Андрей Логутов: J.Hillis Miller & more
« previous entry | next entry »
Apr. 29th, 2006 | 12:39 am
mood: 
tired
music: Klaus Nomi "Rubberband Lazer"
После сегодняшней лекции Дж.Хиллиса Миллера у меня возникло две мысли, которые мне хотелось бы задокументировать на блоге семинаре -- в надежде (хотя и исчезающе малой), что на них кто-нибудь откликнется. Собственно, речь идет о двух, как я думаю, заблуждениях, которые частенько оставляют свой след в литературоведческих рассуждениях.
Первое заблуждение состоит в том, что существует-де некое принципиальное различие между филологическим (профессиональным) и нефилологическим ("профанным") способами чтения. Как правило, постулирование этого различия сопровождается призывом, обращенным к филологам, "уделять больше внимания чтению как таковому". Т.е. либо филологи должны "снизойти" до грубого, но исполненного правды, чтения, производимого "массами", либо признать концептуальное первенство последнего.
Я уверен, что в принципе КАЧЕСТВО мышления не зависит от профессиональной принадлежности человека. Я не исключаю существования умного сантехника, которого при чтении литературы посещают те же размышления, о которых пишет, к примеру, Деррида. Я допускаю, что умный сантехник не всегда в состоянии выразить свои ощущения и вполне сформулировать свои мысли, но я не согласен с тем, что рассуждения Дерриды охватывают область будто бы доступную только "избранным". С другой стороны, существуют также глупые сантехники (и их, быть может, большинство). В качестве примера "умного сантехника" (или, точнее, "жилетника") я могу указать на Жюпьена из "Поисков утраченного времени".
Роль литературоведа заключается лишь в умении систематизировать разного рода размышления и в том, что он сознательно посвящает этому свое время. На самом деле, он не работает с какими-то "особыми" абстракциями или "литературоведческой заумью". Хороший читатель-нелитературовед вполне способен на очень глубокие, обобщенные и веские суждения о литературе. Следовательно, по-моему, никакой СУЩЕСТВЕННОЙ разницы между этими двумя позициями нет. То, что данный индивид в процессе обучения в университете освоился с той или иной терминологией и некоторыми способами выражения, может положительно сказаться на его способности высказывать свои мысли, но не на его способности мыслить или чувствовать литературу, которыми он может обладать и безо всякого образования.
В конце концов, развитие этой последней способности, -- дело усилий каждого человека в отдельности. Есть произведения, чтение которых способствует этому, есть и произведения прямо противоположного рода. Первые можно назвать "хорошей литературой", вторые -- "плохой". Есть, кроме того, "плохая" литература, которая может в качестве отрицательного примера помогать освоиться с хорошей. Можно согласиться с тем, что соотношение "плохого" и "хорошего" в литературе исторически обусловлено, и все же: (1) прогресс человеческого мышления, способность понять и/или сказать что-то принципиально новое, также как развитие новых плодотворных литературных теорий, связаны прежде всего с "хорошей" литературой; (2) определять ценность и ДЕЙСТВЕННОСТЬ литературы по степени ее массовости -- это тоже самое, что определять качество товара посредством подсчета людей, собиравшихся его купить. Последнее, кстати говоря, -- весьма действенный экономический фактор, ответственный, к примеру, за возникновение ажиотажа вокруг тех или иных товаров. Но большинство товаров, купленных в режиме ажиотажа, потом не находят себе применения и скоро оказываются на помойке.
Второе заблуждение (тут надо быть более осторожным) состоит в восприятии гуманитарных наук как некоей приблизительной версии наук естественных. Здесь я имею в виду прежде всего высказанное Дж.Хиллисом Миллером утверждение о том, что "литературная теория полезна только если она верифицируема", т.е. может быть проверена на материале каких-либо конкретных произведений. Сложно не согласиться с этим утверждением в целом, и все же существуют довольно значимые нюансы, которые подтачивают его со всех сторон:
(1) Никогда не было и не будет литературной теории, которая бы в основе своей не была направлена на те или иные произведения, иначе бы таковая теория вовсе не была бы "литературной";
(2) Если бы целью теории литературы было бы только разъяснение конкретных произведений, то она бы не существовала в той форме, которую мы знаем. Аристотель написал бы не "Поэтику", а "Инструкцию по чтению Софокла". Человек имеет неизбежную склонность к обобщению.
(2.1.) Мыслительная область всякой литературоведческой работы шире, чем те произведения, на которые она эксплицитно ссылается;
(3) Имеет ли способ верификации шахматная партия? Если нет, то она должна быть признана бесполезной. (Тогда можно было бы сказать: "Эта партия была бессмысленна, потому что я ее проиграл".)
(3.1.) Литературная теория представляет собой образчик мышления о текстах. Она может быть "неверна" в целом, но может при этом дать нам в распоряжение новые мыслительные тактики;
(4) Критерий логичности и мыслительной цельности для литературной теории играет по крайней мере не менее важную роль, чем соответствие тексту.
(5) Литературная теория не только разбирается с существующими текстами, но и пытается охватить тексты будущего.
(7) Верификационизм, т.е. предположение о том, что мы знаем только то, что можем проверить, противоречит интуиции. Представим себе, что я знаю, например, что моя прапрабабушка по материнской линии была японкой. Проверить я этого, однако не могу (сама прапрабабушка умерла, документы утеряны, память бабушки уже слаба и проч.). Следовательно, "на самом деле" я этого не знаю? Но в чем разница между просто "знанием" и "знанием на самом деле"?
(6) И, наконец, это скорее преимущество, что литературоведение не имеет "жесткой" (hard) эмпирической основы. В человеческом мышлении есть стратегии, которые не вписываются в верификационистскую дихотомию "верно-неверно". Естественные науки вытеснили из себя все, что есть в человеческом сознании тонкого и склонного к неопределенности. Но даже такие стратегии имеют оценку качества.
Я буду очень благодарен за отзывы,
Андрей Логутов
Первое заблуждение состоит в том, что существует-де некое принципиальное различие между филологическим (профессиональным) и нефилологическим ("профанным") способами чтения. Как правило, постулирование этого различия сопровождается призывом, обращенным к филологам, "уделять больше внимания чтению как таковому". Т.е. либо филологи должны "снизойти" до грубого, но исполненного правды, чтения, производимого "массами", либо признать концептуальное первенство последнего.
Я уверен, что в принципе КАЧЕСТВО мышления не зависит от профессиональной принадлежности человека. Я не исключаю существования умного сантехника, которого при чтении литературы посещают те же размышления, о которых пишет, к примеру, Деррида. Я допускаю, что умный сантехник не всегда в состоянии выразить свои ощущения и вполне сформулировать свои мысли, но я не согласен с тем, что рассуждения Дерриды охватывают область будто бы доступную только "избранным". С другой стороны, существуют также глупые сантехники (и их, быть может, большинство). В качестве примера "умного сантехника" (или, точнее, "жилетника") я могу указать на Жюпьена из "Поисков утраченного времени".
Роль литературоведа заключается лишь в умении систематизировать разного рода размышления и в том, что он сознательно посвящает этому свое время. На самом деле, он не работает с какими-то "особыми" абстракциями или "литературоведческой заумью". Хороший читатель-нелитературовед вполне способен на очень глубокие, обобщенные и веские суждения о литературе. Следовательно, по-моему, никакой СУЩЕСТВЕННОЙ разницы между этими двумя позициями нет. То, что данный индивид в процессе обучения в университете освоился с той или иной терминологией и некоторыми способами выражения, может положительно сказаться на его способности высказывать свои мысли, но не на его способности мыслить или чувствовать литературу, которыми он может обладать и безо всякого образования.
В конце концов, развитие этой последней способности, -- дело усилий каждого человека в отдельности. Есть произведения, чтение которых способствует этому, есть и произведения прямо противоположного рода. Первые можно назвать "хорошей литературой", вторые -- "плохой". Есть, кроме того, "плохая" литература, которая может в качестве отрицательного примера помогать освоиться с хорошей. Можно согласиться с тем, что соотношение "плохого" и "хорошего" в литературе исторически обусловлено, и все же: (1) прогресс человеческого мышления, способность понять и/или сказать что-то принципиально новое, также как развитие новых плодотворных литературных теорий, связаны прежде всего с "хорошей" литературой; (2) определять ценность и ДЕЙСТВЕННОСТЬ литературы по степени ее массовости -- это тоже самое, что определять качество товара посредством подсчета людей, собиравшихся его купить. Последнее, кстати говоря, -- весьма действенный экономический фактор, ответственный, к примеру, за возникновение ажиотажа вокруг тех или иных товаров. Но большинство товаров, купленных в режиме ажиотажа, потом не находят себе применения и скоро оказываются на помойке.
Второе заблуждение (тут надо быть более осторожным) состоит в восприятии гуманитарных наук как некоей приблизительной версии наук естественных. Здесь я имею в виду прежде всего высказанное Дж.Хиллисом Миллером утверждение о том, что "литературная теория полезна только если она верифицируема", т.е. может быть проверена на материале каких-либо конкретных произведений. Сложно не согласиться с этим утверждением в целом, и все же существуют довольно значимые нюансы, которые подтачивают его со всех сторон:
(1) Никогда не было и не будет литературной теории, которая бы в основе своей не была направлена на те или иные произведения, иначе бы таковая теория вовсе не была бы "литературной";
(2) Если бы целью теории литературы было бы только разъяснение конкретных произведений, то она бы не существовала в той форме, которую мы знаем. Аристотель написал бы не "Поэтику", а "Инструкцию по чтению Софокла". Человек имеет неизбежную склонность к обобщению.
(2.1.) Мыслительная область всякой литературоведческой работы шире, чем те произведения, на которые она эксплицитно ссылается;
(3) Имеет ли способ верификации шахматная партия? Если нет, то она должна быть признана бесполезной. (Тогда можно было бы сказать: "Эта партия была бессмысленна, потому что я ее проиграл".)
(3.1.) Литературная теория представляет собой образчик мышления о текстах. Она может быть "неверна" в целом, но может при этом дать нам в распоряжение новые мыслительные тактики;
(4) Критерий логичности и мыслительной цельности для литературной теории играет по крайней мере не менее важную роль, чем соответствие тексту.
(5) Литературная теория не только разбирается с существующими текстами, но и пытается охватить тексты будущего.
(7) Верификационизм, т.е. предположение о том, что мы знаем только то, что можем проверить, противоречит интуиции. Представим себе, что я знаю, например, что моя прапрабабушка по материнской линии была японкой. Проверить я этого, однако не могу (сама прапрабабушка умерла, документы утеряны, память бабушки уже слаба и проч.). Следовательно, "на самом деле" я этого не знаю? Но в чем разница между просто "знанием" и "знанием на самом деле"?
(6) И, наконец, это скорее преимущество, что литературоведение не имеет "жесткой" (hard) эмпирической основы. В человеческом мышлении есть стратегии, которые не вписываются в верификационистскую дихотомию "верно-неверно". Естественные науки вытеснили из себя все, что есть в человеческом сознании тонкого и склонного к неопределенности. Но даже такие стратегии имеют оценку качества.
Я буду очень благодарен за отзывы,
Андрей Логутов
Ответ 1 середина (Андрей Логутов)
from: anonymous
date: May. 7th, 2006 - 03:45 pm
Link
3.2. Если бы литературоведение подходило к произведению как свидетельству, невозможно было бы ответить на вопрос "свидетельству чего?". В этом со мной многие несогласны (свое несогласие высказывала, например, и Татьяна Дмитриевна). Свидетельства психики -- область психологии, свидетельство мировоззрения -- область философии, свидетельство общественных отношений -- область социологии и т.д.
3.2.1. Мне скажут: специфика литературы в том, что она рассматривает только литературные тексты, но при этом пользуется методами и философии, и социологии и прочих наук; т.е. литературоведение -- это некий "дайджест" прочих наук, взятых в определенном аспекте применительно к литературным текстам. На это можно ответить так: дело не в том, какие методы оно использует, но в нем есть нечто, что несводимо к совокупности этих методов. Иначе следовало бы признать, что литературные произведения -- это тоже "всего лишь" разновидность текстов, ничем принципиально не отличающихся от прочих. Но сама динамика культуры на уровне обыденного сознания доказывает, что литература воспринимается отдельно, имеет свои собственные стратегии развития и потому не случайно нуждается в особом способе исследования -- литературоведческом.
3.3. Осталось только уловить эту специфику. Можно было бы сделать это путем рекурсивного отбрасывания лишнего (апофатически): литературоведческое знание о тексте -- это то, чего не может дать ни философия, ни социология, ни психология, ни юриспруденция и проч. и проч. Но говорить так -- это значит, в сущности, ничего не говорить. В этом трудность того, что можно назвать "классическим литературоведением" -- оно чувствует свою неповторимость, но утверждает ее только через отмежевание от всего чуждого.
3.3.1. В одном из своих старых "постов" я писал, что и чересчур доверительно относиться к методикам иных наук имеет ту же опасность: как будто можно только или совершенно избегать чужеземцев, или сразу же звать их на царствование.
3.4. В конце концов, я не знаю, как определить специфику литературоведения позитивно. Но вот набросок к ответу:
3.4.1. Литературоведение имеет дело с формой произведения. Никакие иные дисциплины этим не занимаются.
3.4.2. Литературоведение имеет дело со взаимодействием произведений. При этом история литературы (по мысли Василия Михайловича Толмачева) независима от истории общества или чего иного.
3.4.3. Литературоведение удерживает за литературой статус неповторимого и в чем-то мистического (но об этом мистическом тоже нужно уметь говорить связно; это не просто экзальтация). Если этого нет, то на свет Божий появляются замечательные предисловия в духе марксизма-ленинизма и прочая бессмыслица.
3.4.4. Литературоведение имеет совершенно особое отношение к языку. Оно, конечно же, использует лингвистический анализ. Но это всегда анализ отклонений, творческих поисков, а не констатативный анализ собственно лингвистики.
3.4.5. Вероятно, можно было бы назвать еще несколько вещей ("скрытых трудностей" Витгенштейна). И все-таки все они -- не разрозненные части, а одно целое, которое, верно, очень сложно описать в его целостности.
3.5. Я настаиваю на том, что эти признаки принадлежат именно литературоведению. Если они встречаются у гуманитариев с другой специальностью, то тогда мы имеем дело с влиянием литературоведения (вспомни, например, Хайдеггера).
4.1. "Философию можно только творить" -- пишет Витгенштейн. В сущности, если учесть 3.4.1.-3.4.5, то следует признать, что литературоведение тоже можно только творить. Оно очень плотно спаяно с литературой и, на мой взгляд, "сухой" наукообразный язык для него плохо подходит. Язык должен быть ясным, но он может обладать и иной ясностью, что и язык науки (вспомни, что Кьеркегор, Хайдеггер, Шопенгауэр, Ницше и многие иные философы достигали ясности вовсе не "научным" языков; а "сочинения" Сталина, к примеру, наукообразны и беспросветно туманно-банальны).
Reply | Parent