bo_ba's Journal

Стоппард-машина
Каждая часть трилогии "Берег Утопии" Тома Стоппарда в постановке Вивьен Бомон-театра на Бродвее открывается Герценым, посаженным на 10-ти метровый столб, в то время как пол заливают матерчатыми волнами и азотным дымом. Позже в вышине появляются ледяной Василий Блаженый, а под ним дамы и господа катаются на коньках. Еще позже будет обнаженная по пояс женщина с французским флагом в руке на барикаде и точная реконструкция "Завтрака на траве" Мане. В "Путешествии" сцена разделена на две части, та, которая сзади, заполнена фигурами народа, который как-то не по доброму молчит (слишком поздно понимаешь, что это манекены). Заказан был и специальный пол, который умножает зеркально сущность происходящего. Таким образом получаем разбитый на четыре части куб. Одна четверть куба пуста, вторую четверть занимает народ, а две другие...

...В 1532 году Виглий Зухениус пишет из Падуи Эразму, что все вокруг только и говорят о некоем Джулио Камилло. “Рассказывают, что этот человек построил какой-то амфитеатр, работы необыкновенной и весьма искусной, и всякий, кто попадает туда в качестве зрителя, обретает способность держать речь о любом предмете, по гладкости сравнимую разве что с цицероновской..."
Франсис Йейтс. Искусство памяти, Лондон, 1966.

Английский драматург в 2001-м году произвел трилогию о зарождении русской революционной мысли. Сначала поставленный в Королевском театре в Лондоне в 2003-м, Берег Утопии теперь косит Бродвей (средний дневной сбор $500 000 согласно livebroadway.com). В прошлом году перевод пьес вышел в России, а осенью будет премьера в Москве. Нельзя сказать, что косить сибирский лес раньше не пытались. Но тут, кажется, наступила целая пора лесокоса.

Весна 1836-го года.
Няня (крепостная) толкает коляску с плачущим ребенком через сад, от дома, исчезает из вида. Александр и Любовь находятся в том же положении, ее голова против его груди, его пальцы ласкают ее волосы.

Любовь. О, как хорошо, можешь посильнее.
Александра. Можете оставаться здесь, мы предупредим, если кто-то появится.
...
Михаил. Ты прочитала мою статью? Шеллинг совершенно перевернул меня. Он пытался сделать Я частью природы - но теперь Фихте показывает, что природа просто есть не-Я! - нет ничего кроме Я - душа должна стать своим собственным объектом!
Варенька. (откладывая журнал в сторону). Ну, я бы не дала и тридцати копеек за это.
Берег Утопии. Путешествие. Том Стоппард. Перевод

Стоппард-машина получает на входе текст Исайи Берлина, а выбрасывает мета-русский дискурс, обмакнутый в мармелад бриллиантных диалогов в становящемся все больше назойливым присутствии молчаливого народа. Результат очень приятно ласкает все известные науке органы чувств. Стоппард-машина - очень умная и компактная машина, к тому же способная, как лучшие образцы дизайна, к саморефлексии.

Белинский. Поэма не может быть написана чистым усилием воли. Пока мы прилагаем все наши усилия для того, чтобы быть в настоящем, настоящий поэт отсутствует. Мы можем наблюдать его в момент создания, как он сидит с ручкой в руке, не шевелясь. Когда он шевельнется - все упущено. Где он был в этот момент? Смысл искусства лежит в ответе на этот вопрос... (речь Белинского становится все более возбужденной, горящей...) Каждое произведение искусства есть выдох одной вечной идеи. Да! Забудьте обо всем остальном. Каждое произведение искусства есть выдох одной вечной идеи, вдохновленной Богом во внутреннюю жизнь художника. Вот где он был!
Берег Утопии. Путешествие. Том Стоппард. Перевод.

Мы, увы, соглашаемся.

