|
|
Пишет groteskon (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} groteskon)@ 2008-11-09 13:38:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
Глава № 9 История одного погрома
- Итак, Вы готовы попробовать? – спросил алхимик, пристально взглянув в глаза Николаю.
-Попробовать ... это как … – Николай медлил с ответом.
-Ну, это просто. Вы же уже немного знакомы с содержимым нашего храма. Вы же видели суккубов и инкубов?
-Это кто такие? – ответил Николай как-то испугано.
Его опять начинала пробивать нервная дрожь.
-Для того чтобы получить контроль над сном, надо выделить порождающие его элементы – инкуба и суккуба. Инкуб живёт в банке, суккуб в виде деревянной куклы. Носители, из которых мы их выделили, остаются вечно живыми, в нашем храме. Они только почти не двигаются. Но и зачем им это? Им и так хорошо. Не каждому же дано запечатлеть себя в чём-то идеальном – алхимик подошёл к скульптурной группе “Залеских козлов” и с улыбкой посмотрел на долговязого бородатого солиста шоу, усердно заламывающего, беззвучно вопящего, несчастного мальчика Диму.
-Но, банки, я … это получилось случайно. Я не хотел….- смущённо попытался оправдаться Николай.
-Да что Вы? Это было в уже прошедшем сне. Смотрите – усмехнулся Алхимик.
Николай увидел, как на спиральном серпантине, вдоль которого сидели, те, которых он раньше посчитал за восковые изваяния, пошло какое-то движение. Скоро он разглядел - это инкубы катили перед собой банки с суккубами. Каждый инкуб подкатывал банку к подножию своего истукана, ставил её вертикально и забирался на крышку.
- Должен Вам объяснить, что, присоединяясь к тому или иному сну здесь, вы укрепляете тех, кто остаётся там. Ведь Вы, так же как и они, будите находиться в одном кластере общей для вас всех иллюзии. Только Вы, здесь, можете остаться в ней навечно, а им, там, ещё предстоит смерть и окончательный выбор. Так что отсюда, из, так называемого, загробного мира, Вы можете продолжить свою борьбу, которую готовились начать там, в мире живых – в словах Алхимика сквозил не прикрытый сарказм.
Николай поёжился от этих слов. Следуя за Алхимиком вдоль ряда истуканов, банок с уродцами и буратин, Николай спросил:
-И что надо сделать, чтобы выбрать сон?
- Сон сам выберет Вас. Просто смотрите на банки, и если иллюзия будет Вам близка, Вы погрузитесь в неё.
-А смогу ли я выйти, если мне не понравиться?
-Конечно, ведь Вы же свободны. В отличие от тирании Взрыва, мы соблазняем, а не насилуем – Алхимик как-то двусмысленно улыбнулся, указав на оказавшегося перед ними Мить Митича:
- А ведь всё, когда-то, началось с него.
Николай глянул на невероятно распухшего, потерявшего казалось последние остатки человеческого облика, державного патриота. Его взгляд опустился вниз, проскользнул по бочке, с истёртым хозяйственным штампом на боку, быстро миновал деревянную куклу, и остановился на булькающим в банке уродце, удивительно похожим на гигантский пупырчатый огурец.
Огромные, фосфатные, какие-то все невероятно кривые огурцы вперемежку с напоминающими водоросли укропными стеблями киснущие в трёхлитровых банках - было единственное из еды оставшееся в пустом магазине. Всюду, куда бы не ложился взгляд, были видны лишь бесконечные ряды запылённых пузатых склянок, внутри которых, казалось, затаились какие-то совершенно чудовищные мутанты. Да, в продуктовом отделе, в отличие от винного, где только-только подошло время отпуска продукта, и потому слышался шум настоящей битвы, делать было нечего.
Вздохнув, Николай отвернулся от нагонявших депрессию и тоску уродливых банок и вышел из полутёмного помещения.
Был самый разгар весеннего дня, и самый разгар перестройки, апогей, за которым всегда неизбежно следует быстрый закат.
Николай, прищурился, глядя на солнце, вскипающее на куполах Елоховки. Его захлестнуло пьянящее чувство уверенности, что всё ещё впереди, что всё обязательно, вот-вот, измениться и придёт новое, лучшие. Наверное, то сводящее с ума настроение, разлитое в звенящем, казалось наполненном светом, воздухе, можно охарактеризовать как надежду и свободу. Надежду на лучшее будущее и свободу от навсегда уходящего, на глазах истлевающего, прошлого.
По улицам на которых было так мало машин, что они казались совершенно пустыми, к храму спешило множество людей, пусть скромно одетых, но зато с лицами, не омрачёнными тенью заботы о завтрашнем дне, которая незаметно пригибает голову долу. Нет, все они невольно смотрели вперёд и вверх, куда-то за горизонт, туда, откуда только и приходит свобода. Они о чём-то говорили, спорили. Было видно - всех их объединяет надежда, и что они, так же как и он, опьянены предчувствием скорых перемен, и радуются, предвкушая, неизбежное, так долго ожидаемое и чаемое всеобщее обновление.
Николай влился в этот поток (как он горько осознавал, полный скорбным знанием того, чем всё это кончится) пока таких счастливых людей. Они шли к храму. У его ограды как растревоженный улей роилась беспорядочная толпа. То там, то здесь возникали импровизированные кружки. Кого-то в них слушали, о чём-то в них спорили, ругались а, главное, все пытались понять и предугадать, каким будет это незнакомое, скорое и неизбежное в своей неотвратимости грядущее.
Проходя вдоль ограды, Николай заметил парочку будущих залесских козлов. Они стояли в группе из пяти – шести сподвижников, держа в руках самодельные иконки ещё не канонизированного Николая II, и старательно выводили ноты жалостливых псалмов, собирая подаяния на “канонизацию царя от жидов умученного”. Делали они это очень серьёзно, со всем усердием, особенно старался, встав даже на цыпочки от рвения, какой-то, непонятно как затесавшийся в эту компанию, мелкий цыганенок. Сразу было видно, в отличие от остальных, только пытающихся предугадать, что же их ждёт впереди, эти своё уже нашли, уже работают, уже в деле, устроились.
-А ты что тут шляешься, жидёнок. Тебя как зовут?- на Николая дыхнул перегаром, какой-то мужичок, с железным значком на лацкане и с нарукавной повязкой, в державных цветах, с надписью – “опричник”.
Николай, было, хотел развернуться и ответит, как следует, но тут он с ужасом, переходящим в отвращение, услышал, как он помимо своей воли, жалобно заблеял:
- Меня Саша зовут. Вы ничего такого не подумайте - я крещённый.
Николай, словно завертевшись в вихре сумасшествия, стремительно становился этим самым Сашей, неудержимо погружаясь в омут его сознания, забывая себя.
-Жидок крещённый, что вор прощённый – скрипел опричник, стараясь сделать страшную рожу.
-Да ладно, отстань – к нему подошёл некто огромный и толстый, заслонив собой хлипкого пьяненького опричника
Саша сразу понял - пронесло. Громила был огромен, бородат и широкоморд и увешен каким-то невероятным количеством крестов и иконок, но его голос совершенно не соответствовал его облику. Это был фальшивый голос наигранной добродетели внутренне очень неуверенного в себе человека.
– Православный, говоришь? Тогда вот - покупай газету “Опричина”, все три номера. Там про ритуальные убийства, употребление крови христьянских младенцев, про то, как жиды православных мучают и вообще много ещё есть интересного и для православного человека полезного и необходимого.
