| 11:28a |
он худой и в полотняной повязке, этот индийский старик, он держит белое яйцо зла в руке, подносит его ко рту и бесстрашно и просто его глотает - и прыгает с обрыва вниз, как в воду, головой вниз, легко и без всяких предисловий, спасая весь мир
стол разделен цветом - после белых скатертей идут темные, и я сижу за этими синими, в низу трапезы, оглядывая соседей, и вот уже качу повозку с фруктами по людной улице, озираясь с интересом и волнением, потому что это теперь моя жизнь на всю эту жизнь |
| 9:53p |
весенний лытдыбр 2
блаженное чувство приподнятости, которое сопровождает меня последние дни - так что легко подмахиваешь ножками по асфальту просто для ориентировки, но не для поддержки невесомого тела, заставляет с детской непосредственностью совершать странные поступки. Идя днем к метро, обратил внимание на девушку, шагающую пряменькой походкой, что всегда подкупает, с нежным лицом, скрытым очками-консервами. Обогнал ее, рассмотрев получше, затем, честно отвлекшись дракой козла с дворовою картиной, где молодой человек камнем сбивал с дерева повисшую на ветвях куртку (!), замедлил ход и спросил ее, подходящую ко мне во всей славе, как пройти к метро. Она вынула музыкальную затычку из уха и ответила. Я попросил ее меня туда сопроводить. "Вы и так найдете". "Будем считать, что я хочу с вами нагло познакомиться". "Я уже поняла", отвечала она. "Музыку вы дослушаете потом, а я кану в метро,- пригрозил я.- Можно так сказать - кану? ну, пропаду" "Можно сказать, но вы не пропадете". "И как же вас зовут?" "Не скажу". "Ну, скажите ваш никнейм", сказал я. "И никнейм не скажу, он у меня тот же, что и имя." "Значит, у вас редкое имя, или цифра длинная, - сказал я. - А зовут меня Миша." "А ваш никнейм какой?" "Он у меня сложный, вы не запомните. По-русски Прутья клетки". Так мы дошли до метро. "Ок, не буду вас мучить,- сказал я на эскалаторе,- в любом случае рад был пройтись". Она осталась у последнего вагона, с тревогой в спине, а я прошел к середине перрона и достал из сумки Геродота. В вагоне начал читать эпизод про Леонида и Золотые врата. Освободилось место, сел. Девушка с конским хвостом рядом скосила глаза в мою знатную книжку. Не дожидаясь ни минуты, на все той же волне повернулся к ней: "вот, посмотрел вчера 300 спартанцев, решил сравнить с первоисточниками, как там все было". Девушка готовно с улыбкой ко мне повернулась, и, приблизившись к моему уху, отчего наши лица оказались совсем близко, и за мгновение установилось доверие самого интимного свойства, рассказала мне, с веселой приподнятостью, что тоже ходила на этот фильм, но досмотрела только до 50 минуты. У нее было очень интересное лицо, очень обтянутое, бледное, с чем-то арабским в форме карих глаз и носа, и очень при этом детское. Мы поговорили о фильме, о подвигах, о славе, она ответила на мои расспросы, что работает в милиции и стесняется этого, - и от всей этой ее приподнятости и моей общей взволнованности, и от близости ее кожи я не выдержал, и быстро коснулся губами ее щеки, совсем рядом с ее быстрыми губами. Но ей было пора выходить, и Ира ускользнула, а я остался сидеть, глядя ей вслед, как сквозь сон замечая, насколько знакома эта чеканка под потолком. Это, впрочем, давно уже не удивляло меня, уже неделю живущего в зачарованном сне, - когда мир будто проявляется давно родными чертами сквозь прочищаемое стекло. Машинист был, видно, сам в апрельской прострации, и не спешил закрывать проем дверей. В какой-то момент, глядя на четкий провал в другое измерение, я понял, что там ждет меня моя родная "Тургеневская". Что-то в очередной раз сошлось в моей голове. Я встал и вышел наружу, как герой пушкинского "Странника" или собственного старого постинга... |