Собственно тема трилогии, т.е. то, где Стоппард выступает за грань "чистого искусства" на территорию политики и истории, вызывает диаметрально противоположные реакции. Новый Републиканец, например, в редко посещаемом жанре полновесной театральной критики пишет, что Утопия - это вечерняя школа для взрослых и призывает прогуливать уроки и читать "первоисточники" (нет-нет, не Герцена с Тургеневым - Исайю Берлина). На другом берегу пруда не соглашается

pavelrudnev@lj: Стоппард мог бы рассчитывать по меньшей мере на Государственную премию в особо крупных размерах.

Механизм запоминания - это всегда и механизм забывания.
Кажется

egmg@lj. Кажется из переписки с

bo_ba@lj

Зеркальный пол - это писк сценографической моды последних сезонов. Говорят, однако, что один востребованный в России постановщик захотел было такого пола, но узнав цену, быстро расхотел. Говорят, что пол этот выдерживает многотонные удары острыми предметами, да так, что не остается никакого следа. При внимательном рассмотрении, однако, оказалось, что пол этот нещадно бит. Этот пол - все равно что дорога номер 95 в районе Манхэттена. Секрет не в полу, а в угле, под которым на этот пол падает свет. Стоппард-машина - прекрасная во всех смыслах машина. И зеркальный пол как могильная плита, подсказывает нам, при соответствующем освещении, что эта машина - больше забвения, чем запоминания. Чтобы понять это, посмотрим как похожую задачу решает построенная в Екатеринбурге на совершенно других принципах

Коляда-машина . Следующий ниже мануал так хорош, что я привожу его целиком. Читая, не забывайте обращать внимание на устройство пола.

Марина Дмитревская, Петербургский Театральный Журнал.

То -- тьма?

Господа, я пригласила вас затем, чтобы сообщить преприятное известие: в Екатеринбурге появился замечательный "Ревизор"!
Он идет в маленьком подвальчике "Коляда-театре", но в огромном городе, где находится обелиск, обозначающий границу между Европой и Азией, а, может быть, наоборот, точку их векового соединения. Говорят, "натурой" Гоголю послужил эпизод, произошедший в городе Тотьме Вологодской губернии. То -- тьма, вот и в "Ревизоре" -- тьма, темнота, Евразия. В этой Евразии, стране, еще недавно занимавшей одну шестую часть света и при всей своей бескрайности всегда жившей в тесноте и обиде (земля у нас богата, порядка только нет), и ставит своего "Ревизора" Коляда. Чтобы протиснуться на сцену, герои сперва должны повалить основательный неотесанный забор, а потом прошлепать по настоящей российской грязи...
Жалко, что осенний день, когда я смотрела спектакль, был сухим и солнечным, и домотканые половички у входа вперемешку с желтыми листьями выглядели празднично. Лучше если бы погода была мокрая, половики грязными, а замеченная мною выбоина на мостовой наполнена жижей, как это свойственно отечественным выбоинам, и напоминала миргородскую лужу... Тогда вход в спектакль был бы мгновенным, "интерактивным". И выход из реальности спектакля по грязи -- тоже.
Но и в хорошую погоду тесное фойе, вешалка, знаменитые "мещанские" коврики с оленями, всякая утварь, советские гобелены, вышитые полотенца, салфетки и телевизор, параллельно спектаклю передающий запись давнего "Ревизора" московского театра Сатиры, в котором честь честью, как положено, представляют классическую комедию академические артисты, -- вся эта уютная провинциальная диковатость ужасно подходит "Ревизору" Николая Коляды.

