| 3:41a |
дневник
сижу перед монитором, налил себе коньяка. Я вообще как англичанин не нарезываюсь один, а тут решил. Это самое взвешенное время - три часа, пик ночи, после которого осознанное бдения начинает скатываться в разнос, в разодранное утомление. Причмокивая, чувствую неловкость левого желвака, вспоминаю, что днем упала на голову доска, шарахнуло, но забыл, отвлекшись - а ведь от таких ударов по голове что-то меняется. Может, от того и мрачность. Еще в детстве читал историю, как английскому рабочему пробило ломом голову, но он не умер. Врачи вытащили лом, а он не умер. Но через полгода от него ушла жена - он стал очень мрачен. Тетрадочку исписал, много пишу. Очень покойно ехать в метро, рюкзак на коленях, на рюкзаке шапка, на шапке мердок, на мердок тетрадка, а на тетрадка моя рука, и я задумавшись, смотрю насквозь и скручиваю голову желтой ручке. В общем, можно совершенно ничего не писать, а только так сидеть. Справа тетенька решает кроссворд, слева девушка думает над пятью вариантами ответа на вопрос "что является хозяйственно-экономической деятельностью". Напротив вся лавка уставилась в свои распахнутые мобильники, как в пупы. У двоих одинаковые черные разоры. Женщина в дубленке, заняв освободившееся место, с удовлетворением раскрывает свой, скользнув щекой по синеве, что-то воркует туда. Нарастает, как задумаешься, раздражение: как продались за мобильнички, за эти рено-логанчики, за подачки - делайте страну под себя, но уговор: наша косточка наша косточка. Привычно осаживаю привычный гнев: не таков ли ты и сам, голубчег, не так ли и тебе есть что терять. Одна надежда на то, что эта пластмассовая кость будет расти, вместе с аппетитом, и все равно не удержать раз отпущенное. Коммунизм рухнул тогда, когда решили догнать и опередить, а не тогда, когда надорвались на том. Нельзя было позволять личную собственность. Шаг назад повлек полный возврат - демона желания не перехитришь. Личные автомобили, отдельные квартиры - из всего этого гуманизма вышел стремительный откат к пропасти. Странно, что не понимали этого идеологи. Как можно было манить рыбкой, когда известно, что против наших озерных окуньков есть атлантические тунцы...
Станция, когда в ушах затычки, всегда оказывается внезапным сюрпризом: масло масляное из списка И-ва_П-ва. Вскочив, сгребя все в рюкзак, кособоко вылезаешь на платформу и все недоверчиво оглядываешься на вмятину, на которой только что сидел - как будто не мог не забыть чего-то, и не веришь себе, видя пустоту с двумя мокрыми следами на полу. Всегда, как бы спешно ни эвакуировался из вагона, находится целая толпа, которая ждет твоего бегства, чтобы занять освободившееся место. Тут же забываешь этот свой взгляд, как всегда забываешь миллион привычных вещей, единственная вина которых в уже_испытанности. Морозный воздух горчит, в нем сложная полынь - почему ни разу не понимал этого, хотя каждый раз раздувал ноздри, его запах заслышав? Сколько таких привычных вещей? То широкое движение, которым запахиваешь над собой одеяло. Та небрежность, с какой бросаешь на полку важный документ, закоторым стоял полдня в инстанции. То автоматическое ругательство уст, которое бормочешь перед собой, когда вспомнишь вдруг что-то стыдное, и стараешься быстро-быстро отвлечь воспоминание, "перебить вкус" новым ватным впечатлением. |