-Конечно, конечно, я и сам хотел газетку купить - залепетал Саша, в смущении неловко доставая из кармана вместе с россыпью мелочи несколько измятых рублей.
Толстый громила бесцеремонно заграбастал все деньги из Сашиной ладони, и деловито отсчитал ему с десяток газетёнок, размером чуть ли не в половину машинописного листа. Потом подумал и половину из ранее выданных Саше экземпляров забрал обратно.
-А сдача? – пролепетал несчастный Саша.
-Сдачи нет. Пойдёт на пожертвования. На царя мученика пойдёт. Согласен? – он, грозно насупившись, надвинулся всей своей массой на Сашу.
-Конечно, конечно – лепетал Саша, понимая, что, похоже, сегодня по дороге назад, ему придётся обойтись без любимого мороженого.
-А ты вот что сделай – распродай-ка их по гривеннику. На той стороне пока наших нет, дай Бог возьмут газету православные – широко перекрестившись в полупоклоне, наставлял Сашу довольный громила.
-Хорошо, попробую - залепетал Саша, думая только об одном, как бы поскорее отсюда выбраться.
-Если товар пойдёт, скажи. Я тебе ещё партию продам по дешёвке, для распространения …– послышалось за спиной.
Пока Саша пробирался через толпу, его охватило неприятное беспокойство. Кругом были разговоры, казалось, только о том - что пора бы жидам за всё ответить:
- Если всю жидовню из квартир выселить, то квартирного вопроса не будет!
- До чего жиды дошли, родственника хоронил, а на кладбище рядом могила – Розенталя. Это как же можно православному на одном кладбище с пархатыми лежать?
-За всё-ё-ё-ёёёёёё, за всё-ё-ё-ё-ёёёёё… отве-е-е-е-е-е-етят … – казалось, доносился до впечатлительного Саши со всех сторон, не то гул колоколов, не то стон, не то гром приближающегося шторма.
- А ты что тут, жидёнок, делаешь? – перед ним нарисовалась парочка бойких тёток, сразу видно успевших до пенсии, пройти долгий путь от комсольских до профсоюзных активисток.
Саша машинально, в испуге, вытянул вперёд тонкую пачку газет.
-А, это наш, из опричины. По чём? – заулыбались тётки.
-По гривеннику.
-Чё так дорого? Ты что - жид? Вчера же было по пятнашке
-Старший велел – скорбно пролепетал Саша.
-Совсем Славка озверел. Милостыни что ли не хватает? С николашкиной иконкой все же дни стоят напролёт, и всё им мало, уже по гривеннику гонят, совсем креста нет … – заголосили тётки, стремительно утекая прочь.
Теперь Саша держал газетки впереди себя как щит, буквально тыча ими в лица прохожих, и, что есть силы, крича, срывая уже и так осипшее горло, и с ужасом понимая, что он жутко, с каждым разом всё больше и больше картавит:
- ОпГ’ичина! ОпГ’ичина! Возьмите “опГ’ичину”, пГ’авославные!
Почему-то все от него шарахались, иногда крестясь.
Выбравшись из толпы, Саша сел в скверике отдышаться. Мысли в голову лезли нехорошие - А что если правда - с жидами поквитаются? За революцию, террор, коллективизацию, расказачивание… Да мало ли ещё за что?
Саша прижал к себе тонкую пачку газетёнок и подумал, что, пожалуй, в случае настоящего погрома, они вряд ли спасут. Надо было придумать какие-то более радикальные меры самозащиты.
-Надо самому в погромщики вступить! – осенило вдруг Сашу, как будто что-то лопнуло в голове, и он стал лихорадочно действовать.
Первым делом, он с невероятным трудом выменял у околоцерковного лотошника оставшиеся газеты на самый дешёвый, гнутый и ржавый нательный крестик. Недолго думая, надел его и направился в штаб самых грозных на тот момент погромщиков - к знаменитому, наводившему ужас на всю демократическую общественность, Мить Митичу.
В огромной штаб-квартире Мить Митича, как и полагается в логове погромщиков, народу было много - стояла целая очередь западных корреспондентов, желающих взять интервью у будущего русского тирана, обещающим выйти масштабом никак не меньшим чем Иван Грозный.
-Тебе чего? – грубо спросил Сашу одетый во всё чёрное, весь в железных крестах, адъютант.
-Не могу больше терпеть жидовского ига. Сил уже нету. Совсем. Хочу присоединиться. Готов на погром. Я православный, крест ношу … рука не дрогнет ...кровь христьянских младенцев … как пепел Клааса … – Саша, впав в какое-то лихорадочное умопомрачение и трясясь от дикого страха, понёс какую-то совершенно нелепую околесицу, путая, наскоро заученные цитаты из “опричены” и домашнего задания по литературе.
Адъютант смерил его каким-то странным взглядом и коротко бросил:
-Подожди здесь.
Саша буквально упал без сил на чудом оказавшимся рядом свободный стул. Прислонившись головой в полуобморочном состоянии к косяку двери, он еле слышал разговор адъютанта с кем-то ещё в соседней комнате.
-Тут, это, ещё один пришёл, полоумный. Аж, трясётся от возбуждения.
-Так дай пендаля, пусть катится вон.
-Так он это, носатенький, чернявый. То, что надо. Из тех, что шеф любит.
-Ну, так пусть сидит. Зреет.
После чего раздался какой-то нехороший хохоток.
Наконец, ближе к ночи корреспонденты и другие посетители разошлись. Открылась дверь, и адъютант позвал Сашу:
-Эй, чудик, подь сюда.
Еле встав, на ватных ногах, Саша, с бешено колотящимся сердцем, вошёл в апартаменты. Там за столом уставленной водочными бутылками и пузатыми банками с огромными огурцами сидел сам Мить Митичь.
Адъютант подтолкнул, было совсем уж обмершего, Сашу, и он плюхнулся на диван прямо рядом с главным, тогда ещё советским, погромщиком.
-Ты православный? – Мить Митичь сверкнул на Сашу сумрачным взглядом из под нахмуренных бровей.
-Конечно, крещён.
-Надо проверить - есть ли крест?
Мить Митичь сноровисто залез обеими своими длиннющими клешнями под Сашину рубашку, и долго, сосредоточено сопя от усердия, его щупал, облапив всю Сашину грудь и спину, пока искал крест.
- А чё ето он такой старый, ржавый? – искренне удивился страшный погромщик.
-А это от моего прадеда, белого казака осталось. Выкопали из могилы, где он лежал жидовнёй расстрелянный. Единственная память осталась - у Саши даже слёзы выступили на глазах, от понимания - какую чудовищную чушь он несёт.
-Что я делаю! Да что же это я делаю! Ведь такая чушь, такая чушь. Сейчас же раскроют – пульсировало у Саши в голове с такой силой, что, казалось, ещё чуть-чуть и инсульт.
-Значит ты казак. Это хорошо. Ну, казак, выпей чарку – Мить Митичь поднес ему стакан.
-Я не пью – пролепетал Саша.
-Выпей, выпей, говорю тебе, выпей! Я тебя заставлю, салага, выпить, Дурашка, тебе потом хорошо будет … – ревел явно неадекватный Мить Митичь, размахивая бутылкой. - Выпей, выпей, салага. Тебе потом хорошо будет. Выпей. Если погром хочешь – то пей!
Грозно рычащий Мить Митич, надвинувшись всей своей громадой на щуплого мальчугана, обдал его волной своего резкого запаха. На Сашу накатилась липкая волна, в которой слилось и тончайшее амбре давно нестиранных носков, и обкаканных и обмоченных подштанников, и прогорклого давно не смываемого пота, и отрыжки, и водки, и тухлых шпрот, и ещё чего-то кислого, и ещё чего-то медицинского … и ещё, и ещё что-то … чего Саша, по молодости, ещё не мог идентифицировать.
