[Most Recent Entries] [Calendar View] [Friends View]
Wednesday, January 3rd, 2007
| Time | Event |
| 12:12a | Памятка революционерам Борьба за власть – игра на весь земной шар, и в автомат нужно вбросить-то жетоном всего: свою жизнь. В 5 утра 26 октября 17го года Ленин, ложась в Смольном на расстеленные по полу газетки, рядом с Троцким, произнес, извиняясь, «Слишком резкий переход от подполья к власти» и добавил по-немецки: «Schwindel». Троцкий понял это как «кружится голова», но это было «головокружение» - чувство страшной высоты, а не дурмана, чувство, когда что-то сморгнуло во всем теле или когда ступня дрогнула на камне, и тело не вдруг сообразило, как изменится его положение через секунду. Точка перехода – почти незаметная, прозрачная и легкая, когда в какой-то момент все вдруг становится твоим, что еще мгновение назад было чужим… Эта точка есть в момент переваливания любой, равнодушно великой массы – грузовика, танка, самолета, танкера, авианосца – переходя по точке, зависая носом и кормой над безднами, эта точка будет перейдена, и все дальнейшее будет уже расписано по нотам… Ильи Яшины и Насти Каримовы должны это понимать: это движение происходит не по воле отдельных личностей, а со всей махиной страны, и под каждым желудочком. Паренек-юнкер, защитник Зимнего дворца с Временным правительством, видит въезжающий броневик, и не знает, будет ли он стрелять, и не знает, что ему делать, отдавать ли приказ стрелять или подбирать выпавшую у приятеля из-подмышки ковригу хлеба… - а потом, когда все уже кончено, и дворец забит солдатами, срезающими велюр с кресел, вскрывающими в подвалах бочки с вином, а старик-министр разговаривает с депутатом с очках - паренька теребит за руку разоруженный за десять минут до того матрос: «отдай пистолет, я расписку писал, слышь, отдай пистолет», и тот, сойдя с ума, шагает к министру, умоляя его объяснить ему, и министр поворачивается к матросу – уже всё! Нет над этими головами огненного языка, всё это сейчас догорит и исчезнет, юнкер убегает задними дворами, содрав погоны, видя, как мужики в тужурках начинают впятером насиловать женщину – все участники этого ужаса почувствовали в какой-то миг хруст раздавленного пяточного шарнира и поняли, что нос низвергся вниз, что теперь можно всё… вестибулярный аппарат в среднем ухе подсказывает об этой точке, хотя ничто не указывает на конец времен. Когда большевики скупали у прохожих оружие на Невском, или когда агитатор подходил к кучке гарнизонных солдат и начинал нашептывать им слова «Правды» - так же происходил этот хруст, в коротком взгляд одних глаз на другие глаза, и мгновенным взвешиванием микроскопических соображений – пора ли, так ли, всё ли… В десятке, в сотне, в тысяче человек, песчинок совершился этот перелом, была дана санкция на происходящее, и вот уже через сутки, через двое внешнего равновесия стало ясно, что уже нет этого равновесия, выбор сделан, действие произошло, тяжелый крейсер уже начал опускать свой нос в черный провал, и теперь неизбежны запредельные глубины, которых достигнет это падение – заживо сваренные в котлах офицеры, насаженные на колья солдаты, тяжело дышащий обнаженный по пояс казак, с руками, с локтей которых каплет чужая кровь, отсиживающийся перед входом в госпиталь, чтобы снова, вдругорядь, в третий и в пятый раз ринуться туда с разгорающимся воплем, и что есть сил, падая на скользком полу, отсекать руки, выкалывать глаза, вспарывать животы тем, кто умоляет только о пуле. Но в тот момент, когда все еще висит на волоске, есть момент свободы, когда еще все возможно, и дело того, кто готов вбросить свою жизнь, кто уже сделал это десять лет назад, рвануться всей своей судьбой именно сейчас – именно сейчас, не потом – а в это мгновение, когда от маленького человека ложится гигантская тень на все черное будущее. В этот момент баланса все становятся равновесомы, под желудочком каждого несущего вахту происходит выбор, такой же баланс между страхом, надеждой, здравым смыслом и голосом безусловного знания, непонятно откуда исходящим. Этих несущих вахту может быть мало, их, может быть, 300, как защитников Фермопил, только загримированных под водителя автобуса, милиционера, демонстранта, студента, пенсионерку, школьника с мороженым, человека с мобильником, видеоинженера на телецентре, вахтера на проходной, и еще 291 оставшихся фигур. В тот момент, когда их мысли соединятся, и над этими головами зажжется огненный язык, что-то случится со всей брусчатой мостовой, и молоточек в среднем ухе подскажет каждому человеку на огромной континентальной плите, что нарушился баланс мировых весов,- каждому человеку, и уж тем более тем, кто побежит к вертолету с раскручивающимися лопастями, с заброшенными на плечо галстуками, крепко держа в руках заготовленные, абсолютно никакого веса уже не имеющие, чемоданчики. |