ЗЕМЛЯ РОДНАЯ или ПОЧВА ПОД НОГАМИ

Вместо вечной Миргородской лужи, обойти которую невозможно, Коляда вывалил на сцену родную землю, российскую почву: на ней веками произрастаем, ее веками топчем... (В той же Вологодской губернии есть и Грязовец, однокоренной этой "грязи"...)
"В лунном сиянье снег серебрится..." -- месят босыми ногами грязь бабы в ватниках и с кружевными воротничками, играющие в ручеек. Потом тыкают в мокрую "грядку" зеленый лук, которым чиновники тут же станут закусывать водку, ведь советует же Городничий, чтобы заседатель, который "как будто бы сейчас вышел с винокуренного завода" и выдает это за "природный запах", ел "лук или чеснок или что-нибудь другое". В спектакле Коляды Городничий -- Владимир Кабалин не просто посоветует это Амосу Федоровичу, а подкрепит свой реальный совет посадкой в чернозем очередного пучка. Никому в голову не придет грязь убрать, потому что убрать российскую грязь нельзя ("Ах, боже мой, я и позабыл, что возле того забора навалено на сорок телег всякого сору. Что это за скверный город: только где-нибудь поставь какой-нибудь памятник или просто забор, черт их знает откудова и нанесут всякой дряни!" Бессмертная комедия!). Проще носить с собой ведра и тряпки, и без конца мыть пол, чем и занмимается эта трудовая страна! Герои "Ревизора" Коляды -- все в калошах на босу ногу: быстро разулись, прошлепали по грязи, ополоснули ноги, вытерли за собой пол -- и обратились к Городничему или кому другому... Азиатчина: все в халатах, тюбетейках, с водкой в самоваре, Марья Антоновна поливает грядки решетом, а вязаные мочалки превращаются в опушки женских шапок -- прямо боярыни, даром что "измочаленные"... Тут и правда "ни до какого государства не доедешь", тут не "дураки и дороги", а полное бездорожье, и, без сомнения, в любом городском присутствии должны быть гуси с гусятами, на стене арапник, приняв с утра водки, пьяный хор чиновников во главе с Городничим точно должен петь "Амурские волны", а толпа в ватниках, веселящаяся на улице, -- хор из "Травиаты". Одно слово -- Евразия!
А как по-другому? Вот только что приезжаю в Кемерово, поселяюсь в гостинице "Томь" (то -- Тотьма, а это -- Томь...), спрашиваю: "Лифт есть?" -- "Есть.-- говорят, -- Но он работает только до пяти". -- "Почему?" -- "Так это пятиэтажка..." А три года назад в том же городе, в другой гостинице, на вопрос, почему в номере люкс нет туалетной бумаги, администратор ответила: "Не полагается. И вообще я вас не понимаю. Вот молдаване жили, обходились как-то без бумаги. Вода же из крана идет?"...
Так что в спектакле Коляды -- никакого перебора, один критический реализм...
Деньги -- грязь? Грязные деньги? Вот взятки Хлестакову все и дают грязью: зачерпнул -- шлепнул. И копейки на баранки с ладошки соскрести можно. Найденная пространственная метафора позволяет бесконечно вербализовывать себя (все-таки Коляда -- литтератор): Анну Андреевну и Марью Антоновну Хлестаков измажет грязью, вываляет в земле, опозорит -- и земля уйдет к финалу из-под ног Городничего. Да мало ли в русском языке присловий на эту тему? И все могут быть отнесены "Ревизору".
При первом рукопожатии руки у Городничего и Хлестакова грязные. Грязное рукопожатие... А уж то, что грязными пальцами они протрут нечистый стакан, чтобы выпить за знакомство, -- это уже дело десятое.
И денег здесь -- как грязи, и земли -- как грязи, немеряно, сколько в этой стране земли... И швыряются деньгами -- землей, и вся жизнь грязная, и письмо финальное, вынутое из почтмейстерского ведра -- грязь, и в грязь втоптан Городничий, и, сидя в евразийской грязи, Анна Андреевна мечтает о Петербурге, и Бобчинского-Добчинского закидывают в финале комьями грязи...

