«Лейзер, Литва уже сгорела?.. «Лейзер, Литва уже сгорела?..
Очень неполиткорректная беседа с Eliezer Broyar Лейзером Брокером
Беседовал Авраам Шмулевич
Цитата из мемуаров командира 2-й роты 502-го танкового батальона Вермахта О.Кариуса «Тигры» в грязи»: «Нас повсюду восторженно встречало население Литвы. Здешние жители видели в нас освободителей. Мы были шокированы тем, что перед нашим прибытием повсюду были разорены и разгромлены еврейские лавочки. Мы думали, что такое оказалось возможно только во время «хрустальной ночи» в Германии. Это нас возмутило, и мы осудили ярость толпы. Но у нас не было времени долго размышлять об этом. Наступление продолжалось беспрерывно».
Авраам Шмулевич: Что вы можете сказать об отношении литовцев к евреям?
Лейзер Броер: Я родился в Каунасе в 1948 г. и в 1972 г. уехал оттуда в Израиль. Мы — коренные «литваки», литовские евреи, оба моих деда были религиозными, из Шяуляя и Подбродья, но сам я из светской семьи.
Есть фильм польского режиссера Анджея Вайды «Пепел и алмаз». Когда он вышел на советские экраны, это было большим событием, мы с отцом смотрели его в кинотеатре, который находился в бывшем старом еврейском районе Каунаса — Слободка.
Польские подпольщики Армии Крайовой должны убить новоназначенного губернатора — коммуниста Щуку. А его сын Марек, воспитанный теткой-аристократкой, — тоже боец Армии Крайовой. И вот Марек попадает в польское Министерство государственной безопасности, его ведут на допрос, а он — польский юноша, борец за свободу. Один из эмгэбистов спрашивает: «Сколько тебе лет?». Юноша отвечает: «Сто». Тот размахивается, бьет его по лицу, подпольщик падает, встает. Снова тот же вопрос. «Сто один», — отвечает подпольщик. Когда он впервые упал, отец громко засмеялся и сказал: «Еще бей, еще!»
Отец моего отца всю жизнь прожил в Слободке и был ломовым извозчиком. Он прошел всю русско-японскую войну, был георгиевским кавалером. Время от времени он напивался, тогда брал оглоблю и выходил на улицу бить морду гоям. Они бежали в полицию, дед шел домой, надевал свой мундир со всеми крестами и наградами, брал недопитую бутылку водки и сам шел в участок. При виде его пристав вставал по стойке смирно, отдавал ему честь, они допивали эту водку, и он шел домой отсыпаться. Впрочем, такое случалось не часто, скажем, раз в месяц. Обычно он приходил после работы домой, ел и садился учить Талмуд.
После революции Литва стала независимой. Отец мой пошел работать на завод в 14 лет. Когда ему было 15, хозяин решил снизить зарплату. Отец написал листовки и пошел их раздавать. Его схватила полиция — служба безопасности независимой Литвы. Когда литовские гэбэшники увидели его, они засмеялись — «жидюкас» (жиденок), — обмотали ему голову мокрым полотенцем и сунули в горящую печь. Из печи он вылез уже человеком с идеологией. Это была коммунистическая идеология борьбы за социальную справедливость. Он состоял в нелегальной компартии Литвы до 1929 года, когда в Палестине разразились организованные англичанами арабские погромы. Советский Коминтерн выступил тогда на стороне арабов, и партия поручила ему организовать митинг в поддержку классовой борьбы арабского пролетариата против сионистов. Отец отказался и вышел из компартии. И считал себя в дальнейшем беспартийным анархистом.
То, что происходило с Литвой дальше, — известно. Между уходом советских войск и приходом немцев прошло несколько дней. Когда Советы ушли, литовцы первым делом вошли в еврейский квартал Каунаса — Слободку. Сейчас они рассказывают, что их ненависть к евреям была спровоцирована участием евреев в компартии, в сталинских репрессиях и т.д. Мне они могут не рассказывать эти сказки. В Слободке их интересовало лишь два места — еврейский сиротский дом и знаменитая ешива (религиозная духовная академия) «Слободка».
