Там, где пехота не пройдет...(с)
Я не помню как именно я стала антисоветчицей и диссиденткой, но точно знаю, что произошло это между десятью и шестнадцатью годами. Ибо в девять лет я ужасно страдала, что родилась летом и, значит, не попадаю в "первую порцию" приема в пионеры, а в шестнадцать лет я читала "Один день Ивана Денисовича" и поливала в девичьем дневнике советскую власть "сверзу вниз, наискосок"(цитата из "Денискиных рассказов" - моя любимая).

Однако, когда на шею мне повязали красный галстук, я была полна энтузиазма. В этот день мы поехали с бабушкой в гости к бабушкиной сестре, которую я называла Ба Таня. Даже не Ба Таня, Батаня - в одно слово. Батаня была женщиной невероятной судьбы.


Как я уже писала, национальный и социальный состав моих предков крайне разнообразен, а Батаня являлась старшей дочерью в большой семье подмосковных крестьян, где моя бабушка была младшенькой, так что разница между ними составляла двадцать лет. С происхождением Батани вообще не все до конца ясно. Моя прабабка, деревенская красотка, выходила замуж за моего прадедушку довольно беременной. При этом получила почему-то приданое от местного помещика. Более того, когда родилась дочь Таня, помещик Таню почему-то взял к себе в усадьбу и воспитал со своими детьми. Более ничего не знаю, но догадываюсь, почему Батаня так сильно отличалась от прочих одиннадцати братьев и сестер, белобрысых, курносых, круглолицых, приземистых.

А у Батани абрис лица был узкий, нос греческий, фигура изящная, голос прекрасный. И такая она вся была из "Серебряного века", что, приехав в Москву в 10-е годы, немедленно поступила в хор Большого театра и снималась в немом кино. С Шаляпиным дружила, а мужей у нее было то ли трое, то ли еще больше, некоторых репрессировали, иные сгинули, единственный сын пропал без вести на войне, так что в семидесятые совсем старенькая Батаня жила одна в коммуналке на Самотеке.

Когда моя бабушка немного подросла, взрослая Батаня привезла ее из деревни в Москву и стала воспитывать. И вот тут начинается натурально еще одно наше семейное чудо. Таня была кокетка и модница, даже в восемьдесят любила принарядиться, советскую власть понимала как надо и вообще была женщина до мозга костей. Впрочем, очень верила в Бога. А моя бабушка Катя, хоть и выросла добрейшей души человеком, считала красивую одежду буржуазными штучками, атеисткой была истовой, Сталина от всей души любила, и все время переживала перед телевизором, что Брежнев "бледненький", а Суслов "усталый" - наверное "много работают и болеют".

И вот, как я уже написала выше, в день моего приема в пионеры, мы приехали в гости к Батане. Я очень любила ездить к ней в гости - в ее комнате висели настоящие картины, стояла старинная мебель, на трюмо помещалось много шкатулок с бусами, а еще она лучше всех умела наряжать меня с помощью этих бус и своего халата в Золушку... Я была уверена, что Батаня разделит со мной восторг приобщения к пионерской организации. Я влетела и заорала с порога:
- Батаня, меня в пионеры приняли!!!
И вдруг она как-то боком ко мне повернулась, голову опустила, вдохнула и переспросила задумчиво:
- В пионЭры?... А... Ладно, давайте чай пить.

Теперь я понимаю, какие мысли ей в голову пришли. Что-то вроде: "Третье поколение семьи норовят большевики украсть и перемолоть". Ну это фигу, Батаня! Меня хрен ухватишь за мозг!

А вы, наверное, уже думаете, к чему этот экскурс? А это предисловие такое. И не более того. А сама история - вот она.

В своей пионерской жизни больше всего я не-на-ви-де-ла то, что называлось "смотром строя и песни" и происходило 23 февраля. После зимних каникул в спортивном зале начинались репетиции: "На первый-четвертый, рассчитайсь! Напра-во! Шагом марш! Песню запе-вай!" У меня были проблемы с построением. Я толком не могла понять, куда шагает второй, куда третий, но стояла и умоляла высшие силы, чтобы мне не достался при расчете четвертый номер. Куда и как выкаблучивает "четвертый" так и осталось для меня полной загадкой, поэтому если он падал мне на голову, я просто тупо стояла на месте и слушала, как учительница физкультуры и председатель пионерского отряда костерят меня "кулемой" и "позором пионерской организации".

Иногда мы не просто пели песню, но ее "инсценировали". Это означает, что, помаршировав, мы рассредотачивались вокруг заранее принесенного стола в красивых позах, а на стол забирался мальчик Вова, завернутый в кусок брезента. Так он изображал "Алешу", пока мы тянули детскими голосами: "Стоит над горою Алеша, Алеша, Алеша, в Болгарии русский солдат". Потом кто-то из особо талантливых девочек клал под ноги Вове в брезенте три гвоздики, остальные отдавали Вове салют, и на год мой позор и мученье меня оставляли.

Вернемся в наши дни. Вчера, придя домой, я услышала как моя дочь и ее няня в детской выводят стройно:
"На границе тучи ходят хмуро,
Край суровый тишиной объят.
У высоких берегов Амура
Часовые Родины стоят".

- Что это, девочки? - не на шутку испугалась я.
- Это смотр строя и песни у нас будет, - гордо ответила Маша. - Мы будем маршировать на 23 февраля и петь песню. А еще у нас будет речевка и девиз:
"Там, где пехота не пройдет
И бронепоезд не промчится
Наш танк продвинется вперед
К победе приведет танкиста!"

В этот момент я поняла, что на лице у меня невольно сложилось то самое выражение Батани, когда я радостно поделилась с ней важной новостью:"Четвертое поколение семьи норовят большевики украсть и перемолоть."
Маша, покажи им дулю! Я тебе даже помогу - я напишу тебе на смотр строя и песни жалостливую записку про ангину и гвоздик в пятке. Ты еще не знаешь, что у нашей семьи уже почти сто лет соревнование наперегонки с советской властью - они норовят нас построить и инсценировать, мы норовим насыпать им соли на хвост. Некоторых наших даже расстреляли, но наша маленькая армия не сдается. Вот и тебе уже прислали повестку. Теперь ты в армии, нах.
А речевка у нас такая, Маш: "ПионЭры, идите в жопу!"