| 3:43p |
Как юный литератор глубину искал
Юный Литератор меланхолично бродил по опустевшему черноморскому пляжу и слушал убаюкивающую музыку металлоискателя. Крымская зима сырым облаком насела на буквально вчерашний летний балаган, и уже гуляла студёным ветром в карманах местных жителей да сносила обрывки зимних мыслей куда-то в тёплую даль. Делать в городе было совершенно нечего: соседу сдать квартиру было нереально, туристы пролетали над незалежним Крымом упитанными чартерными пузами блестящих аэробусов, даже власть имущие правительственные шишки не посещали зимой свои объекты и не устраивали хотя бы какую завалящую ассамблею, с бликующими кортежами машин, с такими родными столично-хохляцкими проститутками и громогласными пьянками на три ночи.
А Юному Литератору такой сезон был как раз по душе. Вот где раздолье творческой закиси, брожение литературных бактерий и испарения креативных мыслей! Писатель часами сидел на холодных камнях под снежными пальмами, вглядываясь в туманную даль, и ждал нисхождения творческой музы глубинной мысли. Дабы согреться в дело шло вино неумелого местного разлива, и вот уже по прибрежной полосе идут Мальчик Бананан и Фёдор Михалыч, пинают пустые пластиковые бутылки, беседуют о вечном, умном и чертовски глубинном, как свинцовые воды чёрного моря. А сзади идут Виктор Цой, как живой, с акустической гитарой сибирского леспромхоза исправительно-трудовой колонии творческих работников, рядом семенит карлик, и оба настойчиво требуют перемен. Литератор весь во внимании, шею вытянет: «что там великие говорят, хотя бы краем ушка услышать обрывочек для музы», вот уже и листочек с ручкой заготовлен – записывать. Ан не слышно ничего за шумом волн: нету, понимаешь, «коммуникейшн тьюб» с музой. Тут как раз и выпадает Юный Литератор из своего целлулойдного сна: бутылка допита, листочек вымок, ручка в луже, а на прибрежной полосе одни только следы, а куда они ведут – опять непонятно.
Так и проходила зима Юного Литератора, в бесцельном прожигании времени с целью подогреть душу. И вот, когда уже казалось бы из ватного тумана краешком показывалась настоящая творческая муза литератора, пахнущая петербургскими сырыми дворами-колодцами, как только начинающий писатель начинал выводить правильные в своей душевной депрессивности гранитно-тяжёлые мысли, как выходило Оно, и всё в который раз рушилось, утягивая несостоявшегося литератора в безумный карнавал летней курортной вакханалии. Оно – солнце, смысл всего живого, бесплатный экономический источник самостийного Крыма, единственное привлекательное, что здесь может найти случайно затерявшийся в России турист. Но оно же – смерть любому созидательному, и уж особенно – гробовая доска любому творческому потугу.
Лето опять пришло рано, пришло буйно, пришло внезапно. Вырвало своими солнечными лучами перо из рук Юного Литератора, качественно проветрило и посушило голову, лишив последней мысли, как проветривают весной грузно отсыревший за зимовку дачный дом. С первыми лучами солнца и мини-юбками растворились Мальчик Бананан, Виктор Цой спел «И упасть, опаленным Звездой/По имени Солнце…», Фёдор Михайлович срочным рейсом вылетел на петербургские болота, а пляж населили обезьянки с неграми, бледные туристы и горы мусора. Какое уж тут творчество, Юный Литератор разбавлял пиво на местном пляже, продавал просроченное мягкое мороженое, газировку разлива в соседском подвале, самодельный из вазелина «крем от солнца» в дорогих импортных баночках, жмурился предательскому солнцу и ни одна даже завалящая творческая мыслишка не прилетела к нему по этому горячему иссушенному воздуху. «Где пальмы есть – там музы нет» – заключил литератор и положил мозг отдыхать до осени под сенью зелёной пальмы.
