bars_of_cage's Journal

Были с Ф. в Пушкинском музее. Охранник спрашивает перед рамкой: "колющее, режущее?" - почти участливо. В греческих подвалах толпы школьников, по мере умельчения все более подвижных - еще немного, и пойдут вразнос в детвору - хорошая атмосфера жизни, обтекающей статуи, их не замечая. Чем архаичней ассирийцы, тем больше кажется, что бродишь в галерее современного искусства. Почему-то больше всего поразили вещи, прилегавшие к человеку - саркофаги, серьги, тарелки для рыбы. Гладко отполированные нефритовые топоры в Сокровищах Трои - узкие, модно косые. Зачем-то топор завершается по другой стороне головки молотом. Повторяют, наверное, форму бронзовых - но бронза, наверное, сгнила. Как они там рубили? молотом в щиты, чтоб не затупить мягкие свои орудия? (сразу же беспомощная реконструкция: а в XXX веке им не узнать, что модно было держать пистолет ручкой вбок). Фляжечки с загнутыми краями просаженной горловинки (роняли) - совершенно из окопов Вердена. Золото блекленькое как медь - мы-то ему вменяем благородство, а объяснялось, наверное, борьбой с тлением и только - все ведь тогда рассыпалось в руках - не было клубящегося самовоспроизводства бессмертных вещей, - пустенькие интерьеры, заполняемые искусством, из невозможности их искусственно заполнить: роспись глины, за отсутствием нержавейки. Вообще греки расплодились как китайцы и захватили, за время моего отсутствия, уже и весь второй этаж, истребив беззащитных импрессионистов - один Рембрандт еще держал оборону лестницы.
Почему-то вспомнил эту рыбную тарелку, с приблизительными скатом и окунем, перед "Эсфирью" - кажется, что за 20 лет индивидуального труда каждый художник приходит к личному минимализму - эта золотая царица почему-то показалась мне "Золотой рыбкой" Клее -

- как будто постоянные (ни дня sin linea) упражнения руки по проведению своей линии открывают глаза на право гнуть свою линию, и оставлять все прочее в тени. Но не прорисовав тысячу с прозрачными глазами мужиков в брыжах, к этому не придешь. Проходя мимо облачного нидерландского пейзажа, где лишь несколько хижин были выхвачены светом солнца, я совершил легкомысленное искусствоведческое открытие, сказав Ф., что потому Рембрандт и высвечивал прожекторами лица, что так же поступала и родная ему природа - но Ф. только сказал "ага", как уже сказал сто раз до того ровно тем же фальшиво-бодрым тоном - он устал и отключился. Посадил его посидеть на скамеечку, а сам еще поглядел художника, по-другому своеобразно обращавшегося со светом: будто этот голландец из Niederwolkenland приехал в Италию и там ослеп от полносолони - и честно отобразил это свойство юга: фигуры под портиком залипушечно-черны на фоне слепящего меж колонн неба - как у фотографа, не умеющего корректировать показания экспонометра. Записал его фамилию, чтоб не забыть, себе в мобильник: Вердул - и, когда подтвердил ввод, увидел это имя в своем листе контактов, легко содрогнувшись.

А в римском зале при входе стоит капитолийская волчица - и хранительница, проходя мимо, легко проводит рукой ей вдоль морды, тихо проговорив: "жарко тебе". И вдруг стало ясно, что она так тяжко стоит, так тяжко ощерив пасть.