| 2:14a |
не нашел себя по пробуждению
Однажды, после редкого по тяжести дня я рухнул на кровать и уснул в позе, которая была бы чудовищной по неудобству, когда бы это еще имело значение. И вот после глубокого сна, который подобен полному уничтожению, когда Бог разбирает тебя на самые мелкие составные части, как мальчишка конструкторный вертолет, приевшийся за долгую субботу - сна, который лечит волшебно и страшно, как мертвая вода из русской сказки, - я внезапно проснулся.
Вокруг стояла кромешная тьма, ровная и гладкая, не имеющая ни глубины, ни истока, ни течи. Я похлопал глазами и обнаружил что оба положения совершенно равны – будто от затворов век остались одни проволочные скобки, а натянутый на них бархат исчез. Я был словно в черном мешке. И тут я понял, что в отсутствие света,- который, видимо, дает тот первоначальный толчок к мгновенному, как кристаллизация, освоению в мире,- я не знаю, где я. Я вдруг понял, что не понимаю, где нахожусь – головой ли на север, у стены ли, в какой комнате. За доли не слишком торопливой (- или полной -) секунды я повращал в голове кровать с собой и поприкладывал ее, как спичечный коробок с поджавшей лапки жужелицей, к вымышленным стенкам воображаемых комнат, но не смог выбрать изо всех вариантов. Я лежал (это было единственное, что я абстрактно понимал) в полной тьме, прямо посреди ничего. (Я понимал, впрочем, что мир есть – как бы внизу – и что он обустроен, и что я должен буду выбирать один из его сотов. Но, понимая неизбежность этого мгновения выбора, я не спешил, наслаждаясь этой своей полной свободой зерна, лишенного всякой оболочки (зерна, в падении из рук сеятеля наслаждающегося в полновесную секунду своей свободой, прежде чем – уже навсегда - впрячься в работу по умиранию и проросту). Я наслаждался мгновением, когда Бог вынул меня из своей оболочки и отвлекся, и я остался лежать на его столе голым, как боб. Я дорожил этим мгновением и боялся пошевелиться. Я знал, что как только меня коснется хоть ниточка, зацепка из той реальности, которая заявит на меня права, как вся моя свобода пустоты мгновенно испарится – сквозь ничтожнейшую дырочку меня мгновенно высосет в этот созданный для меня (подставленный под меня) мир, вольет в собственное тело, и я уже не смогу оттуда вырваться, как водолаз из скафандра на глубине ста метров. Поэтому я боялся не только пошевелить рукой, но даже и спросить себя, где эта рука находится – вдруг на каком-нибудь предмете, который заставит меня сразу вспомнить все – на луке седла, или на груди женщины? Но все же в наслаждении я ощупывал себя мыслью, наслаждаясь, как Бог, чистотой положения, пока не ужаснулся вдруг – я вдруг понял, что не знаю, кто я!
Моя личность была так же неясна, как и мое тело. Положение моей личности среди сознания было так же не определено, как и положение тела среди пространства. … Застигнутый врасплох, я начал обхлопывать себя по карманам в поисках спасительного паспорта, пространство это – как мир до своего сотворения – было безвоздушным, и я впал в панику от ужаса, что не начав дышать, я отвыкну от дыхания напрочь.
...Чем закончилась та история, ясно – я вспомнил, как меня зовут, нашел колечко с награвированным именем, которое вытянуло наружу, как вспомогательный парашют, всю мою прочую личность, - чем спасло меня от падения в воды, над которыми я как неопытный дух неосторожно витал. Я оброс реальностью, и я снова был с вами.
Помня об этом своем изначальном черном пустом существовании, я в тот день с недоверием глядел на окружающее меня бытие: мне все казалось, что этот пол под ногой так тверд лишь по слепоте пятки, что все мое тело так плотно равно душе лишь по временному соглашению сторон. |