Саша, погрузившись в эту беспросветную вонь, вдруг в охватившем его отчаянье, невероятно остро, всем своим существом, ясно и отчётливо понял – лучше погром, чем ЭТО. Он резко, с невиданной прытью дёрнулся, было, бежать, но в его спину и плечи упёрлись руки вовремя подоспевших адъютантов.
Его крепко схватили. Он вырывался, кричал: что он еврей, что он не крещённый, что он не хочет больше на погром …
-Дяденьки, простите, я больше не буду, а-а-а-а-а-а-аааааааааа!
Всё было тщетно. Это только раззадоривало злодеев. Погромщики отработанными приёмами заломили его, зафиксировали голову, потом зажали нос, и, наконец, вставили в, жадно ловящий воздух, рот горлышко бутылки.
В Сашу полилась, сжигая всё внутри, огненная вода. Он думал что задохнется, зашёлся в кашле, плевался и фыркал. Но свирепые черносотенцы лили и лили в него водку, пока, наконец, какая-то тёплая волна, разлившаяся по нему, не притупила боль и другие чувства, и он обмяк.
Тогда его отпустили. Теперь он сидел смирно, как в тумане глядя на Мить Митича. Вонь от него теперь была не столь ужасна. Это уже была даже и вонь уже, а так … запашок. Мить Митичь вылавливал из банки жуткого вида, явно мутагенные, огурцы, и сосредоточено их пожирал, по ходу поучая Сашу:
-Ну, ведь хорошо? Хорошо. Правильно пошло. Хочешь погром - надо. Без этого погром не пойдёт. Учись. Меня слушать надо. Вот ты у нас казак, а я знаешь кто? Не знаешь. Никто не знает. А вот они – Мить Митьчь показал огурцом наверх – знают. Там знают. Потому без меня никак. Я знаешь кто?
Мить Митьчь придвинулся к Саше, требовательно смотря прямо ему в глаза.
-Нет – пролепетал закосевший Саша.
Мить Миттчь замолчал. Выпил стакан водки. Закусил огурцом. Рыгнул, крякнул, и торжественно глядя на оробевшего Сашу, торжественно изрёк:
-Я прямой потомок и наследник Романовых. Тайна рождения. Императрица в страхе расправы скрывала факт поздней беременности. Был вынесен месье Жераром. Передан татарину Сабитову. Знали лишь святые старцы. Они сохранили тайну до срока. Сроки вышли, время пришло…
Мить Митьчь налил стакан и протянул Саше:
-За императора!
Саша взял стакан и, сам удивился, как выпил. Всё закружилось, в глазах потемнело, но как-то он выплыл, и увидел, сквозь обрывки тумана, как Мить Митичь суёт ему в рот огромный, в желтоватых пропалинах, гигантский пупырчатый огурец.
-Жри, сука – почему-то свирепо рычал прямой потомок императора, дрожа от непонятного возбуждения и вылупив, казалось, готовые лопнуть налитые кровью глаза.
Испуганный такой экспрессией, Саша не стал перечить, и покорно открыл свой маленький ротик. Мить Митичь, не теряя ни секунды, сразу же быстро и сноровисто всадил гигантский овощ, размером, наверное, с полукилограммовый баклажан, по самые Сашины гланды. И Саше, выпучив обильно слезящиеся глаза, ничего не осталось, как, задыхаясь, давясь слюной, медленно и усердно его сгрызать, порождая в процессе, как ему казалось, оглушительный хруст.
-Ну и славно! Дело будет, будет дело …то, что надо …быстро приучим …парнишка что надо … природа! – удовлетворённо, как то по кошачьи заурчал, отчего-то сразу повеселевший, Мить Митичь, и пустился в новые откровения.
- Ты выпил за императора, а какого? – спросил он, хитро прищурившись.
-За Вас – нашёлся Саша.
-Правильно! Открою тайну – я уже помазан на царство. Таинство произошло с соблюдением всех формальностей. В Успенском соборе, в присутствие патриарха. Члены всех королевских домов Европы прибыли инкогнито. Сей факт пока скрываем, до срока. Пока я император-инкогнито. Но … можно ли тебе доверять?
Саша сидел молча, с испугом смотря на Мить Миттича, даже в алкогольном опьянении понимая, что в любой момент этот сумасшедший погромщик может выкинуть всё что угодно.
Мить Митичь нахмурился и грозно посмотрел на Сашу:
-Ты зачем пришёл?
-За Россию пострадать готов. За империю, за императора … готов … не жалеть живота своего – сбивчего залепетал пьяный мальчик.
-Грех. На всех вас грех лежит Грех передо мной. Неподъёмный грех, неискупный. Предали отца и мать мою, императоров, смерти предали. Грех, грех… как искупите? Каким страданием, каким подвигом? Готов искупить? Ты готов искупить свой грех передо мной? Мукою искупить? – невероятно раскрасневшейся Мить Митичь вплотную придвинулся к вконец оробевшему Саше.
-Г-г-г-гот-т-т-тов-в – у Саши зуб не попадал на зуб.
И тут огромная красная горячая масса Мить Митича, как-то неожиданно резво, с места, без всякого разгона и подготовки, словно гигантская жаба, подпрыгнув, с оглушительным липким чпоком накрыла Сашу. Саша чего-то кричал, дёргался, но ничего не мог поделать с навалившейся на него и расплющившей его неподъёмной тяжестью. Но мало того, что натужено сопящий Мить Митичь лежал на щуплом Саше, он ещё и совершал какие-то возвратно-поступательные движения вверх-вниз своим необъятным пузом, окончательно прессуя несчастного юношу.
Сознание быстро оставило страдальца. Когда же он, каким то чудом, на мгновение очнулся, то увидел, что шустрые адъютанты сноровисто его раздевают, грубо срывая рвущуюся по швам одежду, и переворачивают на живот, а тяжело дышащий Мить Митичь стоит рядом уже полностью голый. Не успел он сообразить, что происходит, как он оказался снова безжалостно вдавленным огромной тушей в пыльную обивку старого дивана.
Окончательно он очнулся только под утро. Сквозь пыльные шторы пробивался свет нового дня. Он был голый, весь в синяках, голова раскалывалась, всё тело жутко болело, особенно невыносимо в области…
Одежды не было. Завернувшись в одеяло, Саша сел на кровать, поджал под себя ноги и заплакал. Он понял, что свершилось то, чего он так боялся – он таки попал под погром! Над ним надругались, обесчестили, насмеялись … И кто знает, что ждёт его впереди? Может даже холокост! С этих черносотенцев станется, ведь он полностью в их власти.
Дверь открылась. Адъютант принёс одежду. Это была не его одежда. Это был какой-то чёрный мундир. Саша, хлюпая носом, оделся. Через некоторое время дверь снова открылась.
-Пойдём – раздался властный приказ.
Сашу привели в большую комнату. Вдоль стен по стойке смирно стояли одетые в чёрные мундиры молодцы. В кресле, под имперским стягом, монументально восседал сам Мить Митичь. Замершего от страха, Сашу поставили посреди комнаты прямо перед ним. Несколько молодцов забили в барабаны. Когда барабанная дробь кончилась, стоящий рядом с Мить Митичем адъютант, под писклявые звуки “Боже Царя храни” из антикварного патефона, зачитал указ о зачисление Саши в отряд адъютантов и награждение его крестом за заслуги перед Империей первой степени.
