – это симптом такого размывания. Ее внутренняя направленность: скорее заново их очертить, а не – как многие, должно быть полагают – преодолеть.
Отсюда – с одной стороны, неизбежное непонимание сторон, когда почти любой диалог рано или поздно заходит в тупик, а с другой – «интересность» всяческих попыток поговорить – «интересность», являющаяся скорее злом, чем благом, ибо происходит она из того, что в – увы – очень неплотную ткань научной речи то и дело вплетаются личные моменты: случаи из жизни, суждения субъективного порядка и проч. Насколько мне не изменяет память, именно так обстояло дело в случае с полемикой относительно преподавания литературы в школе. Не стоит и говорить, что в подавляющем большинстве случаев такого рода «анекдоты» состоят сплошь из общих мест.
Одна из кажущихся возможностей междисциплинарного диалога коренится в иллюзорном подобии языка различных наук. Но очевидно, психолог и филолог по-разному понимают, например, слово «символ». В соответствующих дисциплинах оно используется различным образом, и без должного прояснения вести взаимную беседу здесь нельзя, хотя – естественно – само это «прояснение» в свою очередь нуждается в каких-то общих терминах, которые частенько снова подбираются без должной внимательности. Разговор выстраивается как система параллельных, но в действительности, далеких друг от друга цепочек суждений, и одному только кажется, что он отвечает на вопросы другого. Диалог подменяется двумя по-человечески «интересными» (см. выше) монологами.
Несложно указать на один из узловых моментов, препятствующих междисциплинарной коммуникации. Для филологии текст – нечто большее, чем свидетельство духовного, психологического, языкового или социального характера. Это «нечто большее», в котором, возможно и состоит ее секрет, предполагает прежде всего автономию текста как объекта рассмотрения. Автономия такого рода – это своеобразный «символ веры», который предваряет всякое собственное филологическое размышление или говорение. И, наоборот, например, «психология» для нас – это всегда либо «психология героя», либо «психология писателя», либо «психоанализ» как метод обращения с произведением – в любом случае, «текст» заведомо шире «психологии», с чем собственно психологи никогда не согласятся.
Таким образом, на пути собственно «научного» междисциплинарного общения есть существенные (пусть и преодолимые в перспективе) трудности. Оттого попытки такого общения имеют тенценцию переходить на уровень «наименьшего общего делителя», т.е. на уровень повседневности – где мы все являемся немного литературоведами, немного лингвистами, немного психологами и т.д. С моей точки зрения, это сулит определенного рода выгоды в том смысле, что здесь во всю силу проявляется изначальная инвариантность человеческого мышления: умная мысль остается таковой независимо от своей эпистемологической «маркированности». Есть здесь и дурная сторона: из повседневности – именно в силу иллюзорности наличия общего языка – сложно выйти в то или иное «научное» поле. Здесь нужна известная аккуратность и способность временно покидать пространство междисциплинарного общения, чтобы вернуться к тому самому «секрету» филологии, наличие которого я столь вольно постулировал, и к которому мы все имеем какое-то отношение.

Комментарий Т.Д.Венедиктовой
Комментарий В.И. Ильина

Вопросы Н.Т. Пахсарьян:
1) Каковы традиции и формы выражения наставления и наслаждения в литературе?
2) Есть ли структурные, нарративные отличия дискурсов наслаждения и наставления? в чем они?
3) Существуют ли наставления в наслаждении и наслаждение от наставлений (в литературе)?
(можно почитать: Р. Барт «Удовольствие от текста», М. Фуко «Воля к истине», Ж. Бодрийяр «Забыть Фуко», «Символический обмен и смерть»)

bonus: Статья Л. Трахтенберга "РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА XVII ВЕКА И ПРОБЛЕМА ЖЕЛАНИЯ" http://discours.narod.ru/trakhtenberg.doc

Сидя «на теплой стороне» 1-го Гума (сторону противоположную пронизывал из тьмы ледяной ветер), мы обсуждали прозу Б. Констана (ее разные жанровые воплощения - письма, дневники, воспоминания, в том числе от чужого лица, повести), - найденную самими французами, по воле случая, лишь в ХХ веке и переведенную В. Мильчиной «только что» (книга «Проза о любви» только что вышла и вот-вот должна поступить в продажу).
Ее исходное суждение: казус Констана плохо вписывается в «изм» (романтизм), а в качестве «современного человека» он сам и его герой – изобретение скорее А.С. Пушкина и позднейших читателей, больше русских, чем французских. О романтическом жизнестроительстве говорить в связи с Констаном и естественно, и … бессмысленно.
Важно, что
1). это был человек «словесный»: он не жил, чтобы писать, а писал, чтобы жить – был одержим навязчивой потребностью облекать чувства в слова. Хотел иметь перед глазами собственную историю как историю другого человека – упорно перечитывал ее сам, но читателю, в общем, не предназначал (даже шифровал – транскрибировал – собственный дневник греческими буквами!). Из-под пера лилась повседневно, спонтанно (по-англ. это называется: compulsively) повесть об одном и том же, так что он стал даже «оцифровывать» бесконечно повторяющиеся эмоциональные комплексы-ситуации (присвоил каждой номер – для краткости).
2). это был человек безвольный: всю жизнь искал некую высшую силу-Волю, «Большую Идею», каковой можно было бы «предаться» или быть «осененным», - и не находил.
Похоже, писание о любви было средством генерирования и поддержания самого чувства (что никак его – чувство – не компрометирует). В связи с этим вспоминается (мне) мысль Деррида (?) о том, что высказывание Je t’aime – перформатив, ПРОИЗВОДСТВО состояния любви, а не констатация некоей внутренней данности.
Поразительны у Констана и перепады интонаций, в которых описывается один и тот же опыт: лава спонтанно-лирического чувства в письме, циническая трезвость одновременной (!) дневниковой записи, прозрачная сдержанность прозаического эссе на ту же тему. Мы наблюдаем т.о. перелив желания из одной словесной формы в другую, его жизнь в необходимом и постоянном присутствии текста.
Т.Д. Венедиктова

Подготовительное чтение http://www.philol.msu.ru/~discours/aronson.htm

Кажется, лучшая лекция из цикла.
Комментарии?

Оставляйте, пожалуйста, комментарии

Оставляйте, пожалуйста, комментарии

Междисциплинарность – понятие и явление неоднозначное, что для меня еще раз подтвердили прошедшие семинары из серии «Желание…». Как мне кажется, плодотворное междисциплинарное начинание возможно при выраженном взаимном интересе всех задействованных сторон. То есть, когда филологии нужна и интересна история (социология, психология, философия …), а истории (социологии, психологии, философии …) нужна и интересна филология. Иначе та самая филология (или любая другая дисциплина, желающая сделать прорыв в соседние «поля») оказывается в двусмысленном положении. То ли мы самые энергичные и здоровые, раз соседи сидят каждый в своем анклаве, а мы жаждем расширяться и обогащаться. То ли нашего собственного знания для работы мало, освоить «смежный» материал мы сами не можем и вынуждены звать «варягов», чтобы объяснили и научили.
В случае однонаправленности интереса диалог, как правило, не случается вовсе, или уходит в нерелевантные области. Все же, чтобы обогатить другую дисциплину своим знанием, надо быть в курсе того, что актуально для этой дисциплины, что из твоей области реально можно в ней применить, где ваши поля действительно соприкасаются или перекрывают друг друга. Чтобы поставить интересный для другого вопрос, этого другого надо хоть сколько-то знать. И, конечно, хотеть взаимно полезного разговора. Так что, на мой взгляд, наиболее оживленный диалог состоялся на семинаре Леонтьева. Аудитория услышала вопрос – как заставить учеников хотеть читать литературу. Вопрос, может быть, не самой большой научной ценности, но он несомненно актуален для слушателей, большинство из которых – профессиональные преподаватели литературы. Потому аудитория как-то ожила – вопрос ведь свой, осмысленный и даже больной…