И не был я закоренелым воришкой — ну, ватрушку с творогом как-то подрезал, еще что-то по мелочи, как все, бывало, в детстве.

Магазин назывался Global USA — старожилы помнят. Был он на «Спортивной», торговал за валюту всяким американским ширпотребом, а заодно с ширпотребом продавал населению родные американские CD. Я работал тогда на «Юго-Западной» и иногда заезжал туда — посмотреть на диски в основном. Когда случалась зарплата, даже покупал понемногу — диски стоили в среднем 18 баксов, особо не разгуляешься.

И вот как-то захожу туда и начинаю свой обычный обход рядов. Замечаю пластинку с бананом на обложке, и тут же время как будто замедляется, в башке гремят зубчатые колеса и чей-то голос вопит: «Укради!» В точности как у Мамлеева: «Севрюгин был существо с очень грустным выражением челюсти и тупым взглядом. Первое, что пришло ему в голову, когда он увидел повешенного Ублюдова, — надо красть. Он одним движением юркнул в комнату, прикрыл дверь и полез в шкаф».

Ну, что делать, придется брать.

Стал примериваться.

Перво-наперво осмотрелся.

Затем окопался.

Нет, я не утрирую — все как на войне: сердце стучит, гонит по венам тяжелую кровь, двадцатка баксов, что в кармане лежит, взывает к помутившемуся разуму: «И чего ты, дурак, придумал? Возьми да обменяй меня на диск, как с другими делал. Чего ты устроил? Вот запалят тебя, так и вовсе даром меня отдашь. Даже не думай!»

Куда там. В другой раз и взял бы, и обменял. Но не сейчас. Какой, блин, обмен, когда такое!

Камеры вычислил быстро. Одна напротив, другая слева, обе ходят по дуге, но есть момент, буквально пара секунд, когда я оказываюсь в мертвой зоне. В соседнем ряду, через проход, мельтешит продавец, значит, и его надо принять во внимание.

Принял и его. И обе камеры.

И взял диск — засунул подмышку, под расстегнутую куртку. Карманам лучше не доверять, их проверят в первую очередь.

Время опять потекло равномерно, без замедлений и рывков.

Выдохнул.

Осмотрелся.

Можно вылезать из окопа.

Полез.

И к ужасу своему обнаружил, что, пока я примерялся, производил расчеты и т. д., магазин закрылся, поскольку работал до восьми вечера, а я пришел в половину.

Блин.

Что же делать.

Пошел к единственному выходу — остальные охрана уже закрыла.

Иду, а диск начинает ощутимо жечь через одежду, и внутренний голос, прежде безапелляционный, тихо шепчет: «Скинь!»

Ну, нет. Боевая операция завершена, награда ждет героя, только и осталось — выйти из оцепления. Собираю резервы духа, иду.

Тут и там бредут какие-то окруженцы, недобитки, не больше десятка их, и все наверняка перед законом чисты; один я с отягощенной совестью, с грузом проблем.

Через один зал, через другой, через какое-то внутреннее помещение — ряды шкафов, папки, столы с мониторами, в мерцании которых читаются знаки судьбы, — ох, нелегка доля покидающего дом сей — а вот и выход, и ступени, ведущие из полуподвала наверх, к свету.

Стоят на ступенях два мента-охранника с автоматами, курят, смотрят строго, с осуждением: «Ну, что же ты. Мог купить, вон и деньжата имеются. А ты украл! Такой молодой, жалко тебя. Эх. Ну, пошли с нами, тут недалеко».

Курят, смотрят. Ждут, когда рука моя дрогнет, и падет к их ногам неправедно нажитый диск с бананом на обложке, и вспыхнет в тучах молния и поразит меня, и стану я кучкой пепла.

Ноги едва меня держат, протискиваюсь мимо, осталось четыре ступеньки, одна, вторая, иду не оглядываясь, а перед глазами — сцена из фильма «Бешеные псы», когда Тим Рот моет в туалете руки, а на него в упор смотрят копы, и в самый тоскливый момент начинает лаять овчарка. Язык у нее здоровенный, красный, у копов усы торчком, у Тима Рота сумка с запрещенной фармой — на этот раз он точно попал.

У этих овчарки нет, но все равно страшно — чай, не кино.

Третья ступенька, четвертая.

А там улица, тополя, свобода.

Вышел!

Выдыхаю.

И меня накрывает.

Я превращаюсь в мячик-попрыгун: два-три удара о землю — я у метро, три-четыре — и я дома, пять-шесть — в облаках. Но я как-то с этим справился. Пережил катарсис. Превратился в обычного себя, переложил диск в карман, застегнул куртку.

И поехал домой.