Потом смущенному Саше выдали, поднеся на бархатной подушке, золотые погоны и огромный латунный орден. Ему все по очереди отдавали честь и жали руки, обнимали и целовали. Последним подошёл Мить Митичь, облобызал, и сказал:
-Пойдём, надо тебя представить – и показал пальцем наверх.
Робея, Саша пошёл за своим императором по длинному коридору совсем недавно бывшей коммуналки, и потому ещё сохранившей специфический запах коллективного жилища. Зашли в комнату, там за столом с бутылкой коньяка, сидел какой-то солидный пожилой мужчина с пронзительным, но очень усталым, взглядом.
-Вот, Пал Палычь, пополнение – как-то с придыханием, невольно поклонившись, представил Сашу император-инкогнито.
-А, ну садись, погромщик – улыбнулся Пал Палычь, указав Саше на стоящий рядом с ним стул.
Саша скромно сел на самый краешек, всем видом показывая воспитанность и честную скромность. Император остался стоять у дверей.
-Что, Саша, погромов испугался? – насмешливо спросил Пал Палычь, наливая и потягивая коньячок, из почти уже пустой бутылки.
Саша смутился, покраснел и опустил глаза долу.
-Да, ладно, чего робеешь? Если кто из ваших в черносотенцы прёт, то значит - страх погрома окончательно мозги выжег. Дело то ясное, типическое. Что же это вы все так погромов то боитесь? Прям за вашу психику страшно, того глядишь, все с ума слетите. Неужто совсем нас списали? Да разве мы позволим, дурашки – рассмеялся Пал Палычь.
Император-инкогнито вежливо и подобострастно подхихикнул у дверей.
- Ну, что вьюношь, отпогромили тебя, гляжу, по полной программе, раз орден за заслуги первой степени пожаловали – продолжал весело и задорно Пал Палычь.
Саша ещё ниже опустил голову и невольно обижено засопел.
-Этот изверг ещё тот зверь. Маньяк просто. Эй, ты, что совсем меру потерял? Второй погром уже за неделю! Статью ещё никто не отменял – притворно показывая недовольство, прикрикнул Пал Палычь на заробевшего императора.
-Пал Палычь, да как же можно! Любя, любя… токмо ради торжественности момента …во искупления греха цареубийства … – залепетал какой-то бред совсем, уж было, стушевавшейся Мить Митичь.
- Ну да ладно. Что поделать. Каждому через свой погром пройти надо. Ну, теперь всё, всё, парень. Считай ты у бога за пазухой. Теперь тебе бояться нечего. Ты, Саша, правильно пришёл. Такие как ты - здесь нужны. Что эти братья славяне? Они же в большинстве идейные, поймут, что к чему, и … поминай, как звали. Мы для них другое придумаем – надуем какого-нибудь ефрейтора потупей, и будут они у него на плацу до посинения маршировать и отжиматься, в ожидание приказа в час Х. Хе-хе-хе …. Нет, это не для тебя. Тут люди тонкие, культурные, с изюминкой, интересные. Твои люди. Ты теперь, Саша, здесь надолго. Пойми, навсегда. Куда ты теперь? Всё, выбор сделан. Ты, главное, правильно себя веди, учись, и мы тебе поможем, направим … - Пал Палычь уже достаточно опьянел и говорил с явным трудом.
- Все вы наши. И ты у меня вот здесь. Никуда не денетесь – Пал Палычь, как-то резко напрягшись, сжал кулак и впился пристальным, гипнотическим взглядом в Сашу.
Это был тяжёлый, сильный взгляд. У Саши даже закружилась голова, он мелко задрожал, и невольно опустил глаза. Выдержав длинную паузу, Пал Палыч, вдруг, весь как-то сник, и продолжил, уже еле ворочая языком, словно, на это усилие ушли его последние силы:
– Думаешь, мы только тут? Не-а, и те под нами …демократы грёбаные … вчера одного рыжего на рельсы поставил …далеко пойдёт, если … любо дорого… сейчас их час …только там, Саша, конкуренция большая ...там такое мочилово будет …ой … не все доживут, ох не все … а здесь … хорошо будет…денег не много, зато надёжно…сейчас надо осадить …так решили …пусть они сначала …вы пока в резерв … на время … потом сгодишься … помни …нас держись …не бросим …время придёт ….
Путаная, сбивчивая речь постепенно полностью перешла в нервный храп. Жалостливо звякнула, упавшая па пол допитая бутылка. Отяжелевший от коньяка Пал Палычь наконец-то заснул.
Император-инкогнито медленно, стараясь не скрипнуть, приоткрыл дверь и кого-то тихо позвал. Появился молодой человек в кургузом пиджачишке. Саше сразу стало не по себе как только он встретился со взглядом его белесых близко посаженых рыбьих глаз.
-Да, стареют ветераны – с рыбьими глазами тяжело вздохнул, подобострастно, с любовью, глядя на, уже вовсю храпящего, своего учителя-наставника. – Видать скоро наша очередь придёт, родину любить.
После чего дал знак, и несколько черносотенцев чуть ли не на цыпочках вошли и аккуратно, с почестями, старясь не дышать, чтобы ненароком не побеспокоить, тихонько вынесли Пал Палыча из кабинета.
Дальше закрутилось как в калейдоскопе. Одно слово – стал на рельсы, и сразу же в резерв, ждать своего часа. Кооператив “Теремок”. Баклажаны, огурцы … Хозяйственная работа во славу империи. Во искупления греха цареубийства, обязательные регулярные радения в опочивальне императора-инкогнито. Торжественное вручение орденов и присвоение новых званий после …
Мить Митичь, однако, пух, болел. Ноги сгнили, воняли. Запах стоял просто невыносимый. Не помогали никакие присыпки. Двигаться он уже не мог совсем. Сидел на широкой террасе, пил, ругался и проклинал всех и вся за то, что он их всех на ноги поставил, в дело взял, пристроил, а они … Бросили его, предали, обманули, ироды. Отвергли тайно законнорожденного, никем так и не признанного, самого настоящего императора.
Постепенно он становился похожим на гигантский раздувшийся гриб, готовый вот-вот лопнуть. Так что Саше, иногда, казалось, что шампиньёны, разводившиеся в хозяйстве, берут начало от выросшей из него гигантской грибницы, пронзившей своими длинными тонкими отростками родную почву на многие километры вокруг. И что усеявшие сырые своды подвалов грибы, на самом деле - проросшие Мить Митичи, и если бы не хозяйственная необходимость их срезать ещё маленькими, то вызрела бы целая популяция прямых потомков - клонов последнего русского императора-инкогнито, способная, разом лопнув, разлететься по весеннему ветру лёгкими спорами (яко дух святой), заполнив собой всё бескрайнее пространство великой России. И тем - победить.
Но главный продукт хозяйства были гигантские огурцы, которые так любил Мить Митичь, и болезненную, необъяснимую с точки зрения гастрономии, страсть к которым, после долгих упражнений, передал своему любимому адъютанту - Саше.
Их консервировали в огромных стеклянных банках, и одной из обязанностей Саши был их тщательный учёт на складе.
Как-то, стоя перед бесконечной стеной из пыльных склянок, и глядя, как за толстыми гнутыми стеклами плавают огромные, фосфатные, какие-то все кривые, в жёлтых пятнах, невероятно уродливые, пупырчатые огурцы вперемежку с напоминающими водоросли укропными стеблями, он вдруг понял, что они удивительно похожи на чудовищных мутантов, которые он разглядывает вместе с Алхимиком в “зале кукол”.
