Curriculum vitae

Учитесь у классиков!

Как уже сообщил писатель Кабаков, умерший сего дня выдающийся публицист Валерий Джемсович Дранников, опустошил журналистическую кадровую кладезь по самое никуда. Считается, что помянувтый покойник поднял с колен газету Гудок с 2005 по 2010 год. За пять лет Валерий Джемсович опубликовал два опуса. Вот - первый.

Гудок

22.02.2006 »

Сердечный доктор Белов

Вообще-то Юрий Владимирович Белов, профессор, лауреат Государственной премии, член-корреспондент Академии медицинских наук, имеет непосредственное отношение к транспорту только тогда, когда садится за руль своей машины и мчится ночью через всю Москву на срочную операцию. Но на его «Атласе сердечно-сосудистой хирургии», на других его учебниках по операциям на открытом сердце учились и учатся все кардиохирурги России. Потому что профессор Белов – первопроходец.

Он подошел к столу размашисто и быстро.

– Значит так, мужики: сидят новые русские в бане, и вдруг звонок. Ну, один из них хватает трубку: «Але! Чего говоришь? Шубу предлагают… За 10 тысяч зеленых? Конечно, бери. А я тебе говорю – бери. Не деньги». Кладет трубку: « Мужики, а чья мобила?»

– Кстати, блин, а чей здесь скальпель?- не поднимая головы,

вопрошает профессор Белов.

Четыре марлевые маски колышутся от смеха. Медсестра Лена хохочет глазами, и я спинным мозгом чувствую, как тихо давится улыбкой у осциллографа анестезиолог Гена Григорян. На тринадцатом этаже Научного центра хирургии Академии медицинских наук идет операция. АКШ. Аортокоронарное шунтирование.

«То ли стать мне президентом США, то ли лечь сейчас и сделать АКШ», – крутятся в голове дурацкие строчки. Стороннему человеку здесь легко мгновенно сдвинуться. Недаром Юрий Владимирович Белов на полном серьезе интересовался в лифте моими нервишками.

На операционном столе под простынями цвета хаки лежит мускулистое тело. Оно принадлежит Андрею Назаренко, 40-летнему водителю-дальнобойщику из Перми. Вернее, принадлежало. Часа два назад. Потому как сейчас, вот в эти минуты Андрея как бы нет. Его сознание утонуло в глубоком наркозе, и черная кудлатая голова с заклеенными скотчем веками безжизненно запрокинулась на краю стола.

Голова от туловища отделена занавеской, и там, за этой занавеской, под галогенной люстрой в переплетении трубок аппарата искусственного кровообращения, в распахнутой, как занавес, грудине, в сером крошеве льда лежит неподвижное сердце водителя. Несколько минут назад профессор Белов пережал аорту и обескровленное сердце остановилось.

Может быть, даже с радостью. Потому что устало биться. Три главные его артерии были забиты холестериновыми бляшками до невозможности, и оно просто устало тянуть из них кровь. И вот сейчас, впервые за последние годы Андреевой жизни, его сердце остановилось отдохнуть, прохладным студнем расплывшись в грудине. Максимум на два часа. Или навечно. А они здесь травят анекдоты.

– Так нельзя же стоять в напряге. Бригада должна быть расслабленной,

если хотите – веселой. Тогда и работается споро, быстро и четко. Кураж нам нужен. Как у циркачей. А для куража и анекдот, и байка. – Мы сидим в кабинете профессора. Двадцать минут после операции. Я судорожно глотаю кофе, медленно отходя от увиденного, а обаятельный гигант как будто даже не вспотел.

– Ага, расслабленной… Представляю, как дрожали руки у того же Акчурина, когда он оперировал Ельцина.

– Чепуха! У больного сердца нет фамилии. И настоящему хирургу

безразлично, кто лежит на столе: Президент России или дальнобойщик.

Хотя однажды, – он вдруг рассмеялся, – и у меня едва не дрогнул нож.

В 95-м, в первую чеченскую войну, привезли к нам молодого парня.

