О Маргарите Эскиной, неожиданно ушедшей из жизни в среду, еще напишут немало статей. Но не отозваться невозможно.

Уже мало кто помнит, почему бессмысленный бизнес-центр на Горького-Тверской называется «Актер». Но когда-то там был Дом актера, а внизу был ресторан. У него были огромные окна, они были летом всегда открыты и прохожие могли наблюдать, как Яншин с Грибовым пьют водочку.

Многие знали только этот ресторан, в который все мечтали попасть, но наверху был зал, в который попасть было так же решительно невозможно, потому что творческие вечера артистов – это ведь не обычный спектакль, это штучно.

А еще где-то там, в глубине извилистых коридоров, сидела Эскина, которую свои называли «Марго». Она была такая начальница, к которой можно было всегда зайти, посидеть в старорежимном кожаном кресле и быстро съесть баранки, которые стояли на круглом столике, за который никто никогда не садился.

Вот представьте себе, что сегодня вы идете по Тверской, что на улице холодно, вы студент, денег нет. Вы смогли бы куда-то зайти, чтобы вас обогрели, пусть не деньгами, а словом?
Некуда вам зайти.
А мне было куда.
Я шел к Эскиной.

Я шел по коридору, смотрел на театральные афиши провинциальных театров и понимал – вот есть большая театральная страна. Там же можно было встретить людей из театральной провинции. Они выходили из кабинета «Марго» уже спеша на вокзал, а в коридоре наготове стоял фибровый потертый чемодан и пару сумок, наполненных батонами колбасы, кусками сыра и банками шпрот, которые можно было купить тут же, в «Елисеевском».

Колбаса аппетитно пахла, приводя меня в смущение. Я не мог в голове совместить высокую миссию сцены и шпроты. Но я убеждал себя, что конечно, художник выше колбасы, но чтобы душить Дездемону где-то в Липецкой области, нужно иметь много физических сил, а это все оправдывает.

Потом в Доме актера случился пожар и Эскиной дали другое помещение, а это восстановили в дурацкий торговый центр, оставив, ставшее бессмысленным, название.
На улице гуляли новые времена и новые нравы.

Всю последующую жизнь Эскиной можно уложить в ее фразу: «Что я делаю для российского театра? Я хожу по судам!..».
В ее устах эта фраза звучала, как бессмертный пассаж Раневской про «пионэров».

Эскина пыталась отстоять «свой Дом», так она говорила. Она имела право так сказать. Потому что отдала ему всю свою жизнь и потому что получила руководство дома от своего отца, который руководил этим домом. Это была династия в высшем понимании. Когда она произносила слово «Дом», то подразумевала под этим понятием место, где актеры могут отдохнуть от бешеной гонки по бессмысленным антрепризам, где один актер играет тридцать три роли, а декорацией служат два стула, которые, по действию, превращаются то в пулемет, то в кровать любовников.

Опять возобновились творческие вечера, но телевидение стало приезжать реже, потому что на экране показывать теперь можно было не все, упминать не всех. Шутить в капустниках?!
Помилуйте, какие могут быть шутки, когда страна так мучительно обретает себя!
Потом Дом стали отбирать активней, ситуация начала усугубляться, начались походы театральной интеллигенции во власть в поддержку Дома.

Я забегал к «Марго», спрашивал, как дела. Она грустно говорила, что у нее уже нет сил, что походы бессмысленны, потому что у ходоков нет единства. Потому что власть многих уже обласкала, и, получив от государства свои собственные помещения, они боятся ставить вопрос бескомпромиссно. Потом мы пили чай все с теми же баранками и она, вдруг спохватившись, начинала звонить какому-то спонсору, объясняя, что под Челябинском есть маленький театр и там делают потрясающие спектакли, которые надо привести в Москву. Потом вешала трубку и, ловко пародируя интонацию высокомерного спонсора, произносила: «Он подумает…».
И я вдруг понимал, что «Марго» и есть эта большая театральная Россия. Потому что ощущать свою страну – это помнить, что где-то, под Челябинском, есть маленький провинциальный театр, где Дездемону душат каким-то особым способом, и москвичам, а значит и всей стране, это обязательно надо увидеть.

А теперь Эскина умерла.
Я знаю, что теперь будет. Будут похороны, слезы и слова.
А потом отберут Дом. И не помогут никакие указы "о закреплении прав".
Его не смогут отстоять.
Его и не будут отстаивать.

Но это уже не страшно, потому что «Марго» умерла, а другим Дом уже не нужен. Они построили свои маленькие домики, где играют свои спектаклики. Это именно спектаклики, потому что стать спектаклем им мешает то самое отсутствие ощущения страны, которое было у Эскиной. Они идут в ногу со временем, построив из театра свой маленький бизнес. И дай им Бог.

Жаль только, что теперь некому будет вспомнить про маленький театр из Челябинска. И он распадется, потому что даже маленькому театру необходимо большое признание. И это признание кто-то должен организовывать.

Когда умирает такой незаметно-великий человек, как Маргарита Эскина, то в голову и на бумагу лезут разные эпитеты. Но я старался их избегать.

И вот почему.
Однажды у Бродского, который особо любил стихи Цветаевой, спросили, есть ли, на его взгляд, какие-то особые признаки у женской поэзии. На что Бродский коротко ответил: «Поэзия не требует прилагательных».
Маргарита Александровна Эскина в них тоже не нуждается.