………………………………………….
- Итак, Вы готовы попробовать? – спросил алхимик, пристально взглянув в глаза Николаю.
-Попробовать ... это как … – Николай медлил с ответом.
-Ну, это просто. Вы же уже немного знакомы с содержимым нашего храма. Вы же видели суккубов и инкубов?
-Это кто такие? – ответил Николай как-то испугано.
Его опять начинала пробивать нервная дрожь.
-Для того чтобы получить контроль над сном, надо выделить порождающие его элементы – инкуба и суккуба. Инкуб живёт в банке, суккуб в виде деревянной куклы. Носители, из которых мы их выделили, остаются вечно живыми, в нашем храме. Они только почти не двигаются. Но и зачем им это? Им и так хорошо. Не каждому же дано запечатлеть себя в чём-то идеальном – алхимик подошёл к скульптурной группе “Залеских козлов” и с улыбкой посмотрел на долговязого бородатого солиста шоу, усердно заламывающего, беззвучно вопящего, несчастного мальчика Диму.
-Но, банки, я … это получилось случайно. Я не хотел….- смущённо попытался оправдаться Николай.
-Да что Вы? Это было в уже прошедшем сне. Смотрите – усмехнулся Алхимик.
Николай увидел, как на спиральном серпантине, вдоль которого сидели, те, которых он раньше посчитал за восковые изваяния, пошло какое-то движение. Скоро он разглядел - это инкубы катили перед собой банки с суккубами. Каждый инкуб подкатывал банку к подножию своего истукана, ставил её вертикально и забирался на крышку.
- Должен Вам объяснить, что, присоединяясь к тому или иному сну здесь, вы укрепляете тех, кто остаётся там. Ведь Вы, так же как и они, будите находиться в одном кластере общей для вас всех иллюзии. Только Вы, здесь, можете остаться в ней навечно, а им, там, ещё предстоит смерть и окончательный выбор. Так что отсюда, из, так называемого, загробного мира, Вы можете продолжить свою борьбу, которую готовились начать там, в мире живых – в словах Алхимика сквозил не прикрытый сарказм.
Николай поёжился от этих слов. Следуя за Алхимиком вдоль ряда истуканов, банок с уродцами и буратин, Николай спросил:
-И что надо сделать, чтобы выбрать сон?
- Сон сам выберет Вас. Просто смотрите на банки, и если иллюзия будет Вам близка, Вы погрузитесь в неё.
-А смогу ли я выйти, если мне не понравиться?
-Конечно, ведь Вы же свободны. В отличие от тирании Взрыва, мы соблазняем, а не насилуем – Алхимик как-то двусмысленно улыбнулся, указав на оказавшегося перед ними Мить Митича:
- А ведь всё, когда-то, началось с него.
Николай глянул на невероятно распухшего, потерявшего казалось последние остатки человеческого облика, державного патриота. Его взгляд опустился вниз, проскользнул по бочке, с истёртым хозяйственным штампом на боку, быстро миновал деревянную куклу, и остановился на булькающим в банке уродце, удивительно похожим на гигантский пупырчатый огурец.
Огромные, фосфатные, какие-то все невероятно кривые огурцы вперемежку с напоминающими водоросли укропными стеблями киснущие в трёхлитровых банках - было единственное из еды оставшееся в пустом магазине. Всюду, куда бы не ложился взгляд, были видны лишь бесконечные ряды запылённых пузатых склянок, внутри которых, казалось, затаились какие-то совершенно чудовищные мутанты. Да, в продуктовом отделе, в отличие от винного, где только-только подошло время отпуска продукта, и потому слышался шум настоящей битвы, делать было нечего.
Вздохнув, Николай отвернулся от нагонявших депрессию и тоску уродливых банок и вышел из полутёмного помещения.
Был самый разгар весеннего дня, и самый разгар перестройки, апогей, за которым всегда неизбежно следует быстрый закат.
Николай, прищурился, глядя на солнце, вскипающее на куполах Елоховки. Его захлестнуло пьянящее чувство уверенности, что всё ещё впереди, что всё обязательно, вот-вот, измениться и придёт новое, лучшие. Наверное, то сводящее с ума настроение, разлитое в звенящем, казалось наполненном светом, воздухе, можно охарактеризовать как надежду и свободу. Надежду на лучшее будущее и свободу от навсегда уходящего, на глазах истлевающего, прошлого.
По улицам на которых было так мало машин, что они казались совершенно пустыми, к храму спешило множество людей, пусть скромно одетых, но зато с лицами, не омрачёнными тенью заботы о завтрашнем дне, которая незаметно пригибает голову долу. Нет, все они невольно смотрели вперёд и вверх, куда-то за горизонт, туда, откуда только и приходит свобода. Они о чём-то говорили, спорили. Было видно - всех их объединяет надежда, и что они, так же как и он, опьянены предчувствием скорых перемен, и радуются, предвкушая, неизбежное, так долго ожидаемое и чаемое всеобщее обновление.
Николай влился в этот поток (как он горько осознавал, полный скорбным знанием того, чем всё это кончится) пока таких счастливых людей. Они шли к храму. У его ограды как растревоженный улей роилась беспорядочная толпа. То там, то здесь возникали импровизированные кружки. Кого-то в них слушали, о чём-то в них спорили, ругались а, главное, все пытались понять и предугадать, каким будет это незнакомое, скорое и неизбежное в своей неотвратимости грядущее.
Проходя вдоль ограды, Николай заметил парочку будущих залесских козлов. Они стояли в группе из пяти – шести сподвижников, держа в руках самодельные иконки ещё не канонизированного Николая II, и старательно выводили ноты жалостливых псалмов, собирая подаяния на “канонизацию царя от жидов умученного”. Делали они это очень серьёзно, со всем усердием, особенно старался, встав даже на цыпочки от рвения, какой-то, непонятно как затесавшийся в эту компанию, мелкий цыганенок. Сразу было видно, в отличие от остальных, только пытающихся предугадать, что же их ждёт впереди, эти своё уже нашли, уже работают, уже в деле, устроились.
-А ты что тут шляешься, жидёнок. Тебя как зовут?- на Николая дыхнул перегаром, какой-то мужичок, с железным значком на лацкане и с нарукавной повязкой, в державных цветах, с надписью – “опричник”.
Николай, было, хотел развернуться и ответит, как следует, но тут он с ужасом, переходящим в отвращение, услышал, как он помимо своей воли, жалобно заблеял:
- Меня Саша зовут. Вы ничего такого не подумайте - я крещённый.
Николай, словно завертевшись в вихре сумасшествия, стремительно становился этим самым Сашей, неудержимо погружаясь в омут его сознания, забывая себя.
-Жидок крещённый, что вор прощённый – скрипел опричник, стараясь сделать страшную рожу.
-Да ладно, отстань – к нему подошёл некто огромный и толстый, заслонив собой хлипкого пьяненького опричника
Саша сразу понял - пронесло. Громила был огромен, бородат и широкоморд и увешен каким-то невероятным количеством крестов и иконок, но его голос совершенно не соответствовал его облику. Это был фальшивый голос наигранной добродетели внутренне очень неуверенного в себе человека.
– Православный, говоришь? Тогда вот - покупай газету “Опричина”, все три номера. Там про ритуальные убийства, употребление крови христьянских младенцев, про то, как жиды православных мучают и вообще много ещё есть интересного и для православного человека полезного и необходимого.
-Конечно, конечно, я и сам хотел газетку купить - залепетал Саша, в смущении неловко доставая из кармана вместе с россыпью мелочи несколько измятых рублей.