Детдомовских детей они просто заперли в помещении и сожгли живьем. А ешиботников (учащихся ешивы) собрали в большом гараже. Тогда машины чистили сжатым воздухом. Они вставляли в рот еврею этот шланг, включали воздух, и кишки вылетали через задницу.
Толпы литовцев — женщины, дети, словом, весь город — дружно аплодировали. Так, одного за другим, они убили всех учащихся ешивы — кроме тех, кто смог спрятаться.
На следующий день в гетто Слободка организовалась первая подпольная группа сопротивления, в которую входил мой отец. Там были все, представители всех движений и партий — сионисты-социалисты, сионисты-ревизионисты Жаботинского, религиозные сионисты, анархисты, хасиды, миснагеды и просто евреи. Они решили, что реальную помощь в борьбе с немцами им может оказать только Сталин. Поэтому главенствующая роль в движении должна принадлежать коммунистам, и все это подполье будет считаться коммунистическим. Отца моего снова приняли в компартию «невзирая на идеологические разногласия». И подполье стало действовать.
Первым, кого они убили, был еврей — глава полиции юденрата (юденрат — назначенный немцами орган управления гетто). До войны он был убежденным сионистом-ревизионистом (так именовались сторонники Зеева Жаботинского), а потом одним из первых побежал служить немцам. С ним предварительно поговорили, но он сказал: «Ребята, мне плевать на вас и на остальных, я хочу жить, и сделаю для этого все». С ним пытались говорить еще раз и после этого застрелили.
В отличие от подполья варшавского гетто, подполье каунасского гетто считало, что никого нельзя привлекать к борьбе насильно. Большую часть населения гетто составляли женщины, старики, дети. И если кто-то надеется спастись, просто сидя тихо и уповая на милость Бога, таких людей нельзя подвергать риску вооруженного восстания. Пусть делают что хотят. Спастись, однако, не удалось почти никому. Практически все оставшиеся были зверски убиты немцами и литовцами. (Впрочем, и в тех гетто, где подполье организовало всеобщее восстание, большая часть евреев все равно была уничтожена немцами и их пособниками из числа местного населения — силы были слишком неравны.) В 1939 г. еврейское население Ковно составляло 40 000 человек, то есть примерно 25% от общего числа жителей города. Всего же в годы Катастрофы в Литве было уничтожено 95-96% довоенного еврейского населения республики. Столько евреев не было уничтожено ни в одной из оккупированных республик бывшего СССР, а также ни в одном из европейских государств.
Итак, в отличие от некоторых других гетто, в Каунасе решили, что те, кто хочет сражаться, должны уйти в лес и воевать с немцами в качестве партизан.
Первой ушла на разведку группа из пяти человек. Путь из гетто в лес проходил через литовскую деревню. Литовцы сейчас любят рассказывать о мирных сельских жителях, что подвергались репрессиям и со стороны немцев, и со стороны партизан, а потом были высланы. На самом деле сельское литовское население не просто сотрудничало с немцами. Немецкое командование раздавало литовцам оружие, и из них формировались территориальные отряды СД.
А.Ш.: То же самое было и в других прибалтийских странах. Несколько лет назад внимание общественности привлек проходивший в Латвии процесс партизана Кононова, которого обвиняли в уничтожении нескольких сельских жителей, бойцов СД, которых латвийские власти представляли как мирных жителей. Движение «Беад Арцейну» даже устраивало в Тель-Авиве демонстрацию перед латвийским посольством, поскольку этот процесс явился началом официальной реабилитации местных карателей в Прибалтике.