| 12:23a | признание Все! нет сил больше терпеть. Включил ![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo-lj.gif) bars_of_cage@lj во френды. |
| 1:54a | |
| 3:05p | олени и странное Все-таки о том странном переживании я напишу. Все равно так забудется, пропадет, как многие неясно во что - или ни во что не - укладывающиеся истории. Тогда, в становище у оленеводов, мне понадобилось отойти по нужде. Далеко уйти я не мог, да и куда отходить, когда вокруг тундра? тут нет вертикали, которой ждет субъект, по определению Ветхого Завета, "мочащийся к стене". Все равно мне нужно было остаться наедине с собой. Здесь же было просто негде: странно было застать посреди бескрайней тундры участок, столь плотно заставленный. Палатки бригады стояли с подветренной стороны холмика, покрытого карликовым березняком. Вокруг все было тихо, только ближайшая ко мне палатка сотрясалась изнутри от детских увеселений. Разбредшиеся по становищу однорогие олени тыкались в двери, ожидая хлеба или, замерев, стояли в летаргии, иногда вдруг вздрагивая всем телом, как будто увидев вдруг страшный сон. Скулила сучка, привязанная к длинной жерди в кустарнике, вокруг нее в кружке ожидала своего шанса полдюжины псов. Из палатки вылезли двое парнишек в сапогах, без шапок, с сосредоточенной сгорбленной осанкой отцов. Начали собирать обледенелые сучья, наваленные около дверей - размашисто, без предисловий, не обмолвившись ни словом. К ним подбрели три оленя, стали тыкаться мохнатыми, очертаниями башмака, мордами, ластиться ободранными окровавленными рогами, парнишки оттолкнули ладошками меховые морды. Накормив буржуйку, вылезли обратно с парой лыж, которые тут же поровну поделили между собой. Стали елозить по снегу, между нартами и оленями, по этой тесно, заставленной прощади, все в том же сопении и молчании, потом убрели куда-то. Черный кустарник содрогался от другого кустарника - крупный белый олень чесал свои оставшиеся необрубленными рога о березки. Сучка вылезла наружу, вытащив жердь, на нее навалилась компания кобелей, но мгновенно сцепились между собой, поднялась грызня и рев, покрываемый сверху пронзительным протяжным воплем сучки, полнозвучным и человечьим. Я начал отдаляться прочь от этой жизни. Шаг за шагом, то проваливаясь, то не проваливаясь чунями в снег. Смешно и мучительно было это непонимание: провалится нога сквозь наст или нет, ожидание точки невозврата и пролома. Провалился. Не провалился, осталась подогнутой: зеленая отмотавшаяся ленточка ОЗК на снегу. Обернулся - палатки развернулись строем, как кораблики, слаженно дымя трубами в одну сторону. Дым из всех четырех труб совсем одинаковый. Я почти обошел пригорок, пересек, проломив, след от бурана, легкий, плоский и зубчатый, как прикосновение инопланетной жизни, поверх оленьих лунок. Наконец, поглядев назад еще раз, я встал, произвел сложные манипуляции с двойными штанами, во время которых и так чувствуешь себя беспомощным, замер, стараясь зачем-то, как всегда в лесу, сделать свое присутствие минимальным, незамеченным, оставить в снегу один-единственный прокол. Прошло четверть минуты, в тишине, сопровождаемой потрескиванием снега, и я, наконец, начал убираться вспять, когда слева в поле моего зрения вдруг появился олень, невесть откуда взявшийся. Его голова потянулась к моему колену, он взглянул на меня черными своими непроницаемо-виноватыми глазами, затем опустил рог к снегу, и я со смущением увидел, как он хватанул ртом помеченного снега, прежде чем тронуться дальше. За ним появился, так же бесшумно, следующий - и тоже схватил снега. Пока я завязывал снурки и вбивал в проймы пуговицы, целая процессия причащающихся быков прошла передо мной, уже не обращающих на меня ни малейшего внимания, и вот уже последний бил копытом по достигнутому мшистому дну, давя по нему остатки желтоватого снега, прежде чем его сожрать мохнатыми губами. Я повернулся - вдалеке на замерзшем озерке-чарусе мальчишки пытались кататься каждый на своей лыже, упираясь руками в лед, все олени ушли, будто никого и не было, вокруг было опять то пустоватое, чуть с рыжиной и в крап, пространство малоснежной тундры, и меня обуревали странные, странные чувства |
| << Previous Day |
2007/01/03 [Calendar] |
Next Day >> |