Толстый громила бесцеремонно заграбастал все деньги из Сашиной ладони, и деловито отсчитал ему с десяток газетёнок, размером чуть ли не в половину машинописного листа. Потом подумал и половину из ранее выданных Саше экземпляров забрал обратно.
-А сдача? – пролепетал несчастный Саша.
-Сдачи нет. Пойдёт на пожертвования. На царя мученика пойдёт. Согласен? – он, грозно насупившись, надвинулся всей своей массой на Сашу.
-Конечно, конечно – лепетал Саша, понимая, что, похоже, сегодня по дороге назад, ему придётся обойтись без любимого мороженого.
-А ты вот что сделай – распродай-ка их по гривеннику. На той стороне пока наших нет, дай Бог возьмут газету православные – широко перекрестившись в полупоклоне, наставлял Сашу довольный громила.
-Хорошо, попробую - залепетал Саша, думая только об одном, как бы поскорее отсюда выбраться.
-Если товар пойдёт, скажи. Я тебе ещё партию продам по дешёвке, для распространения …– послышалось за спиной.
Пока Саша пробирался через толпу, его охватило неприятное беспокойство. Кругом были разговоры, казалось, только о том - что пора бы жидам за всё ответить:
- Если всю жидовню из квартир выселить, то квартирного вопроса не будет!
- До чего жиды дошли, родственника хоронил, а на кладбище рядом могила – Розенталя. Это как же можно православному на одном кладбище с пархатыми лежать?
-За всё-ё-ё-ёёёёёё, за всё-ё-ё-ё-ёёёёё… отве-е-е-е-е-е-етят … – казалось, доносился до впечатлительного Саши со всех сторон, не то гул колоколов, не то стон, не то гром приближающегося шторма.
- А ты что тут, жидёнок, делаешь? – перед ним нарисовалась парочка бойких тёток, сразу видно успевших до пенсии, пройти долгий путь от комсольских до профсоюзных активисток.
Саша машинально, в испуге, вытянул вперёд тонкую пачку газет.
-А, это наш, из опричины. По чём? – заулыбались тётки.
-По гривеннику.
-Чё так дорого? Ты что - жид? Вчера же было по пятнашке
-Старший велел – скорбно пролепетал Саша.
-Совсем Славка озверел. Милостыни что ли не хватает? С николашкиной иконкой все же дни стоят напролёт, и всё им мало, уже по гривеннику гонят, совсем креста нет … – заголосили тётки, стремительно утекая прочь.
Теперь Саша держал газетки впереди себя как щит, буквально тыча ими в лица прохожих, и, что есть силы, крича, срывая уже и так осипшее горло, и с ужасом понимая, что он жутко, с каждым разом всё больше и больше картавит:
- ОпГ’ичина! ОпГ’ичина! Возьмите “опГ’ичину”, пГ’авославные!
Почему-то все от него шарахались, иногда крестясь.
Выбравшись из толпы, Саша сел в скверике отдышаться. Мысли в голову лезли нехорошие - А что если правда - с жидами поквитаются? За революцию, террор, коллективизацию, расказачивание… Да мало ли ещё за что?
Саша прижал к себе тонкую пачку газетёнок и подумал, что, пожалуй, в случае настоящего погрома, они вряд ли спасут. Надо было придумать какие-то более радикальные меры самозащиты.
-Надо самому в погромщики вступить! – осенило вдруг Сашу, как будто что-то лопнуло в голове, и он стал лихорадочно действовать.
Первым делом, он с невероятным трудом выменял у околоцерковного лотошника оставшиеся газеты на самый дешёвый, гнутый и ржавый нательный крестик. Недолго думая, надел его и направился в штаб самых грозных на тот момент погромщиков - к знаменитому, наводившему ужас на всю демократическую общественность, Мить Митичу.
В огромной штаб-квартире Мить Митича, как и полагается в логове погромщиков, народу было много - стояла целая очередь западных корреспондентов, желающих взять интервью у будущего русского тирана, обещающим выйти масштабом никак не меньшим чем Иван Грозный.
-Тебе чего? – грубо спросил Сашу одетый во всё чёрное, весь в железных крестах, адъютант.
-Не могу больше терпеть жидовского ига. Сил уже нету. Совсем. Хочу присоединиться. Готов на погром. Я православный, крест ношу … рука не дрогнет ...кровь христьянских младенцев … как пепел Клааса … – Саша, впав в какое-то лихорадочное умопомрачение и трясясь от дикого страха, понёс какую-то совершенно нелепую околесицу, путая, наскоро заученные цитаты из “опричены” и домашнего задания по литературе.
Адъютант смерил его каким-то странным взглядом и коротко бросил:
-Подожди здесь.
Саша буквально упал без сил на чудом оказавшимся рядом свободный стул. Прислонившись головой в полуобморочном состоянии к косяку двери, он еле слышал разговор адъютанта с кем-то ещё в соседней комнате.
-Тут, это, ещё один пришёл, полоумный. Аж, трясётся от возбуждения.
-Так дай пендаля, пусть катится вон.
-Так он это, носатенький, чернявый. То, что надо. Из тех, что шеф любит.
-Ну, так пусть сидит. Зреет.
После чего раздался какой-то нехороший хохоток.
Наконец, ближе к ночи корреспонденты и другие посетители разошлись. Открылась дверь, и адъютант позвал Сашу:
-Эй, чудик, подь сюда.
Еле встав, на ватных ногах, Саша, с бешено колотящимся сердцем, вошёл в апартаменты. Там за столом уставленной водочными бутылками и пузатыми банками с огромными огурцами сидел сам Мить Митичь.
Адъютант подтолкнул, было совсем уж обмершего, Сашу, и он плюхнулся на диван прямо рядом с главным, тогда ещё советским, погромщиком.
-Ты православный? – Мить Митичь сверкнул на Сашу сумрачным взглядом из под нахмуренных бровей.
-Конечно, крещён.
-Надо проверить - есть ли крест?
Мить Митичь сноровисто залез обеими своими длиннющими клешнями под Сашину рубашку, и долго, сосредоточено сопя от усердия, его щупал, облапив всю Сашину грудь и спину, пока искал крест.
- А чё ето он такой старый, ржавый? – искренне удивился страшный погромщик.
-А это от моего прадеда, белого казака осталось. Выкопали из могилы, где он лежал жидовнёй расстрелянный. Единственная память осталась - у Саши даже слёзы выступили на глазах, от понимания - какую чудовищную чушь он несёт.
-Что я делаю! Да что же это я делаю! Ведь такая чушь, такая чушь. Сейчас же раскроют – пульсировало у Саши в голове с такой силой, что, казалось, ещё чуть-чуть и инсульт.
-Значит ты казак. Это хорошо. Ну, казак, выпей чарку – Мить Митичь поднес ему стакан.
-Я не пью – пролепетал Саша.
-Выпей, выпей, говорю тебе, выпей! Я тебя заставлю, салага, выпить, Дурашка, тебе потом хорошо будет … – ревел явно неадекватный Мить Митичь, размахивая бутылкой. - Выпей, выпей, салага. Тебе потом хорошо будет. Выпей. Если погром хочешь – то пей!
Грозно рычащий Мить Митич, надвинувшись всей своей громадой на щуплого мальчугана, обдал его волной своего резкого запаха. На Сашу накатилась липкая волна, в которой слилось и тончайшее амбре давно нестиранных носков, и обкаканных и обмоченных подштанников, и прогорклого давно не смываемого пота, и отрыжки, и водки, и тухлых шпрот, и ещё чего-то кислого, и ещё чего-то медицинского … и ещё, и ещё что-то … чего Саша, по молодости, ещё не мог идентифицировать.
