| 12:15p |
локальная палеонтология
Вчера, проезжая по черному гетто, мой автомобиль подвергся бомбардировке катюшами баскетбольным мячом с четвертого этажа жилого дома. Мяч описал красивую параболу, ударился о тротуар, потом описал вторую красивую параболу, и в конце ее встретился с моим капотом, под прямым углом. Сверху раздался ликующий детский смех. Судя по обертонам восторга и сложности маневра, это была первое из числа многочисленных попыток точное попадание.
Я тоже был в детстве террористом - обстреливал из рогатки хлебные машины стеклянными шариками, подкладывал "мины" под трамвай, с крыши бросал взрывпакеты замедленного действия, запускал селитровые ракеты, делал настоящую мину из пороха, выскребаемого из недогоревшей гильзы снаряда (типичный натюрморт на коммунальной кухне: горящая плита, консервные банки с сахаром и селитрой, гильза от снаряда, множество патронов от мелкашки, кучки серы, снятой со спичек - не забыть написать маслом). Один раз у меня был самопал, однако, когда мальчишке из соседнего дома пробило дробью коленную чашечку, и я слышал как старый доктор скорой помощи матом ругал его и детей, собравшихся вокруг, я поменял его, непристрелянный, на кожанный мяч со шнуровкой.
Все это, конечно, прекрасно.
Позавчера, несколько подростков этого же гетто подошли сзади к пенсионеру, сидящему в своем автомобиле в ожидании подруги, и убили его выстрелом в затылок. В соседнем дворе у нас были два брата близнеца, которые мучали кошек - за трансформаторной будкой находили обгорелые или задушеные кошачьи тела. Иногда, они делали более невинные вещи - связывали пойманным голубям крылья и подкладывали на рельсы трамвая. Эти братья были изгоями - считалось, что их нужно бить при малейшей возможности, хотя таких возможностей было мало, ибо их, как прокаженных, обходили за версту.
Since the 1920s, paleontologists have made a series of stunning discoveries and have drawn from them a no less stunning conclusion. It began when scientists discovered the remains of early hominids who were capable of making and using tools. Previously, scientists had assumed that such behavior could not occur before we were fully human. But as the evidence grew, two inferences became inescapable. First, the capacity to make tools was part of a larger process of establishing the categories of one’s everyday experience and manipulating these categories through the symbols that make them manifest. Thus, organizing work groups along lines of kinship or gender or, eventually, being able to communicate emotions and commands through speech, were, like the fabrication of tools, critical to being able to successfully conceptualize and work one’s world. Moreover, this categorizing capacity— the key feature of the concept of “culture”—was not something that happened after we became human but something that actually preceded our present speciation.
Thus, the acquisition of the capacity for culture, through the selective advantage it offered, contributed enormously to our evolution into homo sapiens. The conclusion that follows is of enormous significance: Human beings possess the capacity to create the categories of their own experience, and this capability, having largely replaced instinct, came before—and was instrumental in creating—the animal we have become.
Culture—this capacity for creating the categories of our experience—has, in the view that will be central to our concerns, several crucial ingredients. As a kind of categorizing imperative, cultural concepts traverse the numerous domains of our lives—economic, kinship, political, legal—binding them to one another. Moreover, by successfully stitching together these seemingly unconnected realms, collective experience appears to the members of a given culture to be not only logical and obvious but immanent and natural. This sense of orderliness operates at both a conceptual and a relational level, organizing our view of daily life as commonsensical and our ways of orienting our actions to others as systematic and workable. Features that may not seem to be linked are, therefore, crucially related to one another: Our ideas of time inform our understanding of kinship and contract, our concepts of causation are entwined with the categories of persons we encounter, the ways we imagine our bodies and our interior states affect the powers we ascribe to the state and to our gods. In short, we create our experience, knit together disparate ideas and actions, and in the process fabricate a world of meaning that appears to us as real.
From Lawrence Rosen: Law as Culture; © 2006, by Princeton University Press. (via telo).
|