Чеченца. Из какого-то знатного тейпа. 22 года, а сердце просто ни к

черту, умирал парень. А на улице человек пятьдесят

соотечественников, молчаливых и очень грозных. Какой-то дядя подошел

и тихо так сказал: «Смотри, доктор, нам очень дорога его жизнь. Ну а

тебе, наверное, твоя». Вот тогда, во время операции, не только о

больном думал, но и о себе любимом. Шесть часов вытаскивали парня.

Уже под вечер вышел к толпе:

– Все в порядке, аксакалы. – Полсотни горцев рухнули на пыльный

асфальт и с криком «Хвала Аллаху!» вознесли руки к небу. А мой засранец ассистент еще шепчет мне на ухо: «Нет Бога кроме Аллаха, а наш Белов его пророк».

Он, конечно, хирург от Бога. В том смысле, что не от папы с мамой. Потому что отец Юрия Владимировича – известный специалист по нефтяным скважинам, мать – экономист, и во всей беловской породе врачей никогда в помине не было. Он даже родился на нефтепромыслах в Китае, и в сердце юного Белова по идее должна была биться густая и жирная нефть.

– Знаете, отец до сих пор переживает. Тут как-то в баньке парились, он и говорит : «Дурак ты, Юрка. Продолжил бы традицию, сейчас бы олигархом звался». Зарплату, кстати, получили, – Белов с улыбкой протягивает распечатанный листок. – Вот, пожалуйста: профессор, член-корреспондент Академии – ставка З116 рубликов. Еще 3850 – за стаж, а эти вот немыслимые 13500 – от тех, кто сохраняет жизнь за деньги. Мы ведь 50 процентов пациентов оперируем бесплатно, а остальных, увы, за купюры. Иначе просто нам не выжить. Итого за вычетом налогов – 18213 рублей. Наш сегодняшний дальнобойщик, уверен, получает больше.

Да нет, он не жалеет ни о чем. С тех 14 лет, когда случайно прочитал книгу великого хирурга Николая Амосова «Мысли и сердце». Это было как послание с небес. Будто кто-то свыше выписал Юре Белову путевку а жизнь, где в графе специальность значилось – кардиохирург.

– Я был счастлив: вот она, настоящая мужская работа. К ужасу родителей забросил математику, обществоведение и прочую астрономию.

Зато биологию, химию, литературу – все, что предстояло сдавать в медицинский – зубрил запоем.

Поступил на одни пятерки и все 57 экзаменов за годы учебы сдавал только на « отлично». Ну просто так совпало – я и медицина. И уже на втором курсе сделал первую операцию.

– Да ладно, так не бывает. Чтобы неофиту и доверили?

– Конечно, не бывает. И до сих пор не позволяют. Хотя, конечно,

жалко. Когда ж хирургу руку набивать? Знаете, о чем я мечтаю? О

мастер-классе. Как в консерватории. Когда бы уже в институте я мог

отбирать талантливых студентов и доводить их до высшего пилотажа.

Школа Белова, школа Акчурина, школа Шумакова. Увы, нет у нас такой

системы.

Я же с первого курса не вылезал из больницы. И полы мыл в палатах, и

посуду в операционных. Нормальные студенты после лекций кто,

конечно, в бар, кто на дискотеку. А я – в больницу. И стал там

вскорости своим. И вот однажды ночью в смену знакомого дежурного

врача привозят парня. Острый аппендицит. Хирург мне в шутку: «Что,

Юрок, может, ты прооперируешь? А я рядом постою». Вот не надо было

так со мной шутить. Конечно, днем меня бы на пушечный выстрел к

столу не подпустили. А тут ночь, начальства никого. Полный вперед.

Господи, как же дрожали у меня руки, когда колол новокаин! Как плясал шприц! Но едва взял в руки скальпель, едва сделал первый надрез – весь мой лихорадочный страх улетучился, как эфир. И причем навсегда.

…Из-под откинутой простыни желтели восковые ноги Андрея. Два глубоких надреза шли по икрам, откуда ассисенты Белова еще до нашего прихода иссекли длинные шнурки вен. Запчасти для сосудов сердца, которыми запасливая природа щедро наделила человека. Оставшиеся в мышцах концы просто перетянули и все. Кровь, как река, сама найдет себе новое русло.

