Всю ту зиму мы часто виделись с Пал Палычем. Он научил меня ещё многим, очень многим вещам. Например, как правильно ходить по крышам, как одним плевком разбивать невский лёд, как правильно кланяться редкому зимнему солнцу, как хоронить бродячих кошек и ещё разным интересным и необходимым в жизни вещам.
    К марту я уже себя чувствовал себя человеком, познавшим тайны бытия. В марте стала подступать весна. Подступала она незаметно, с перемежающимися морозами, которые убивали прилетевших грачей прямо на ветках в день прилёта, с проталинами, которые вновь затягивались льдом. Такая переменчивость сохранялась до середины апреля, затем вдруг нагрянула резкая жара. Немногие сечас помнят жару того года в Петербурге. Деревья ещё не успели выкинуть листья, и даже зелёную траву можно было изредка где увидеть. Не хватало растений, чтобы перерабатывать воздух - и город накрылся духотой и пылевой завесой. Сейчас я знаю, что это зовут восточным словом "хамсин", - но ни один из нас не знал тогда, что такое хамсин, и мы задыхались. Мы одевали зимние куртки на выходе и через десять минут, проведённых на улице, раздевались до футболок. Лёд растаял мгновенно; по одну сторону нашей самой северной в городе гимназии раскинулось озеро, где вода доходила до колена, а по другую - опасная грязевая трясина. Я чаще добирался домой через болото.
    - Не к добру такая жара, - бормотал теперь Пал Палыч при встречах со мной.
    Я и так знал, что это не к добру, глотая пыль. Правда, я до этого думал, что Пал Палыча не сможет сломить никакое природное явление. Но он с каждым днём становился всё озабоченнее.
    Когда жара спала, а листва распустилась, я заметил, что беспокойство Пал Палыча не спадает. Я стал его расспрашивать - ведь Пал Палыч очень редко что рассказывал о себе - что, может, у него всё-таки что-то произошло, и он стесняется мне об этом рассказать.
    - Да нет, ничего, - тихо, почти про себя, говорил Пал Палыч, - пока ничего не случилось. Да я не о себе, я о тебе беспокоюсь.
    - Вы об экзаменах, Пал Палыч? - откликнулся я. - Сдам я всё, не беспокойтесь. мне бы только эту проклятую школу закончить, а там уже жить начну.
    - Да нет, при чём тут экзамены, - досадливо отмахнулся Пал Палыч. - Сдашь ты их, конечно, кое-как, но сдашь. Вот что такое там - это вот меня беспокоит.
    Я только пожал плечами в непонимании. Стоял май.
    Как-то в самом начале июня я столкнулся с Пал Палычем недалеко от дома, гуляя с собакой. Он был в сильном волнении, и, казалось, долго откуда-то бежал. Он возбуждённо заговорил:
    - Ты темноты боишься?
    - Н-нет, Пал Палыч. Ребёнком боялся. Сейчас не думаю...
    - И правильно. Не бойся темноты. Бойся света. Сияющего солнца - бойся, остерегайся ходить там, где светло. Помни - беда подстерегает всегда там, где её ждёшь меньше всего, где меньше всего о ней думаешь.
    Вслед за этим Пал Палыч немедленно исчез из виду.
    Я долго размышлял над сказанным им, хорошо зная, что Пал Палыч никогда ничего не говорит зря. Но я не понимал - как это, остерегаться сияющего солнца? Летом, по солнышку, что ли - и на улицу не выходить? Ну, а если экзамен? Нет, это нереально.
    И всё-таки, в один прекрасный день, уже закончив все экзамены, я преступно расслабился. Я вышел на залитое солнцем пространство, на яркую зелёную траву, на летние краски, и в тот день лето предало меня, и предало меня солнце. И за свою любовь к свету я оказался надолго погружён в темноту. И недра земли сомкнулись надо мной, и очень долго я не видел Пал Палыча, а видел только своё отражение в карманном зеркальце, да и то не всегда.
    Я стал погребённым заживо - но, как выяснилось, не навсегда.