Л.Б.: Первая группа евреев, вышедших из гетто, ничего не знала про СД, наткнулась на этих «мирных сельских жителей», которые напали на них. Командира группы — он был ешиботником из Слободки — живьем закопали в землю. Остальных передали немцам, и те отправили их в лагерь уничтожения «Девятый форт». Тогда подполье поняло, что небольшими группами действовать нельзя. Следующим из гетто ушел на прорыв отряд в 50 человек, в котором был и мой отец.
Они захватили это село — это была единственная дорога на волю — и всех мужчин, кто не был убит во время боя, расстреляли, остальное население собрали в сарае, облили бензином и подожгли.
Больше выходу евреев из гетто никто не препятствовал.
Прожив в лесу некоторое время, они образовали еврейский партизанский отряд. А поскольку командование осуществляла советская армия, то этот отряд влился в большой русский партизанский отряд.
А.Ш.: И как складывались отношения?
Л.Б.: С «ваньками» ведь как — сначала они пытаются на тебя наехать, но если получают сдачи, то начинают уважать. У одного еврея в отряде была шуба, которую он снял с убитого немецкого офицера. Шуба в лесу — большая ценность, и один из командиров сказал: «Отдай мне ее или продай, обменяй». Еврей ответил: «Сам убей немца и сними с него».
Вскоре группа, куда входил этот еврей, отправилась на задание. Первым делом партизаны пошли не к немцам, а к девочкам в ближайшую деревню. Девочки эти были патриотками — немцам они не давали, только партизанам. Они уже ждали, поставили на стол водку, закуску, сало, а еврея этот командир поставил на часах. Он не выдержал и сунулся в избу в разгар веселья:
— Ребята, имейте совесть!
— Ты нарушил приказ, оставил пост, — и они его застрелили, шубу этот командир забрал себе.
А вернувшись, сказали:
— Расстрелян за трусость.
Тогда несколько евреев отправились в эту деревню, к тем самым девочкам, положили на стол шмайсер и сказали:
— Милые девушки, расскажите, как было дело. А если вы что-то забудете, гляньте на стол.
Те рассказали все без утайки.
Вернувшись в отряд, евреи попросились на задание вместе с группой русских, что убили того бойца, и перестреляли их всех. Вернулись и доложили:
— Пали смертью героев в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками!
Все поняли, что произошло. После этого их зауважали, и больше наездов на евреев не было.
Немецкая армия была хорошей армией, но воевать в лесу они не умели. Что такое дерево, что такое овраг и как с ними обращаться — они не знали. Однако потом у них появились гуцулы с Карпат, и те уже были серьезными противниками. Однажды гуцулы чуть не обнаружили партизанскую базу, но разведчиков все же уничтожили на подходах к ней. Но вскоре для партизан наступили плохие времена. Немцы сформировали команду «охотников» — отряд из профессиональных охотников, лесников, егерей. Там были, кроме немцев, и русские, украинцы, поляки.
Им удалось обнаружить партизанскую базу. Отряд с трудом оторвался от преследования и уходил непрерывно трое суток. Бодрствовала только первая и последняя шеренга, те, кто шли в середине, спали на ходу.
Много чего еще было в той войне...
Но отец мой выжил.
Когда мне было 16 лет, отец подарил мне часы. Это было в начале 60-х годов, часы тогда были ценной вещью. Он вручил мне часы и сказал:
— Эти часы я снял с немецкого офицера, которого задушил собственными руками.
Ближайшими друзьями отца, благословенна его память, до самого нашего отъезда были бывшие партизаны, его соратники.
Как только это стало возможным, мы уехали в Израиль. Массово выпускать евреев из Советского Союза стали в начале 70-х, после «самолетного дела». Хотя некоторым удавалось выехать и ранее.
Одни из них — семья моего друга Лейбки. Мы сидели за одной партой и очень дружили. Ровно раз в неделю он приносил справку от врача, что у него болит рука и писать ему нельзя. А также он имел справку, что ввиду чувствительной кожи на голове он должен быть в тюбетейке постоянно. В Израиль его семья приехала в 60-е годы. Вот как они смогли уехать.
Его отец Песах во Вторую мировую войну служил в литовской дивизии Красной Армии. Литовской она только называлась, а приказы отдавались на идиш. Однажды ему пришлось вытащить с поля боя раненого. Когда тот очнулся, оказалось, что он один из немногих настоящих литовцев, служивших в литовской дивизии. Спасенный был очень благодарен ему и сказал:
«Если тебе, Песах, что-нибудь понадобится, найди меня. Я все для тебя сделаю».
Он начал подавать просьбы о выезде уже в 60-е годы, но получал отказ за отказом. При очередном отказе его взгляд пробежал по стене ОВИРа, и... он увидел портрет спасенного им литовца.
— Кто это? — спросил он.
— Вы что, не знаете, — удивилась чиновница, — это же первый секретарь Коммунистической партии Литвы товарищ Снечкус.
Следующим утром он уже был в приемной у Снечкуса. Офицер КГБ, стоящий на страже, услышав, к кому он, спросил:
— Ты что, с ума сошел?
— А вы скажите по вертушке, что Песах Шохенас, который вытащил его из-под огня, хочет его видеть.
Встретившись, они обнялись.
— Ты помнишь, — спросил его Песах, — что ты мне обещал?
— Конечно же, — ответил Снечкус.
— Так вот, — сказал ему Песах, — я хочу уехать в Израиль.
— Нет проблем. Месяца на сборы хватит?
И через месяц он с семьей уехал.
А.Ш.: Вы как коренной житель Прибалтики можете сказать, чем отличаются литовцы от эстонцев и латышей?
Л.Б.: В отношении к евреям во время войны они мало чем отличались, а вообще это совершенно разные народы. Литовцы относятся к латышам и эстонцам с презрением, считая их бывшими рабами. Это так и есть — они были крепостными немецких баронов. Литовцы же создали мощное государство, границы которого проходили одно время около Москвы — под Можайском. В литовском школьном учебнике рассказано, как великий князь Витаутас собирал дань с Москвы, и когда он выходил из Кремля, вытащил свой меч и ударил по кремлевским воротам, дабы след литовского меча навечно остался в Московии.
Великий литовский писатель, выразитель национального духа — Адам Мицкевич. Писал он, правда, по-польски, поэтому поляки считают его своим национальным писателем.
А.Ш.: Самое забавное, что Мицкевич был чистокровным евреем и помнил о своем еврейском происхождении. Родители его были франкистами, сторонниками Якова Франка, лжемессии, последователя другого мессии — Шабтая Цви. Франкисты, во главе с самим Франком, приняли католицизм, крестным отцом Якова Франка был сам польский король, а рядовые франкисты получили дворянские звания. Франкизм был мистическим учением, и он оказал большое влияние на воззрения Мицкевича. Жена его тоже была из франкистов.
Л.Б.: У Мицкевича есть поэма «Гражина», в которой хорошо выражен литовский дух. Главный герой ее — литовский князь Литуврас, брат короля Виталтаса, который живет в своем замке.
К нему приходит управляющий замком и говорит, что в окрестностях замечены вооруженные люди, нужно послать к королю за войском. Брат короля отвечает: «Не нужно ничего, приходи ко мне вечером, как стемнеет».
Вечером он объявил своему управляющему: «Это отряд немецких тевтонских рыцарей, сто дюжин, которых я, сам князь, нанял. Мой брат засиделся на троне. Нужно его убить. Но сил у нас, сам знаешь, недостаточно. Немцы — хорошие бойцы. С этим отрядом мы одолеем дружину короля».
Управляющий воскликнул:
— Я поражен твоей низостью и вероломством. Как мог ты решиться на такое? Убить короля — твоего брата?!! Это прекрасная идея. Ведь он сам убил своего отца и брата, захватив престол. Ты вполне достоин быть королем. Но как ты мог пригласить немцев? Как ты мог вмешать чужаков в наши литовские дела? Такие вещи делать нельзя!
