(Leave a comment)

Когда столетия сменяют друг друга, равно как и в походе, можно встретить отставших.

Наполеон

Учитывать живую жизнь, точные факты действительности, а не продолжать цепляться за теорию вчерашнего дня, которая, как всякая теория, в лучшем случае лишь намечает основное, общее, лишь приближается к охватыванию сложности жизни.

Ленин

Френдлента разбухла от споров, кого называть "левым", а кого "правым". Вставлю и я свои пять копеек.

Исторически все совершенно ясно. Времена Французской Революции, Национальное собрание: в левой части (Cote Gauche) зала - сторонники радикальных перемен и слома существующего строя, справа (Cote Droit) - консерваторы, желающие свести перемены к необходимому минимуму и опасающиеся рубить сплеча. В этом смысле все совершенно понятно, и, скажем, в России какой-нибудь революционно настроенный ультранацист вроде Яроврата является куда более левым, чем осторожный лжекоммунистический увалень Геннадий Андреевич Зюганов.

Иное дело, что проводящие разделение правое-левое имеют обыкновенно в виду другие критерии. Скажем, декларируемые элитарность/эгалитарность, отношение к собственности, нации и т.п. Каждый при этом делает упор на что-то милое именно ему, откуда и берут начало неразбериха в понятиях и взаимные обвинения. "Вы, товарищ, недостаточно левый!" - "Сами вы недостаточно левый, товарищ!" Пару таких идейно озабоченных товарищей припиралось и ко мне сюда, думая меня учить на том основании, что у моего сайта такой интересный адрес и вздумалось мне в свое время назваться Товарищем У. "Вы, "товарищ У" , видно мните себя страшно левым - почти как Че Гевара", - помнится, писал один такой обличитель. Мне это даже запомнилось - откуда же это, думал я, может быть видно?

На самом деле, довольно-таки глупо в наше время с таким усердием классифицировать себя, исходя из названий конца восемнадцатого века (хотя если по-настоящему исходить из тогдашних критериев - ты активно за существующий порядок или активно против - двусмысленностей как раз удастся избежать, только очень уж разношерстными окажутся получившиеся левые и правые). Вас и без того заспиртуют в баночке, поставят на полочку и напишут на этикетке вполне определенно, к какой из сектантских тусовок вы относитесь. В рамках дискурса этих тусовок, средь их добросовестных членов вам и позволено будет выступать, - но не дай бог за эти рамки выйти!

По-настоящему думающий человек не будет сегодня обременять себя приписыванием к той или иной устаревшей тусовке, он будет делать свое - время не стоит на месте и требует новых идеологических, культурных, политических и т.д. ответов. Естественно, в таком случае он рискует остаться один, засранный со всех сторон и "левыми", и "правыми", но какой же вы, к черту, деятель или мыслитель, если боитесь этого?

Вот, кстати, славно (и давно) сказано:

Радикальное размывание собственного имиджа необходимо затем, чтобы избежать попадания в Великий Каталог, в классификационные ячейки спектакля, чтобы сохранить за собой свободу перемещения в этом пространстве. Нужно всячески избегать однозначности и наивной "серьезности". У всех относительно тебя должна быть путаница в голове: кто ты такой на самом деле - постмодернист, гуманист, фашист? - это должно быть неясным. Это ощущение подвоха помещает твои слова и тексты НАД классификационными схемами общества спектакля, заставляет отказаться от готовых клише и воспринимать твои слова как они есть, а не через призму какой-то одной установки... Единственная стратегия выживания в мире спектакля - не дать превратить себя в объект, нечто однозначное и удобное для описания. Нужно убить в себе это естественное человеческое желание "отлиться в определенную форму", "состояться раз и навсегда", стагнировать, впасть в маразм. Нужно всегда оставаться в положении субъекта, чтобы никто не знал, чего еще от тебя ожидать, чтобы тот, кто смотрит со стороны, начинал мяться и заикаться при попытке тебя описать и классифицировать, чтобы он всегда боялся оказаться в положении идиота.

(Leave a comment)

Из гроба тогда Император
Очнувшись, является вдруг.
На нем треугольная шляпа
И серый походный сюртук.
М.Ю. Лермонтов

Причиною тому, видимо, была продолговатая голова и очки с толстыми стеклами. Эта голова, действительно, очень напоминала телескоп. В таком юном возрасте и такая близорукость! Я, однако, не слышал, чтобы он так уж интересовался звездами — настоящим героем Звездочета Качанова был император Наполеон.

Когда я узнал о нем (о Качанове; о Наполеоне я узнал раньше), мы ездили на отдых, пятиклассники, в дождливую Прибалтику, под краденый город Вильно, гнусаво переименованный жмудью в Вильнюююссс — вырванное мерзавцем Сталиным сердце беларуской государственности. Времена были вполне декадентские, помнится, мы, юные торговцы родиной, хорошенько готовились к встрече с польскими одногодками, собирая пригоршнями краснознаменные значки, чтобы — стыдно сказать! — обменять их на жвачки бубль гум. «Значки маеш? Показувай!» — тыча меня в грудь, вопил толстый юноша поляк, докрасна распаренный на катке. Я поглядел на его эти бубльгумы, и подумал, что мои краснознаменные ильичи на булавках на самом деле гораздо круче. Сделка так и не состоялась; время подтвердило мою коммерческую правоту, и самое главное, правоту моральную. Стыдно торговать родиной, тогда было стыдно той, советской, и сейчас нынешней, вновь обретенной, тоже стыдно, учтите это, пожалуйста! Мы были третьим поколением бездуховности, будущими неудачными накопителями собственности, и нам суждено было еще озвереть и охуеть от своих неудач в деле накопления. Хреновые пионеры, многие уже тогда фанатично коллекционировали фантики, вкладыши, наклейки, извлеченные из упаковок жвачки — самыми ценными считались картинки с машинами и футболистами. «Даю за ферарри двух гуллитов и одного ван бастена!» — «второй гуллит мятый, он не считается». То было время триумфального прорыва западной масскультуры в заскорузлый совок. Даже я, философ, не остался от него в стороне, рисуя комиксы о похождениях Джеймса Бонда и Фантомаса. Констатирую, однако, при этом у себя определенный вкус, несколько консервативный: мне нравились проверенные временем герои, комиксы о сверхпопулярных тогда в тинэйджерской среде чаках норрисах и брюсах ли я не рисовал, брезгуя. Из героев той эпохи только Арнольда я тогда уважал и уважаю до сих пор. Очень распространенным тогда был спор: если будут махаться шварц и брюсли, кто кого замесит? «Конечно, шварц, вон у него какая битка», — говорили одни. «Зато брюсли приемы разные знает», — отвечали другие. «У меня кумир Бэтмен», — говорил один мой друг. «У меня Фредди Крюгер», — говорил другой. «А у меня кумиров нет!» — гордо отвечал я. «Все он брешет, у него кумир Фантомас», — шептал первый второму, второй потом мне об этом рассказывал. Ну что ж, в Фантомасе по крайней мере была тайна, в нем была загадка. В нем жил стиль.

(Leave a comment)