– Чистая сантехника, – это Белов для меня. – Если нет в трубе воды... – и вдруг осекся. – Фарид, не вздумай продолжать! – Фарид аль Файет, аспирант из Саудовской Аравии, уже радостно блеснувший маслинами глаз, разочарованно вздохнул.

– В трубке много ерунды, – закончил за профессора Евгений Рассейкин,

аспирант из Москвы.

– Правильно, – одобрил профессор. – А что делает сантехник, если в

трубке пробка? Ставит обводную трубу. Что мы сейчас и сделаем.

Он давно, еще с того дня, когда Андрею сделали коронарографию и на экране монитора засекли пораженные участки, знал, в каких местах свили страшные гнезда эти сонмища бляшек. Но одно дело экран, а другое – вот они, коронарные сосуды, здесь, сейчас, перед глазами.

Быстроходные каналы, несущие кровь из аорты, лежали мертвыми арыками, забитыми илом жизненных проблем.

Ну не правда ли, красиво? Написал и сам порадовался. Хотя, если честно, сосуды эти напоминали сморщенных дождевых червей, застигнутых врасплох внезапной сушей. Такими же червями, только подлинней, извилисто лежали на простынке иссеченные из ног вены.

– Выше, немножко выше! – ассистент пинцетом приподнял артерию, и

ниже пораженного участка, поближе к сердцу, Белов сделал быстрый

горизонтальный разрез. Это он мне так сказал, потому что я никакого

разреза просто не увидел. А вы бы разглядели разрез в 2 миллиметра в

тонюсенькой стенке сосуда? Самое поразительное, что руки Белова

порхали высоко над сердцем. Скальпель был размером сантиметров

двадцать – и лишь на кончике «держалки» сидело рабочее лезвие.

Продольный разрез в 6 миллиметров – и вот уже висит в пинцете на глаз подкроенная вена. Шунт – как говорят сантехники и кардиохирурги.

Все, что происходило дальше, было просто за пределами моего понимания. Как на концерте Копперфильда. Паря над уснувшим сердцем, лишь колебаниями пальцев, Белов приставил этот шунт к разрезу и двадцатью незримыми стежками пристрочил его к аорте. Хотите повторить? Тогда припаяйте к длинной отвертке иголку и, держась за ручку отвертки, попробуйте пришить пуговицу. Получится – смело поступайте на хирурга.

– Вот это и называется «дар Божий». Конечно, опыт, знания, но если

вдруг, в какой-то божественный миг, ты не почувствуешь кончик иглы

своим сердцем, мозгами, душой – большим хирургом не станешь. Это как

телекинез. Игла работает от мысли. Мне просто повезло. Еще студентом, едва коснувшись бездушного металла, я ощутил через него живую плоть. И каждый день молюсь, чтобы это чувство не исчезло.

Только, знаете, талант без каждодневной практики – это как бальное платье в шкафу у путевой обходчицы. И здесь мне тоже повезло. К окончанию института я сделал свыше 1000 операций. Резал все, что можно резать. По идее, могли бы дать диплом без выпускных экзаменов.

Ну, это он размечтался. Чтобы в те годы да без выпускных! Это сейчас в любом переходе можно купить любой диплом и, не отходя от продавца, обзавестись профессией. А тогда… Правда, через два года очухались и по совокупности еще студенческих работ присвоили 24-летнему Юрию Белову кандидатскую степень. Паренька приметили, и не кто-нибудь, а сам патриарх отечественной кардиохирургии Борис Петровский, который возглавлял тогда Научный центр. И именно здесь в 1970 году молодой кандидат сделал свою первую операцию по аортокоронарному шунтированию. Та, которую он выполнил только что, была 3756-й.

– Извините, профессор, но известность хирурга – не только количество

сделанных операций, но и количество спасенных жизней.