ИЗ ГРЯЗИ -- В КНЯЗИ

"Много разбойнички пролили крови честных христиан..." -- звучит в финале шаляпинским голосом песня про Кудеяра-атамана. Городничий -- Кабалин и похож на атамана: крепкий, кряжистый, басовитый. Кабалин -- актер драматический, трагический, и играет он роль серьезно и по-настоящему. Земля у нас богата, порядка только нет, кто бы ни княжил. Но как-то жизнь идет, чиновнички-разбойнички слушаются, водку из самовара дружно хлебают, песни поют, по углам исправно мочатся, как заведено, пол так же исправно моют -- то есть, идет нормальная, "укладная" отечественная жизнь.
Поскольку мы живем между "нАчать" и "позвОним", не считая "свеклЫ", то абсолютно логично, что пришедший с утра к чиновникам Городничий так сразу и объявляет: "К нам едет ревИзор. ИнкогнИто. С секретным предпИсаньем". В этой Евразии по-другому не говорят, просто не умеют! "Интересно, а какую музыку сейчас вклЮчат?" -- интересуется сидящий рядом со мной интеллигентный зритель, -- и я понимаю: все точно, я в России, которую мы не потеряли! То, что проделывает Коляда с гоголевским текстом -- гомерически смешно, остроумно, точно.
А Анна Андреевна постоянно моет пол книзу головой -- и оттого все ударения у нее тоже скатились вниз, а слова растянулись, образовав бесконечный бабий причет...
Узнав про то, что ревИзор давно в городе, Городничий как-то тишеет, и в кромешном ужасе припоминает ужасы городской запущенности. Это -- как в момент, когда должны приехать гости, видишь, что штукатурка облупилась и "сорок телег всякого сору" в доме...
Для поездки к ревИзору Городничего обряжают в парчовое выходное платье (из грязи -- в князи), а на рыцарскую каску с рогами накалывают каравай хлеба. И едет он на чиновниках в трактир, где бледная немощь, задумчивый Хлестаков, припевающий тихое-тихое "ла-ла-ла..." действительно живет в каморке под настоящей лестницей (она торчит в подвальчике Коляды между залом и сценой) и жует с голодухи тот же местный зеленый лук. Он в шубке на голое тело, с кружевными манжетами... пудрится... все время нюхает что-то из ладанки и питается из свиного корытца... Тихий такой, спокойный, хрупкий, беленький и как будто чистенький в отличие от местного провинциального населения. Ла-ла-ла... Он ничего не хочет и никого не ищет -- разгульная Евразия сама находит его! И кормит, и поит, и отдается ему сама, по дурости, и взятки дает, и замуж просится... Такая уж у нас история! Так привыкли, что каждый раз очередная бледная столичная нежить имеет по полной программе эту провинциальную страну дураков с ее Кудеяром-атаманом-Городничим! И все же, провинциальные дикари, они больше напоминают людей, чем голуболиций "кокаинист" Хлестаков (Олег Ягодин), который невинным нежным деткой бултыхается в грязи, как в ванночке, и весь его знаменитый монолог -- взбивание отечественной грязи, и резвится он, и барахтается, а его потом моют, укладывают... Из грязи поднимают в очередные князи...
"Садитесь" -- предлагает Хлестаков Городничему еще в трактире, указывая на грязь (а куда еще? Больше места на сцене нет). "Мы постоим", -- отвечает Городничий, не желая в грязь уж так, сразу... Не сразу? Значит будет постепенно.
Отечественная черная почва -- и белая невесомая пудра, которую сдувает с ладошки в духоту провинциально-подвальной жизни столичный Хлестаков. Черное и белое. Россия -- страна контрастов.