На очередной ассамблее, посвящённой очередному освоению очередного бюджета, где Юный Литератор подрабатывал мальчиком на побегушках, случилась одна пренеприятная история, которая всегда случается с творческими натурами, у которых творческое шило в попе не оставляет шансов на нормальный исход событий, как у обычных людей. Юный Литератор стоял на кухне и в знак протеста «против» задумчиво, тщательно и со знанием дела вытирал вышеупомянутое место с шилом листом салата, который предназначался к столу важной персоны. За сим его застукал нет, не повар – тому лишь бы продуктов подешевле, водки для дезинфекции побольше, да что бы посетители не траванулись. Застукал его за сим интимным занятием гигиены один из важных гостей, который уже в припитии затащил девку на кухню дабы неминуемо ей засадить. От увиденного у чиновника мигом открылись чакры глубинного понимания мироустройства, что непременулось вылиться в душеспасительную беседу о месте высокого доверия, которое подлый писатель-халдей не оправдал, со стороны чиновника; и о ничтожном месте поэта в этом поганом мире, со стороны литератора. Путём перекидывания части алюминиевой посуды в сторону писателя под истошные вопли украинки, которая только что из-за этого идиота потеряла будущее, наш герой понял, что его здесь не любят. А когда на следующий день его начали искать серьёзные ребята из ресторана, которым он подпортил репутацию, то вот тут Юный Литератор и воспринял все стремительно произошедшие события как знак свыше, и срочным образом засобирался в Петербург.
Летний Петербург встретил Юного Литератора крымской зимой, вялыми подмёрзшими ментами и непривычными белыми ночами, из-за чего у южного понаеха через три дня организм начал самопроизвольно перезагружаться посреди Невского, а ночью тянуло на подвиги. С работой проблем не было: любой истинно русский, прошедший университет жизни, устроится в любом уголке России, да ещё и с прибылью. Выяснилось, что в культурной столице тоже нужны специалисты по фасовке и последующей лоточной продаже разнообразных продуктов, в чём у литератора был большой опыт. Прячась вместе с бомжами в истлевшей арке от дождя, Юный Литератор механически пересыпал сосиски из ведра с моющей жидкостью в пакетики, взвешивал их на древних ржавых весах и выкладывал на прилавок. В отличие от родного юга сосиски здесь могли даже летом лежать на прилавке неделями, и ничего им не становилось: даже наоборот, они набухали от сырого воздуха и цветом и текстурой более походили на кожу здорового розовощёкого финна, в жизни не едавшего российских полуфабрикатов. А мыслями Юный Литератор был в глубине духовных переживаний, в поиске литературных форм для своих будущих нетленных произведений. Ничто не отвлекало автора от сосредоточения мысли: ни бледные студентки художественного, в пухлых свитерах, чёрных джинсах и с огромным мольбертом под мышкой, покупающие на свои гроши перекусить литературную бумажную сосиску; ни страшные бабушки-процентщицы, коих тут оказалось великое множество, и все они, в бессменных выцветших пальто перемещались как сгорбившиеся монстрики по лабиринту компьютерной игры, как будто они все искали Родиона Раскольникова, а как нашли, так неминуемо линчевали. Всё способствовало умиротворению, промозглой стабильности холодильника, и творческим мукам наедине со своими мыслями.
Через полгода белые ночи уже давно отыграли, организм захотел войти в привычную колею день–ночь, но Петербург подло для понаеха подкинул чёрные дни зимы и дождь в январе. Юный Литератор решил, что пора бы уже и написать что-нибудь. Он порешил, что пол года стояния с бомжами в подворотне, мимо которой наверняка проходил ФМД и может быть, где справлял нужду сам БГ (хотя нет, БГ интеллигентный человек, он до Юсуповского садика терпел), пол года – достаточный срок, для взбухания творческой музы петербургского писателя. Подождав, когда в их коммунальной комнате заснёт и перестанет ворочаться его подружка-хохлушка из отдела по продаже китайских шмоток с сенного рынка, писатель сел за стол, сдвинул вбок батарею пустых пивных бутылок и взялся за перо.
Удивительно, но магии не произошло. Свежесть мысли была ничуть не свежее протухшей колбасы на крымском прилавке в прошлой жизни. Образы не шли, сюжет не складывался, шедевр не вытанцовывался. Пришлось думать. В длительном походе до толчка коммуналки, начинающий писатель усиленно думал атрофированным за ненадобностью южным мозгом: что он может сказать людям? Как торговал разбавленным пивом на пляже? Как был гарсоном в припляжном ресторане? Как менял девок, а потом лечил краник? Нет, всё это было низко, пошло, и недостойно звания глубинного петербургского писателя. Сидя на своём стульчаке в дыму дешёвой сигаретки, организм Юного Литератора, вдобавок к застывшему времени день-ночь и лето-зима, ощутил ещё одну грань болотного существования – у него заболела голова. Не так, как после пьянок, а жестоко, изматывающе, заунывно, тяжело, как пудовая гиря. И даже утром, когда он под дождём, замерзающим сосульками в волосах, шёл на работу, голова всё ещё болела.