Саша, погрузившись в эту беспросветную вонь, вдруг в охватившем его отчаянье, невероятно остро, всем своим существом, ясно и отчётливо понял – лучше погром, чем ЭТО. Он резко, с невиданной прытью дёрнулся, было, бежать, но в его спину и плечи упёрлись руки вовремя подоспевших адъютантов.
Его крепко схватили. Он вырывался, кричал: что он еврей, что он не крещённый, что он не хочет больше на погром …
-Дяденьки, простите, я больше не буду, а-а-а-а-а-а-аааааааааа!
Всё было тщетно. Это только раззадоривало злодеев. Погромщики отработанными приёмами заломили его, зафиксировали голову, потом зажали нос, и, наконец, вставили в, жадно ловящий воздух, рот горлышко бутылки.
В Сашу полилась, сжигая всё внутри, огненная вода. Он думал что задохнется, зашёлся в кашле, плевался и фыркал. Но свирепые черносотенцы лили и лили в него водку, пока, наконец, какая-то тёплая волна, разлившаяся по нему, не притупила боль и другие чувства, и он обмяк.
Тогда его отпустили. Теперь он сидел смирно, как в тумане глядя на Мить Митича. Вонь от него теперь была не столь ужасна. Это уже была даже и вонь уже, а так … запашок. Мить Митичь вылавливал из банки жуткого вида, явно мутагенные, огурцы, и сосредоточено их пожирал, по ходу поучая Сашу:
-Ну, ведь хорошо? Хорошо. Правильно пошло. Хочешь погром - надо. Без этого погром не пойдёт. Учись. Меня слушать надо. Вот ты у нас казак, а я знаешь кто? Не знаешь. Никто не знает. А вот они – Мить Митьчь показал огурцом наверх – знают. Там знают. Потому без меня никак. Я знаешь кто?
Мить Митьчь придвинулся к Саше, требовательно смотря прямо ему в глаза.
-Нет – пролепетал закосевший Саша.
Мить Миттчь замолчал. Выпил стакан водки. Закусил огурцом. Рыгнул, крякнул, и торжественно глядя на оробевшего Сашу, торжественно изрёк:
-Я прямой потомок и наследник Романовых. Тайна рождения. Императрица в страхе расправы скрывала факт поздней беременности. Был вынесен месье Жераром. Передан татарину Сабитову. Знали лишь святые старцы. Они сохранили тайну до срока. Сроки вышли, время пришло…
Мить Митьчь налил стакан и протянул Саше:
-За императора!
Саша взял стакан и, сам удивился, как выпил. Всё закружилось, в глазах потемнело, но как-то он выплыл, и увидел, сквозь обрывки тумана, как Мить Митичь суёт ему в рот огромный, в желтоватых пропалинах, гигантский пупырчатый огурец.
-Жри, сука – почему-то свирепо рычал прямой потомок императора, дрожа от непонятного возбуждения и вылупив, казалось, готовые лопнуть налитые кровью глаза.
Испуганный такой экспрессией, Саша не стал перечить, и покорно открыл свой маленький ротик. Мить Митичь, не теряя ни секунды, сразу же быстро и сноровисто всадил гигантский овощ, размером, наверное, с полукилограммовый баклажан, по самые Сашины гланды. И Саше, выпучив обильно слезящиеся глаза, ничего не осталось, как, задыхаясь, давясь слюной, медленно и усердно его сгрызать, порождая в процессе, как ему казалось, оглушительный хруст.
-Ну и славно! Дело будет, будет дело …то, что надо …быстро приучим …парнишка что надо … природа! – удовлетворённо, как то по кошачьи заурчал, отчего-то сразу повеселевший, Мить Митичь, и пустился в новые откровения.
- Ты выпил за императора, а какого? – спросил он, хитро прищурившись.
-За Вас – нашёлся Саша.
-Правильно! Открою тайну – я уже помазан на царство. Таинство произошло с соблюдением всех формальностей. В Успенском соборе, в присутствие патриарха. Члены всех королевских домов Европы прибыли инкогнито. Сей факт пока скрываем, до срока. Пока я император-инкогнито. Но … можно ли тебе доверять?
Саша сидел молча, с испугом смотря на Мить Миттича, даже в алкогольном опьянении понимая, что в любой момент этот сумасшедший погромщик может выкинуть всё что угодно.
Мить Митичь нахмурился и грозно посмотрел на Сашу:
-Ты зачем пришёл?
-За Россию пострадать готов. За империю, за императора … готов … не жалеть живота своего – сбивчего залепетал пьяный мальчик.
-Грех. На всех вас грех лежит Грех передо мной. Неподъёмный грех, неискупный. Предали отца и мать мою, императоров, смерти предали. Грех, грех… как искупите? Каким страданием, каким подвигом? Готов искупить? Ты готов искупить свой грех передо мной? Мукою искупить? – невероятно раскрасневшейся Мить Митичь вплотную придвинулся к вконец оробевшему Саше.
-Г-г-г-гот-т-т-тов-в – у Саши зуб не попадал на зуб.
И тут огромная красная горячая масса Мить Митича, как-то неожиданно резво, с места, без всякого разгона и подготовки, словно гигантская жаба, подпрыгнув, с оглушительным липким чпоком накрыла Сашу. Саша чего-то кричал, дёргался, но ничего не мог поделать с навалившейся на него и расплющившей его неподъёмной тяжестью. Но мало того, что натужено сопящий Мить Митичь лежал на щуплом Саше, он ещё и совершал какие-то возвратно-поступательные движения вверх-вниз своим необъятным пузом, окончательно прессуя несчастного юношу.
Сознание быстро оставило страдальца. Когда же он, каким то чудом, на мгновение очнулся, то увидел, что шустрые адъютанты сноровисто его раздевают, грубо срывая рвущуюся по швам одежду, и переворачивают на живот, а тяжело дышащий Мить Митичь стоит рядом уже полностью голый. Не успел он сообразить, что происходит, как он оказался снова безжалостно вдавленным огромной тушей в пыльную обивку старого дивана.
Окончательно он очнулся только под утро. Сквозь пыльные шторы пробивался свет нового дня. Он был голый, весь в синяках, голова раскалывалась, всё тело жутко болело, особенно невыносимо в области…
Одежды не было. Завернувшись в одеяло, Саша сел на кровать, поджал под себя ноги и заплакал. Он понял, что свершилось то, чего он так боялся – он таки попал под погром! Над ним надругались, обесчестили, насмеялись … И кто знает, что ждёт его впереди? Может даже холокост! С этих черносотенцев станется, ведь он полностью в их власти.
Дверь открылась. Адъютант принёс одежду. Это была не его одежда. Это был какой-то чёрный мундир. Саша, хлюпая носом, оделся. Через некоторое время дверь снова открылась.
-Пойдём – раздался властный приказ.
Сашу привели в большую комнату. Вдоль стен по стойке смирно стояли одетые в чёрные мундиры молодцы. В кресле, под имперским стягом, монументально восседал сам Мить Митичь. Замершего от страха, Сашу поставили посреди комнаты прямо перед ним. Несколько молодцов забили в барабаны. Когда барабанная дробь кончилась, стоящий рядом с Мить Митичем адъютант, под писклявые звуки “Боже Царя храни” из антикварного патефона, зачитал указ о зачисление Саши в отряд адъютантов и награждение его крестом за заслуги перед Империей первой степени.