СЛЕЗЫ СКВОЗЬ СМЕХ

Именно так, а не наоборот. Все первое действие мы смеемся до слез. И хотя в этом спектакле, как всегда у Коляды, все с перебором (по два, по четыре, по шесть, по восемь...), в данном случае этот перебор -- в точку, ведь в России все и всегда -- без меры и без края.
Спектакль держится на двух превосходных актерах -- Кабалине и Ягодине. И если в первом -- грубость, сила (раззудись рука...) и пугающая, темная, "почвенная" правда, то другой, по виду почти мальчик, из роли в роль транслирует некое неблагополучие, вырождение, заброшенность человеческой природы, истончение ее, нежизнеспособность... Такими были Ромео, Гарольд, Момо ("Мадам Роза" Эмиля Ажара). Конечно, я видела не все, но таким же "безэмоциональным" альбиносом с выцветшими глазами выходил Ягодин в наброске из "Преступления и наказания", и не возникало вопросов -- отчего убил старушку-процентщицу. Потому что жизни нет, а значит ценить нечего... Дуэт Кабалина и Ягодина в дружном хоре чиновников звучит не просто сильно. Диссонанс их натур, природ, возрастов, фактур -- то же, что земля и пудра, черное и белое...
Что посеяли в грязи -- то и пожали. Вот такое ла-ла-ла... Хлестаков валит в грязную жижу нелепую дылду Марью Антоновну, пришедшую на свидание в белом, почти подвенечном газовом платье, с куклой и пучком лука, ставит ее задом кверху, задирает подол -- и мажет грязью, и трет, и марает... А потом и Анну Андреевну ставит в ту же позу...
В финале меняются все мотивировки, потому что Городничий видит эту сцену, а сделать ничего не может (нежить-то столичная, ревИзор...). Может только дать Хлестакову тройку, денег, чего хочешь -- только чтобы убрался... Потому что позор, дом опозорен, а страшнее этого не бывает. Этот Кудеяр понимает, что вместе с его женщинами оттрахали и его, бессильного... а чиновники лезут с поздравлениями. Кабалин в конце -- лицо трагическое, и в Петербург ему надо -- от позора. Он замирает во внутренней "немой сцене" гораздо раньше финала. И уже наплевать на все: и на разоблачительное письмо, и на следующего ревИзора (а он приедет, следующая нежить, опять голодная, и опять корми его...)
Не отнять у этой земли, дуры изнасилованной, человеческих страданий. Этими страданиями действительно, искренне "болен" Николай Коляда, в каждом спектакле которого каким-то образом живет его родная деревня Пресногорьковка. Пресно -- и горько, черное -- и белое. Россия. Этот спектакль не мог появиться на Садовом кольце, чтобы почувствовать Гоголя так, надо действительно жить в "Тотьме", то есть ощущать Россию Тотьмой, надо действительно почувствовать почву, это "пресно -- горько"...
К финалу, под шаляпинские раскаты, независимо от трагедии Городничего, вдруг до слез берет лирическая, мучительная боль, и почему-то вспоминается собственное детство, родной город, но не вологодское бездорожье, по которому с детства гнали "на капусту" (до Тотьмы не так далеко, и до Грязовца...), и не тысячи изъезженных по России дорог, и не райцентры, страшнее и безнадежнее которых в России нет ничего, -- а река, покой, деревья у дома и солнце, которое светило не так, как сейчас... Над чем плачете? -- спросил бы Гоголь. Над собой, -- ответила бы ему я. Над тем, что выросла и прожила жизнь в этой стране, что жизнь эта кончается, а страна...
Коляда, драматург и режиссер, всегда сентиментален. Сочетание с Гоголем, в "Ревизоре" сентиментальности лишенном, дало поразительные результаты -- слезы сквозь смех. Этого Гоголь решительно не ожидал. И я тоже.
Немая сцена. Занавес.

Но вернемся к нашим машинам. Стоппард-машина, в отличие, например, от машины Тьюринга - не теоретическое понятие, а совершенно практический механизм, оперирующий в ограничениях реального пространства и времени. Однако, рубя лес, не выплеснем ребенка.

Белинский. А само место, Премухино в свежести раннего утра, когда все чирикает и квакает, свистит и плюхает, как-будто Природа разговаривает сама с собой, и заходы солнца дышат так, как будто они живые, как пламя... Ты понимаешь почему Вечное и Универсальное более настоящи, чем твоя ежедневная жизнь, чем эта комната и мир, лежащий в ожидании снаружи этой комнаты, ты начинаешь верить в возможность спасения, трансцеденцию, в возвышение души и в жизнь там высоко, гораздо выше твоей собственной жизни, погруженным в сознание Абсолюта.
Катя (теряя терпение). Расскажи по порядку что случилось.
Берег Утопии. Путешествие. Том Стоппард. Перевод.

Стоппард - прекрасный драматург, просто в отношении к выбранной в этот раз предметной области он находится в прекрасном далеко. Лишь на шаг ближе к реальной России, чем создатели фильма 300 к Фермопилам. Там, где мы все скоро будем.

(то же в высоком разрешении (много байтов))