Близилось лето, нюанс прихода которого от зимы мог отличить только коренной житель. То ли по едва-уловимому осветлению чёрной одежды на один тон, то ли по похуданию общей толщины подштанников, но все говорили, что в город пришла весна. К тому времени Юный Литератор махинациями с перефасовкой продуктов и хохляцкой смекалкой дослужился до места в тёплом магазинчике, но время работы на улице дали свои туберкулёзные плоды: пришёл роскошный в своей непрекращающейся Ниагаре насморк, в лёгких забулькала вода и заквакали лягушки, кожа приобрела синюшный оттенок и консистенцию бледного теста. Литератор деловито сновал по магазину, хлюпал носом в шарф, размазывал сопли во свитеру и с хрипотцой общался с покупателями.
И естественно, как и у всех ненормальных людей, с нашим героем случилась ещё одна история, которая всегда случается с людьми, которым, в силу своей творческой неусидчивой натуре, не нравится то место, которое боженька им щедро выдал по рождению. Сгружая с рыжей от ржавчины машины провонявшие ящики с корюшкой, которую местные бомжи наловили в районе адмиралтейских верфей, писатель случайно, невзначай, подставил своё лицо солнцу. Тому самому, от которого он бежал с бездуховного юга. Вот тут вся внутренняя сущность южанина и вылезла наружу в прямом смысле – он загорел. Банально загорел, в те редкие минуты солнца, которые бывают в этом городе. Но всем известно, что петербуржец не загорает: он сразу сгорает, как кометой горит тополиный пух; сгоревшая кожа оползает, а за ней идёт слой нормальной северной белой кожи. А Юный Литератор натурально загорел, настоящим, смуглым южным загаром.
Вечером, когда уставший Юный Литератор только выдвинулся домой со своей торговой точки, к нему подошли двое в характерной форме и бескомпромиссно предложили обсудить планы на вечер. Мало того, планы оказались обширнее, чем может себе предложить любой загоревший в северной Венеции! Как и подобает творческому человеку, он попал в показательную облаву на понаехов, посвящённой очередной сходке экономического форума. План облавы включал полный технический осмотр тела, составления акта дефектовки с последующей отсылкой на родину, без возможности покупки альтернативного варианта. Добрые доктора сообщили писателю о хроническом гайморите, начавшемся туберкулёзе, половине гнилых зубов, гуманно постановив вердикт «срочно на юг, на воды!» За сим так и несостоявшегося писателя под объективами теле и фотокамер торжественно загрузили в вагон вместе с ватагой загоревших не к месту и не ко времени сородичей и депортировали с проклятых болот на юг.
Там, в столыпинском вагоне, и сочинил наш герой свою первую песню. Закуривая в тамбуре выедающий глаза беломор, шмыгая носом и клокочущее кашляя, как декабрист на этапе, в голову Юного Литератора из самых сокровенных глубин души истошным криком пришла прекрасная песня. Сама! В ней простым языком описывалась тяжёлая доля скитаний по дорогам, о городах больших и малых, и, в конце концов, о чугунной гире судьбы, которая привязана каждому по рождению к ноге: если исхитриться, то можно вытянуть цепь подлиннее, то рано или поздно ты всё равно вернёшься к своей гире, с ободранной оковами ногой. Быстро записав сей шедевр на разорванной пачке беломора, Юный Литератор под три блатных аккорда наиграл её своим сокамерникам, выбив не одну скупую слезу из суровых мужиков, пачку чая и три пачки сигарет.
Как и подобает творчески-героической личности, Юный Литератор вернулся в родное село на подъёме к славе. За прошлые грехи поступил в условно-выкупное рабство к хозяину прибрежного ресторана, в состав местной банды лабухов. Унылой крымской зимой к Юному Литератору приходил сам Фёдор Михалыч, и они вместе писали пронзительные тексты о нелёгкой судьбе простого человека, наигрывая одинаковые мелодии на расстроенной дешёвой гитаре. А летом, оооо, а летом! Звезда всего побережья, автор и исполнитель собственных песен под творческим псевдонимом Фёдор Петербургский, в красивом костюме и с гитарой наперевес, рвал струны души у местного разношёрстного контингента, от местных хачей до московских инвесторов, делая невозможное на курортном карнавале радости: заставляя задуматься о вечном, глубоком и сокровенном. И лишь чудом попавшие сюда петербуржцы, на вечернем променаде морщили свои обгоревшие носы и бросали свою нелестную оценку – «фу, шансон!»
- D R A F T - |