– Хирург – не Бог. Он только скальпель Божий. И если вам кто-нибудь

скажет, что этот скальпель безгрешен, – не верьте. За спиной у

каждого – погост. И чем хирург смелее, тем погост печальнее и

больше. Вы бы знали, какое кладбище у великого американца Дебейки! А

разве за моими плечами нет могил? У каждого свой некрополь

воспоминаний.

– Первую могилу помните?

– Да не получается забыть. Я уже год оперировал на открытом сердце.

И вот тяжелейший больной: резекция аневризмы сердца вместе с АКШ.

Потом все проверили – технических ошибок никаких. А человек умер. От

шока, уже в реанимации. Два дня я тоже не жил. Два дня во рту ни крошки. Просто не мог.

– Но, безусловно, напились?

Он удивленно взглянул на меня.

– С чего вы взяли? Я вообще не пью.

Тут, конечно, удивился я:

– Чтобы хирург и не употреблял?

– Странный вы, право. Откуда этот миф? Хирургу пить противопоказано

вовсе. Ну представьте: я пришел с работы домой, расслабился, принял,

а тут звонок. Срочная операция, и помочь можешь только ты. И как же

я с поддатыми руками помчусь в клинику? И ждать машину невозможно.

Подчас дорога каждая минута. Я должен вскочить в свою «Шкоду» – и через всю Москву к больному. И ведь такое каждую неделю. А вы говорите – пить. И потом, я же насмотрелся на последствия алкоголя.

В печени, почках, в сердце. Наглядная агитация каждый день. Я и мясо

не употребляю. И другим не советую. Вот уж кладезь холестерина.

– Значит так, отказываемся от мяса и конец всем сердечным недугам?

– Если бы… Сегодня и так вегетарианцев по нужде, по бедности

немерено, а сердечно-сосудистые заболевания на первом месте.

Сволочная наша жизнь. Нет денег, потерял работу, сын-наркоман,

дочь-проститутка, да мало ли причин для стресса. Женщинам проще, они

существа экспансивные. Наорала, трахнула тарелку – разрядилась.

Мужчина стресс хранит в себе. И это плохо, очень плохо. Потому что

напряженные нервы немедленно провоцируют сосуды на поглощение жиров

– источника холестерина. Постоянный стресс – извечный спутник

ишемии. И, к сожалению, извечный спутник ваших читателей-транспортников. Машинисты, летчики, водители, моряки – они же каждый час в напряге. Вот наш сегодняшний больной. Ну что такое 40 лет? А сердце как у старика. Вот кому надо прежде всего создавать условия для жизни, вот кого надо холить и беречь.

– Судя по всему, от стрессов нам в обозримом будущем не избавиться.

И тут он звонко рассмеялся:

– Ничего подобного. Есть простой и очень надежный способ. Купите боксерскую грушу, повесьте дома, наклейте на нее фотографию любимого начальника и бейте, бейте до изнеможения. Каждый день, лучше всего с утра. Уверяю вас, отличная профилактика.

…Уже сорок минут руки Белова порхают над распластанным сердцем. Четыре шунта жадно прильнули к аорте, нетерпеливо ожидая спасительного глотка крови. 160 стежков, и каждый из них – решающий.

Потому что, если, не дай Бог, хотя бы один из них перетянут, под напором крови сердце взорвется инфарктом.

– Снимаем зажим с аорты.

Еще работает аппарат искусственного кровообращения, но по новым чистым обводным каналам теплая артериальная кровь устремилась к сердцу, согревая его, возвращая к жизни. Оно еще неподвижно, оно еще не бьется, но буквально на глазах желтоватый распущенный студень превращается в густой комок мышц.

– Температура?

– 34.

– Отлично!

Он берет в руки электрошок – и три тысячи вольт электрической

энергии пробуждают сердце. Вначале едва заметно, а через пару секунд

все чаще и чаще оно начинает работать. Андрей еще не знает об этом,

но мы-то видим, как входит оно во вкус, как замечательно бьется.

– Юрий Владимирович, вы практически дарите людям новую жизнь. Так и

небожителем себя почувствовать можно.

– О чем вы говорите! Каким небожителем! Волком выть порою хочется от

собственной беспомощности. Возьмите наш центр – ведущий в стране. А