hasid's Journal

Какое же было замечательное время 90-е!
Голод - ужасное чувство, особенно у художника или писателя. Все мысли забивает одна: жрать. Бренер считал также, а так как мысль "жрать" присутствовала у него почти всегда, на творчество оставалось мало времени.

Помню случай, когда Саша Бренер пригласил меня и Леху посмотреть его выступление в Центре современного искусства. Собралось человек сто, таких же голодных как Бренер. Нет, были и сытые: по-моему, Пригов, Кабаков, ещё кто-то. Бренер надеялся плюнуть им в лицо своим выступлением, не понимая, что даже этот плевок они обратят в доход - побегут довольные к Соросу за деньгами и станут шептать ему: "Вот какого художника МЫ вырастили!"

Бренер уселся на стуле, второй, из кожзаменителя поставил перед собой. Строго оглядел зал, прочистил горло и начал декламировать, ударяя руками по стулу из кожзама в такт рифмам и значимым словам:
Очиститесь! Очиститесь! Брызните соком
и очиститесь! Пусть навсегда слезет ваша
солнечная кожа! Пусть падут ваши
пористые покровы! Пусть сгинет ваша
толстоватая оболочка! Пусть обнажится...
Зал молча слушал. Наверное, так внимали Христу. Вспотевший Бренер продолжал:
Стоять! Я приказываю тебе: стоять! Во
что бы то ни стало - стоять! И ночью и днем!..

Когда Бренер закончил, зал встал и захлопал. "А-а-а-а!!!" - так Саша попрощался с благодарными слушателями. Деньги обещал заплатить ему Бакштейн за выступление через неделю.

В этот морозный вечер Бренер, я и Леха бесцельно шатались по Москве. Замерзшие, мы и не заметили, как вечер плавно перешел в ночь.
Бренер иногда огрызался: "революционность заключается в смещении контекстов", или "в Израиле сейчас тепло". Его никто не слушал.

Денег не было даже на пиво. И тут мы все трое заметили жертву. На Площади Революции возле телефонных автоматов стояла одинокая поддатая девушка. Для двух часов ночи и середины 90-х это было поразительно: шуба, запах дорогих духов и дамская сумочка. Явно не проститутка. Мы остановились метрах в пяти от нее и стали следить. Девушка порылась в сумочке, нашла телефонный жетон, опустила его в щель таксофона и через несколько секунд соединилась посредством этого куска пластмассы с кем-то. Разговор, видимо, так увлек её, что она повесила сумочку на крючок соседнего телефонного автомата и через минуту-полторы повернулась к ней спиной.

Мы подошли к этому телефону и стали делать вид, что тоже звоним. Наверное, мы показались девушке такими ничего не значащими личностями, что она не обратила на нас никакого внимания. Бренер трясущимися пальцами крутил телефонный диск, а Леха осторожно подбирался руками к сумочке; я стоял на шухере. Девушка еще продолжала кричать что-то в трубку, а сумочка уже была под лехиным пальто.

Пробежав метров двести по Александровскому саду, мы остановились у одной из лавочек чтобы отдышаться, придти в себя и разделить добычу. В сумочке было пятьдесят две тысячи рублей, "Шанель №5" и еще какая-то ерунда, которую мы просто высыпали на снег. Духи себе взял Бренер, а деньги разошлись за час: на такси до Сашиной квартиры, "Сникерсы" и другую синтетическую еду.

Дня через три после этого в интервью "Независимой газете" поэт Андрей Вознесенский сказал: "Посмотрите, как жалко Бренера, он гибнет как герой на эстраде. У него бледное лицо, уши - красные, цветки куртки. Это героический человек, вызывающий сентиментальные чувства".

Бренер, прочитав этот абзац, так растрогался, что захотел подарить Вознесенскому ту самую "Шанель №5". Не знаю, сделал он это или нет, но вскоре Вознесенский объявил в галерее "Реджина": "Бренер снимает свои джинсы, а под ними - трусы, сшитые в Малаховке".

Хорошее время было. Жаль, что всё прошло.