Потом смущенному Саше выдали, поднеся на бархатной подушке, золотые погоны и огромный латунный орден. Ему все по очереди отдавали честь и жали руки, обнимали и целовали. Последним подошёл Мить Митичь, облобызал, и сказал:
-Пойдём, надо тебя представить – и показал пальцем наверх.
Робея, Саша пошёл за своим императором по длинному коридору совсем недавно бывшей коммуналки, и потому ещё сохранившей специфический запах коллективного жилища. Зашли в комнату, там за столом с бутылкой коньяка, сидел какой-то солидный пожилой мужчина с пронзительным, но очень усталым, взглядом.
-Вот, Пал Палычь, пополнение – как-то с придыханием, невольно поклонившись, представил Сашу император-инкогнито.
-А, ну садись, погромщик – улыбнулся Пал Палычь, указав Саше на стоящий рядом с ним стул.
Саша скромно сел на самый краешек, всем видом показывая воспитанность и честную скромность. Император остался стоять у дверей.
-Что, Саша, погромов испугался? – насмешливо спросил Пал Палычь, наливая и потягивая коньячок, из почти уже пустой бутылки.
Саша смутился, покраснел и опустил глаза долу.
-Да, ладно, чего робеешь? Если кто из ваших в черносотенцы прёт, то значит - страх погрома окончательно мозги выжег. Дело то ясное, типическое. Что же это вы все так погромов то боитесь? Прям за вашу психику страшно, того глядишь, все с ума слетите. Неужто совсем нас списали? Да разве мы позволим, дурашки – рассмеялся Пал Палычь.
Император-инкогнито вежливо и подобострастно подхихикнул у дверей.
- Ну, что вьюношь, отпогромили тебя, гляжу, по полной программе, раз орден за заслуги первой степени пожаловали – продолжал весело и задорно Пал Палычь.
Саша ещё ниже опустил голову и невольно обижено засопел.
-Этот изверг ещё тот зверь. Маньяк просто. Эй, ты, что совсем меру потерял? Второй погром уже за неделю! Статью ещё никто не отменял – притворно показывая недовольство, прикрикнул Пал Палычь на заробевшего императора.
-Пал Палычь, да как же можно! Любя, любя… токмо ради торжественности момента …во искупления греха цареубийства … – залепетал какой-то бред совсем, уж было, стушевавшейся Мить Митичь.
- Ну да ладно. Что поделать. Каждому через свой погром пройти надо. Ну, теперь всё, всё, парень. Считай ты у бога за пазухой. Теперь тебе бояться нечего. Ты, Саша, правильно пришёл. Такие как ты - здесь нужны. Что эти братья славяне? Они же в большинстве идейные, поймут, что к чему, и … поминай, как звали. Мы для них другое придумаем – надуем какого-нибудь ефрейтора потупей, и будут они у него на плацу до посинения маршировать и отжиматься, в ожидание приказа в час Х. Хе-хе-хе …. Нет, это не для тебя. Тут люди тонкие, культурные, с изюминкой, интересные. Твои люди. Ты теперь, Саша, здесь надолго. Пойми, навсегда. Куда ты теперь? Всё, выбор сделан. Ты, главное, правильно себя веди, учись, и мы тебе поможем, направим … - Пал Палычь уже достаточно опьянел и говорил с явным трудом.
- Все вы наши. И ты у меня вот здесь. Никуда не денетесь – Пал Палычь, как-то резко напрягшись, сжал кулак и впился пристальным, гипнотическим взглядом в Сашу.
Это был тяжёлый, сильный взгляд. У Саши даже закружилась голова, он мелко задрожал, и невольно опустил глаза. Выдержав длинную паузу, Пал Палыч, вдруг, весь как-то сник, и продолжил, уже еле ворочая языком, словно, на это усилие ушли его последние силы:
– Думаешь, мы только тут? Не-а, и те под нами …демократы грёбаные … вчера одного рыжего на рельсы поставил …далеко пойдёт, если … любо дорого… сейчас их час …только там, Саша, конкуренция большая ...там такое мочилово будет …ой … не все доживут, ох не все … а здесь … хорошо будет…денег не много, зато надёжно…сейчас надо осадить …так решили …пусть они сначала …вы пока в резерв … на время … потом сгодишься … помни …нас держись …не бросим …время придёт ….
Путаная, сбивчивая речь постепенно полностью перешла в нервный храп. Жалостливо звякнула, упавшая па пол допитая бутылка. Отяжелевший от коньяка Пал Палычь наконец-то заснул.
Император-инкогнито медленно, стараясь не скрипнуть, приоткрыл дверь и кого-то тихо позвал. Появился молодой человек в кургузом пиджачишке. Саше сразу стало не по себе как только он встретился со взглядом его белесых близко посаженых рыбьих глаз.
-Да, стареют ветераны – с рыбьими глазами тяжело вздохнул, подобострастно, с любовью, глядя на, уже вовсю храпящего, своего учителя-наставника. – Видать скоро наша очередь придёт, родину любить.
После чего дал знак, и несколько черносотенцев чуть ли не на цыпочках вошли и аккуратно, с почестями, старясь не дышать, чтобы ненароком не побеспокоить, тихонько вынесли Пал Палыча из кабинета.
Дальше закрутилось как в калейдоскопе. Одно слово – стал на рельсы, и сразу же в резерв, ждать своего часа. Кооператив “Теремок”. Баклажаны, огурцы … Хозяйственная работа во славу империи. Во искупления греха цареубийства, обязательные регулярные радения в опочивальне императора-инкогнито. Торжественное вручение орденов и присвоение новых званий после …
Мить Митичь, однако, пух, болел. Ноги сгнили, воняли. Запах стоял просто невыносимый. Не помогали никакие присыпки. Двигаться он уже не мог совсем. Сидел на широкой террасе, пил, ругался и проклинал всех и вся за то, что он их всех на ноги поставил, в дело взял, пристроил, а они … Бросили его, предали, обманули, ироды. Отвергли тайно законнорожденного, никем так и не признанного, самого настоящего императора.
Постепенно он становился похожим на гигантский раздувшийся гриб, готовый вот-вот лопнуть. Так что Саше, иногда, казалось, что шампиньёны, разводившиеся в хозяйстве, берут начало от выросшей из него гигантской грибницы, пронзившей своими длинными тонкими отростками родную почву на многие километры вокруг. И что усеявшие сырые своды подвалов грибы, на самом деле - проросшие Мить Митичи, и если бы не хозяйственная необходимость их срезать ещё маленькими, то вызрела бы целая популяция прямых потомков - клонов последнего русского императора-инкогнито, способная, разом лопнув, разлететься по весеннему ветру лёгкими спорами (яко дух святой), заполнив собой всё бескрайнее пространство великой России. И тем - победить.
Но главный продукт хозяйства были гигантские огурцы, которые так любил Мить Митичь, и болезненную, необъяснимую с точки зрения гастрономии, страсть к которым, после долгих упражнений, передал своему любимому адъютанту - Саше.
Их консервировали в огромных стеклянных банках, и одной из обязанностей Саши был их тщательный учёт на складе.
Как-то, стоя перед бесконечной стеной из пыльных склянок, и глядя, как за толстыми гнутыми стеклами плавают огромные, фосфатные, какие-то все кривые, в жёлтых пятнах, невероятно уродливые, пупырчатые огурцы вперемежку с напоминающими водоросли укропными стеблями, он вдруг понял, что они удивительно похожи на чудовищных мутантов, которые он разглядывает вместе с Алхимиком в “зале кукол”.
………………………………………….
Добавить комментарий:
