Андрей Логутов: Междисциплинарность и быт
« previous entry | next entry »
Jan. 29th, 2006 | 10:41 pm
mood:
sleepy
music: Talking Heads "In Asking Land"
Филология ждет того, чтобы в ходе ее беседы с более или менее смежными ей науками ей волшебным образом вернулось ее собственное основание, которое, кажется, выскользнуло из ее рук. Однако если принять ощущение "безосновательности" филологии -- которое, по крайней мере, не покидает меня лично, ощущение несоответствия между корпоративной согласованностью (пусть и формальной) с одной стороны и тематическо-концептуальной сумятицей, с другой, -- за истину, то в равной мере повисают в воздухе и прочие гуманитарные дисциплины. Опоры на биологию, математику, физику и прочие на первый взгляд добротно скроенные «объективные» науки не спасают положение по соображениям, которые можно найти, например, у Фуко («Слова и вещи», «Археология гуманитарных наук»). Соответственно, задача вернуть филологии некий утраченный секрет или, точнее, наконец артикулировать его среди многоголосья остальных гуманитарных наук, довольно трудна хотя бы потому, что и другие науки уже не столь уверены в собственных основаниях и границах. Междисциплинарность – это симптом такого размывания. Ее внутренняя направленность: скорее заново их очертить, а не – как многие, должно быть полагают – преодолеть.
Отсюда – с одной стороны, неизбежное непонимание сторон, когда почти любой диалог рано или поздно заходит в тупик, а с другой – «интересность» всяческих попыток поговорить – «интересность», являющаяся скорее злом, чем благом, ибо происходит она из того, что в – увы – очень неплотную ткань научной речи то и дело вплетаются личные моменты: случаи из жизни, суждения субъективного порядка и проч. Насколько мне не изменяет память, именно так обстояло дело в случае с полемикой относительно преподавания литературы в школе. Не стоит и говорить, что в подавляющем большинстве случаев такого рода «анекдоты» состоят сплошь из общих мест.
Одна из кажущихся возможностей междисциплинарного диалога коренится в иллюзорном подобии языка различных наук. Но очевидно, психолог и филолог по-разному понимают, например, слово «символ». В соответствующих дисциплинах оно используется различным образом, и без должного прояснения вести взаимную беседу здесь нельзя, хотя – естественно – само это «прояснение» в свою очередь нуждается в каких-то общих терминах, которые частенько снова подбираются без должной внимательности. Разговор выстраивается как система параллельных, но в действительности, далеких друг от друга цепочек суждений, и одному только кажется, что он отвечает на вопросы другого. Диалог подменяется двумя по-человечески «интересными» (см. выше) монологами.
Несложно указать на один из узловых моментов, препятствующих междисциплинарной коммуникации. Для филологии текст – нечто большее, чем свидетельство духовного, психологического, языкового или социального характера. Это «нечто большее», в котором, возможно и состоит ее секрет, предполагает прежде всего автономию текста как объекта рассмотрения. Автономия такого рода – это своеобразный «символ веры», который предваряет всякое собственное филологическое размышление или говорение. И, наоборот, например, «психология» для нас – это всегда либо «психология героя», либо «психология писателя», либо «психоанализ» как метод обращения с произведением – в любом случае, «текст» заведомо шире «психологии», с чем собственно психологи никогда не согласятся.
Таким образом, на пути собственно «научного» междисциплинарного общения есть существенные (пусть и преодолимые в перспективе) трудности. Оттого попытки такого общения имеют тенценцию переходить на уровень «наименьшего общего делителя», т.е. на уровень повседневности – где мы все являемся немного литературоведами, немного лингвистами, немного психологами и т.д. С моей точки зрения, это сулит определенного рода выгоды в том смысле, что здесь во всю силу проявляется изначальная инвариантность человеческого мышления: умная мысль остается таковой независимо от своей эпистемологической «маркированности». Есть здесь и дурная сторона: из повседневности – именно в силу иллюзорности наличия общего языка – сложно выйти в то или иное «научное» поле. Здесь нужна известная аккуратность и способность временно покидать пространство междисциплинарного общения, чтобы вернуться к тому самому «секрету» филологии, наличие которого я столь вольно постулировал, и к которому мы все имеем какое-то отношение.
Комментарий Т.Д.Венедиктовой
Комментарий В.И. Ильина
Отсюда – с одной стороны, неизбежное непонимание сторон, когда почти любой диалог рано или поздно заходит в тупик, а с другой – «интересность» всяческих попыток поговорить – «интересность», являющаяся скорее злом, чем благом, ибо происходит она из того, что в – увы – очень неплотную ткань научной речи то и дело вплетаются личные моменты: случаи из жизни, суждения субъективного порядка и проч. Насколько мне не изменяет память, именно так обстояло дело в случае с полемикой относительно преподавания литературы в школе. Не стоит и говорить, что в подавляющем большинстве случаев такого рода «анекдоты» состоят сплошь из общих мест.
Одна из кажущихся возможностей междисциплинарного диалога коренится в иллюзорном подобии языка различных наук. Но очевидно, психолог и филолог по-разному понимают, например, слово «символ». В соответствующих дисциплинах оно используется различным образом, и без должного прояснения вести взаимную беседу здесь нельзя, хотя – естественно – само это «прояснение» в свою очередь нуждается в каких-то общих терминах, которые частенько снова подбираются без должной внимательности. Разговор выстраивается как система параллельных, но в действительности, далеких друг от друга цепочек суждений, и одному только кажется, что он отвечает на вопросы другого. Диалог подменяется двумя по-человечески «интересными» (см. выше) монологами.
Несложно указать на один из узловых моментов, препятствующих междисциплинарной коммуникации. Для филологии текст – нечто большее, чем свидетельство духовного, психологического, языкового или социального характера. Это «нечто большее», в котором, возможно и состоит ее секрет, предполагает прежде всего автономию текста как объекта рассмотрения. Автономия такого рода – это своеобразный «символ веры», который предваряет всякое собственное филологическое размышление или говорение. И, наоборот, например, «психология» для нас – это всегда либо «психология героя», либо «психология писателя», либо «психоанализ» как метод обращения с произведением – в любом случае, «текст» заведомо шире «психологии», с чем собственно психологи никогда не согласятся.
Таким образом, на пути собственно «научного» междисциплинарного общения есть существенные (пусть и преодолимые в перспективе) трудности. Оттого попытки такого общения имеют тенценцию переходить на уровень «наименьшего общего делителя», т.е. на уровень повседневности – где мы все являемся немного литературоведами, немного лингвистами, немного психологами и т.д. С моей точки зрения, это сулит определенного рода выгоды в том смысле, что здесь во всю силу проявляется изначальная инвариантность человеческого мышления: умная мысль остается таковой независимо от своей эпистемологической «маркированности». Есть здесь и дурная сторона: из повседневности – именно в силу иллюзорности наличия общего языка – сложно выйти в то или иное «научное» поле. Здесь нужна известная аккуратность и способность временно покидать пространство междисциплинарного общения, чтобы вернуться к тому самому «секрету» филологии, наличие которого я столь вольно постулировал, и к которому мы все имеем какое-то отношение.
Комментарий Т.Д.Венедиктовой
Комментарий В.И. Ильина
Re: "...между большим и средним пальцем" ?
from: anonymous
date: Feb. 11th, 2006 - 10:18 pm
Link
Моя анонимность довольно относительна: если не считать Татьяны Дмитриевны, которая, как я понимаю, сподвигла Вас на первое высказывание, мы ведем разговор вдвоем. Большинство аспирантов (даже из тех, кому доходит рассылка), как выяснилось, не читают блог, не говоря уже о собственных высказываниях по поводу. Писать как анонимный пользователь, а не под логином, мне удобнее, поскольку это инициирует рассылку участникам семинара и болельщикам.
Ваши надежды на то, что я коллега, побудили меня в очередной раз к созданию реестра. Да, я писала диплом и диссертацию по английской литературе и преподавала ее же; а в студенческие годы всерьез изучала русский язык, сдавала госэкзамен и преподавала его же и опять же в вузе; а во времена аспирантуры получила неплохое культурологическое образование европейского образца; спустя 11 лет я оставила педагогическую и научную деятельность и стала офисным работником. Ваша ли я коллега? Для меня это вопрос открытый, и не столько в силу многообразности моего образования и опыта, сколько в силу подхода, который Вы декларируете. Эзотеричность, о которой я говорила, вовсе не то, на что Вы (не)ссылаетесь "в разговоре с коллегами", но то, что Вы хотите утвердить/получить.
Владимир Иванович меня несколько опередил своим достаточно четким высказыванием, но я все же продолжу "разброд и шатания". Стремление четко обозначить свой предмет (секрет), есть в Вашем случае не столько, как мне кажется, попытка выявить ядро, сердцевину науки, сколько лишний раз утвердить (усилить по возможности) границы: для защиты не только от посягательств "чужаков" - но и от "вылазок" своих, "коллег". Это и подразумевала я под предполагаемой эзотеричностью, когда секрет есть достояние "своих", объединяющее их. Не вижу я посему большой беды в "тематическо-концептуальной сумятице", коль скоро исследователь осознает, чем он пользуется и что исследует.
Меня вообще не оставляет мысль, что границы наук меняются, империя развалилась и перекраивается. Да, вероятно, это трагедия - для кого-то, но я легче ее переношу, потому что формировалась уже в переходный период. Длится он, правда, как мне кажется довольно долго, и раскройка идет постоянно, так почему же мы все время расстраиваемся от этого и пытаемся приписать некой Филологии свои - даже не мысли, - а чувства?
Кстати, зарубежно ориентированные товарищи не устают напоминать - цитируя при необходимости авторитетных, в том числе и для Вас, авторов, - что филология "там" это филология классическая, родившаяся из экзегетики и имеющая дело с чтением, сверкой и толкованием священных текстов (к коим мы теперь и классику ничтоже сумняшеся относим) на языках мало кому доступных (вот и корни научной эзотерики). Современная же наука о слове есть исследование национального языка и литературы, старой и новой, и называется литературной историей либо литературной критикой, причем язык и литература, а следовательно и их изучение, "там" представляются мне менее изолированными, чем "у нас".
С одной стороны - все сказанное легко назвать банальностями, и это действительно своего рода общие места. С другой - "как вы яхту назовете, так она и поплывет". Будете считать, что все в кризисе и хаосе, так оно и будет. Попытаетесь представить, что существует порядок, - непременно его обнаружите. Вероятно, распад тривиума и квадривиума тоже переживался нелегко, так что мешает нам предположить, что междисциплинарные исследования не только мода и игра в интересность, но естественное следование событий? Да, пожалуй, тензорной физике не быть, зато есть биохимия и психолингвистика как результат взаимного интереса наук и готовности - взаимной же - пойти друг другу навстречу и найти общее поле. А если не хотите, ничто не мешает вам открыто сказать: я пользуюсь достижениями/инструментом другой науки, за что ей большое спасибо, потому что она помогает мне исследовать мой предмет и решать интересующие меня проблемы (поскольку другими исследователь не занимается).
В общем, мы возвращаемся к уже неоднократно высказанной (в том числе и на этой странице) мысли: какой бы ни была мотивация, она всегда остается личностной. И, вероятно, не стоит возводить ее в ранг закона...
Т. Боровинская
Reply | Parent