Управляющий направился к жене князя — Гражине. Эта высокая сильная женщина ездила на лошади, любила охоту, владела мечом. Управляющий рассказал ей о планах ее мужа. Та, вся в негодовании, идет к князю:
— Как смел ты вмешивать немцев в наши литовские дела?! Бог не простит такой низости!
Идея убить брата ей как раз нравилась.
Ночью управляющего будит вооруженный стражник:
— Князь зовет тебя, надевай доспехи.
Он выходит и видит, что вся дружина построена, впереди на коне стоит князь. Они скачут в ночь, чтобы внезапно напасть на немцев, изгнать чужаков. Завязывается бой, и тут управляющий видит, что князь не в форме, удары его не столь сильны, нет боевого напора. Это видят и немцы, они начинают теснить литовцев. Им удается убить князя. Тут появляется еще один рыцарь, он врезается в гущу схватки, мощными ударами разит направо и налево и убивает тевтонского комтура.
Когда битва закончилась и немцы были разбиты, выяснилось, что новый рыцарь — это и есть сам князь. Он услышал шум боя и поспешил к месту схватки. Но вывела литовцев на бой Гражина, она надела доспехи мужа, выдала себя за князя, сражалась и погибла в его доспехах. Литуврас приказывает сложить погребальный костер, туда кладут тело Гражины, а затем и сам князь восходит на костер, вонзает в себя меч и сгорает вместе со своей женой, в пламени искупает свою вину.
Другие народы Прибалтики сдались немцам и приняли религию своих господ — сначала католицизм, а потом, вслед за немецкими баронами, протестантизм, подчинились ордену. А литовцы разбили немцев под Грюнвальдом, до этого разбили и монголо-татар.
Когда недавно в Эстонии был открыт памятник ветеранам СС, латыши прислали на открытие своих представителей, литовцы — нет. Во время войны латыши дали три дивизии СС, эстонцы — одну дивизию, а литовцы — один батальон Импулявичюса. Его послали в Белоруссию на подавление партизанского движения. Через короткое время немецкий командир отослал литовцев назад со словами: «Я просил солдат, а не диких зверей». Кстати, после войны этот Антанас Импулявичюс получил убежище в США как борец за свободу.
То есть литовцы всегда играют свою игру. Думаю, это вскоре проявится в раскладе сил и среди прибалтийских государств, и шире — во всей Восточной и Центральной Европе.
А.Ш.: Как вы считаете, забыты ли уже «раны войны»?
Л.Б.: Родители моего друга Лейба (о котором я говорил выше) умерли в Израиле, в Кфар Хабаде (хотя сами они не были хасидами-хабадниками), сначала отец, потом мать. Между прочим, в их семье существовал рассказ о родственнике со стороны матери, каком-то каунасском цадике (праведнике). Мать пережила Катастрофу в Каунасе, смогла выжить при ликвидации гетто благодаря этому цадику. Он тоже находился в гетто и всегда говорил ей, где спрятаться... И ей удалось спастись, хотя вокруг прятавшихся евреев ловили и убивали. А когда его самого отправляли в концлагерь, он успел указать ей место, где спрятаться до конца войны.
Я наведывался к ней вплоть до ее смерти. Она была очень стара, ей отказывали память и соображение, но каждый раз первым вопросом при встрече было:
— Лейзер, Литва уже сгорела?
И я ей отвечал:
— Нет еще.
Она говорила:
— Что ж это такое? Куда Всевышний смотрит? Помолитесь, пожалуйста, Лейзер, чтоб я хоть за день до смерти увидела ее горящей.
Но мои молитвы, очевидно, были отвергнуты. И больше всего среди нынешней волны алии меня удивляют латышско-литовско-эстонские патриоты-евреи.
