ЗАПИСКИ ОБЫВАТЕЛЯ

Пошлите меня на хуй за глумление
Оригинал взят у

mkrymov@lj в Пошлите меня на хуй за глумление

Иван Иванович подрабатывал кукушкой на городских часах. Несколько лет назад, когда механическая кукушка откинула лапы между шестым и седьмым куком, ее вытащили из часов и выбросили на помойку. На другую кукушку денег в городе не было, и Ивана Ивановича попросили ее заменить.
Сначала хотели попросить об этом Дениса Денисовича Загорского-Дынь, который, когда в городском Доме культуры шли спектакли народного театра про войну, радостным голосом Левитана говорил: «В ходе упорных и ожесточенных боев советские войска овладели городами…». «Именно, что овладели суки, - говорил Иван Иванович. «Молчи, фашист проклятый, - шипели на него в зале, - кабы не овладели, мучили бы нас фашистские оккупанты, куску хлеба бы мы радовались». Иван Иванович не спорил, вставал и шел домой к радостному куску хлеба. Пенсия была маленькая. Но Денис Денисович склеил ласты на пару дней раньше кукушки. Стали искать других актеров, но они все давно передохли, а новых не было, потому как Дом культуры развалился и на него положили хуй. Большое такое бревно с надписью «Хуй». В общем бы и на кукушку тоже бы хуй положили, было их в лесу, прямо скажем, много. Но нет. Испугались народного гнева. Горожане страсть как любили в полдень приходить к кукушке и слушать, как она кукует, вспоминать былое, дни веселые и прочую поебень и сверяли часы. Зачесали градоначальники голову. Но тут вспомнили про Ивана Ивановича. Думали, что и он тоже на кладбище, но оказалось, что ан нет.
Когда-то Иван Иванович тоже выступал в театре и был предшественником Дениса Денисовича, однако был выгнан, потому как однажды во время очередного спектакля о войне голосом Левитана сказал: «В ходе упорных и ожесточенных боев советские войска оставили города Москву, Санкт-Петербург, Карагополь и другие». И все бы ничего, но Иван Иванович приплел, что войска оставили город, в котором шел спектакль, хотя до него фашистские оккупанты не дошли целых 12 сантиметров. Но и это бы простили Ивановичу, но читал он сводку от советского информбюро весело и не в тему хохотал между словами, сука. Впрочем, Иван Ивановича вскоре простили и он стал изображать в народном театре пернатых – тетеревов, вальдшнепов и чибисов. Что за птицы такие не хуя не пойму.
В общем, предложили Иванову Ивановичу озвучивать кукушку. И жалование предложили. Хорошее. Пять кило укропа. Только поставили условие - хранить все в тайне. Почесал Иван Иванович голову и согласился. Дали ему ключи от городской башни, где были часы, склеили ему голову кукушки, покрасили ее зеленой масляной краской, черной нарисовали глаза, да вот и все, пожалуй.
Каждый день в 11.00 выходил Иван Иванович из дома, вертел ключом в двери башни и шел ступенькам. А было их 666. Во как. Ну, вот, преодолевал Иван Иванович эти 666 ступеней, надевал голову кукушки, высовывался в круглую дырку и куковал. Куковал он так:
- Ку-ку, ку-ку…
Ну и так далее. 12 раз подряд. Потом засовывался обратно. Снимал кукушечью башку, да плелся домой жрать укроп, да закусывать его хлебом.
С течением времени Иван Иванович ослабел, картонная кукушечья голова от ветра, дождя и снега превратилась в нечто непотребное. Из нее была видна седая борода Ивана Ивановича, сизый нос его же и голубые глаза с поволокой. А как, же. Горожане жалели кукушку. «Стареет птица, - говорили они, - вон какой седой бородой пошла». А еще говорили:
- Вон какой нос сизый. Видать, пьет по-черному. Мыслимое ли дело столько раз подряд куковать.
Некоторые даже начинали куковать, но редко кто смог кукнуть больше пяти раз. Глеб Глебович Самойлов кукнул шесть и издох пошедшей из горла кровью. Старуха процентщица Варвара Варваровна Штыль кукнула семь, но была зарублена одним школяром. Уж больно мерзко куковала. Да и вообще сука была.
Некоторые, глядючи на плачевное состояние кукушки, говорили:
- Надо бы, бля, напарницу-сменщицу ей изловить.
Ну да не изловили, ясное дело. Все у нас делается через жопу. А в жопе какая кукушка. Хотя нет, знавал я одну бабу, ну это к делу не относится. О чем я? Ах, да. О кукушке.
В один прекрасный день Иван Иванович приболел. Он шел по винтовой лестнице и думал, что приболел. А ступеньки все не кончались. И казалось ему, что не кончатся никогда. Но кончились. «О, Боже, кончились», – подумал он. И сел на сундук. Высунулся в дырку. Поглядел на часы. Было без пяти 12. Стал он только натягивать кукушечью башку, как она раз, и развалилась. Ну, делать нечего, высунулся Иван Иванович в дырку без кукушечьей головы. Хотел было крикнуть: «Ку-ку», да не смог и начал от бессилия, не полового, как мужчина он было огого, размахивать руками. Ну, горожане, чего, видят, кукушка то не ку-ку, только крыльями разводит. Позвали матроса Центробалта Фомича. Приплелся он обвязанный ржавыми пулеметными лентами, а вы что хотели. Поглядел он наверх в десять сдвоенных биноклей и говорит:
- Семафорит нам кукушка, что хуй вам в рот, а не время, потому как помирает.
В это время Иван Иванович в силу пришел. И грозно так заорал:
- Ку-ку, бляди. Рано меня хороните.
Все просто ахнули. Ебанутого Фомича пинками прогнали домой вместе с биноклями, а кукушке заорали:
- Молодец, кукушка. Держись, не помирай. Кукуй дальше.
Иван Иваныч им вещает:
- Не могу, братцы, силы меня оставляют. Вот как вальдшнеп могу.
- Хуй с ним, кукушка, кукуй как можешь. Нам однохуйственно под чего вспоминать былое, дни веселые и прочую поебень.
Как мог прокричал Иван Ивановчич вальдшнепом. А потом тетеревом, а потом чибисом. К часу дня Иван Иванович насилу добрался до шестого кука, который по слабости изобразил шестым сигналом точного времени, а потом тихо прошептал: «В Петропавловске-Камчатском полночь», но этого никто не расслышал. Только ебанутый Фомич, спрятавшийся за углом дома и глядевший на кукушку в десять сдвоенных биноклей, прочитал это по губам кукушки и беззвучно плакал и слезы катились по его некрасивому лицу. Прям как у Цурюпы. Можете меня на хуй послать за глумление. Потом Иван Иванович засунулся обратно, поел укропа, натер им рожу и высунулся обратно. Многие к тому времени успели сбегать домой, за стульями и сидели на них, вспоминая былое. А некоторые развалились на траве, вспоминая дни веселые. А некоторые валялись пьяные в лужах, и думали о всякой поебени. И никто некуда не торопился. Ибо понимали, что у кукушки нонче бенефис. Это мудреное слово они прочитали на афише, когда в их город проперлась престарелая актриса из МХАТА. Она ловко каталась по сцене на кресле с колесиками и призывала к ответу шкафы, рогатых жуков и еше кого-то. «Навернется бабка», - опасались зрители. Не навернулась. Опыт. Мельпомена. Можете послать меня на хуй за глумление.
Появление намазавшегося укропом Ивана Ивановича все приняли на ура.
- Отпустило кукушку. Вон как позеленела.
Ивану Ивановичу и правда стало получше. И на седьмом куке рассказал он историю про проститутку Любку из дома номер четыре по улице Грушевой. Как жила она, как давала, как умерла. И все плакали, потому что была Любка хороший человек. Помогала грядку вскопать, постирать что. А что давала всем подряд и денег не брала, так дура, но это бывает. «А эта пизда, все про рогатых жуков вопияла», - сравнивали два бенефиса горожане. И склонялись, что их кукушка лучше. А что кресла на колесах нет, так не беда. Можно приделать колеса к стулу и пусть себе по городу разъезжает. А хули? До шести вечера куковал Иван Иванович. «Ах, разошлась наша часовая красавица», - судачили горожане и умильно глядели. Срывал ветер ягодки рябинки с ветвей. Дело шло к осени. Прежде чем перейти к невнятному сипению, Иван Иванович успел рассказать сказку про Хому и осень, живущую под ракитовым кустом. Я плачу. Про лунного ежа, боявшегося потерять себя. И много чего еще. И даже успел сказать голосом Левитана: «В ходе упорных и ожесточенных боев советские войска оставили города Москву, Санкт-Петербург, Карагополь и другие…». А потом осип. И только шелестел губами. И тогда из- за угла был извлечен ебанутый Фомич вместе со своими биноклями. Он читал по губам кукушки и рассказывал, как
горел танк, как…
Не могу дальше. А может это шелестела листва. Пошлите меня на хуй за глумление.
Хоронили Ивана Ивановича дождливым днем. А мы с тобой, брат, из пехоты,
А летом лучше, чем зимой.
Конец.