hasisin's Journal

Дмитрий Губин: Какими мы не будем

Пятнадцать лет назад ОНИ были поколением моей бабушки.

Пятнадцать лет назад я думал, что с ИХ уходом исчезнет слой людей, уповающих и проклинающих государство одновременно, инфантильных до детскости, тяготеющих к коммунальной жизни, голосующих за КПРФ, ненавидящих соседа за пенсию на рубль больше, хитрящих по мелочам, путающих миллиард с миллионом, которые одежду берегут, а не носят...

Я заранее оплакивал ИХ уход, потому что такими или почти такими были мои бабушка и дедушка, которых мне до безумия не хватает. Разве для любви нужны аргументы?

Сейчас я знаю, что ОНИ самовоспроизводятся.

Меня это пугает.

Неужели через 20 лет МЫ тоже будем замачивать белье, чтобы «не перегружать» машину, смотреть мыльные оперы, смеяться над Петросяном и осуждать падение нравов?

...
Почему в стране, где «до пенсии не доживают», пенсионером является каждый четвертый (а опасно стареющей признается страна, где на пенсии каждый пятый)?

И не проще ли платить больше действительно старым, чем размазывать тонким слоем всем?

Ах, ничего из ответов не вижу, и бедное ухо оглохло. Сурик и блеклая охра банальностей сводятся к тому, что в 55 пенсионерки-де могут нянчиться с внуками (что, все нянчатся?), а мужчинам и в 50 не найти работы (то-то они шустрят по кадровым агентствам!).

Пора научиться НЕ уважать раннюю старость.

Если ты в 55 или 60 сел на шею пенсионного ослика, ты достоин... ну, скажем так — жалости... с долей брезгливости... как баба пьяная в грязи... которую пользуют те же коммуняки... какая гадость...

Пора признать вредной чушью все эти разговоры о возрастной безработице и тэ дэ. Безработица для тех, кто не хочет искать работу, кто вял, пьян, груб, хмур, кому в лом отрывать задницу от дивана и морду от телика, кто не согласен меняться и ничего в своей жизни менять. Потому что в реальной жизни есть дефицит нянь и домработниц, консьержек и хаускиперов, то есть профессий, требующих не столько мастерства, сколько желания работать. Потому что в реальной жизни есть спрос на глиняные кувшины и лоскутные одеяла, на бабушкины кружева и плетеную мебель, то есть на то, что производят себе в удовольствие и людям на забаву пенсионеры Финляндии, Германии и какого-нибудь Барбадоса.

Но нет: я, доча, ста-а-а-рыя, мне ж 55, а жисть была тяжелая, это ж в какие домработницы при моем высшем образовании, а вот при советской власти у меня бы пенсия 140 была и жила бы счастливо, а дерьмократы ваши все разворовали, тьфу.

Это и есть смерть.

Если мы хотим жизни, пенсионный возраст должен быть поднят минимум на пять лет.
...

«Да такой жизни вы не видели мы детьми ходили с торбами за плечами ели гнилую картошку весной и даже дрались грызли кочерыжки капусты работали все дети а вот я хотела бы спросить что вы умеете делать пером писать мы страну поднимали не будет таким как вы жизни верните стаж теперь мы все нищие», — пишет мне Тарасенкова Мария Васильевна, город Смоленск.

Таких писем у меня мешок: «Мы всю жизнь в говне прожили, а пришел Чубайс и ограбил».

Поселите их во дворце — на следующий день они вобьют два гвоздя и повесят наискось бельевую веревку. И будут стирать в корыте, прикрыв дворцовую прачечную. Ведь страдания — их единственный капитал.

Вскормленные идеологической кашицей советского поноса, они подошли к закату жизни стопроцентными материалистами, отказывающимися, однако, признать деньги всеобщим эквивалентом, потому что глядеть на себя сквозь призму эквивалента нет сил. Слезы капают.

Моя теща совершенно забыла торговлю по карточкам.

— Полно врать-то, — говорит она, — карточки были после войны, но недолго. Раньше я бы на пенсию в 130 рублей отлично жила. Молоко 14 копеек, а доллар 58 копеек стоил.

— Доллар, — возражаю я, злясь на себя, ибо сто раз зарекался не вмешиваться в безрезультатный спор, — стоил 6 рублей плюс тюрьма. А пенсионеры при Совке платили без всяких льгот и за электричество, и за телефон, и за квартиру, и за транспорт.

— Никогда на пенсии ни за что не платили, — поджимает губы и начинает всхлипывать моя, между прочим любимая, теща и прибавляет громкость телевизору, ибо в соседней комнате смотрит другую программу по второму телевизору тесть.

Оба телевизора заграничные, с пультами управления и т.д. Квартира — двухкомнатная, в центре. На исходе советской власти они жили в 8-метровой комнате в коммуналке и из имущества имели двух сувенирных глиняных козлов.
...
Они все никак не могут успокоиться по поводу пропавших вкладов: даже те, у кого нечему было пропадать.

Они в воспоминаниях видят себя богачами.

Они не спят, пересчитывая тогдашние рубли на нынешние доллары, представляя, как сладко было бы тогда с баксами, а еще лучше — с евро, какой же тогда был курс евро?.. Ну, не такой грабительский, как сейчас... Ощущая под подушкой, кадушкой, макар-девушкиной геранькой, в чулке на немощной ноге (чулок с тех времен. Штопаный. Не тратиться ж на новый!) эти вырванные из жизни ценой жизни деньги.
....

Это рассыпание в любезностях под каждый праздник: «Дорогие ветераны труда, без вас бы мы...»

Власть могла бы устроить, пусть виртуально, образцово-показательный, изолированный от страны городок, Старосоветск, заселенный взыскующими СССР. Чтобы получали реальные советские пенсии в советских рублях. Чтобы ходили в советские магазины. Чтобы: «Третья касса, колбасу за 2.20 не пробивать! Куда прете?!» Чтобы пельмени из крахмала и туалетной бумаги —

в очередь, и чтоб кульки из серой бронебойной бумаги и алюминиевые совки. Чтобы взрывающийся «Горизонт» — по записи через три года и только инвалидам, а программ по этому телику — только две, и по обеим — решения ЦК и никаких мыльных опер. За мясом — плацкартой в Москву. Газета — «Правда». В универмаге — сандалеты. Лекарства — за три копейки, но лишь советские.

...100 каналов по антенне-кабелю-спутнику, раблезианское изобилие в магазинах — от мебельных до книжных, строительный бум, упятерение автомобилей, кинотеатры с dolby, сетевые харчевни, ночные клубы — это все «разврат», потому что детям за деньги, а не на халяву лично им.

...В переводе с лукавого на обычный язык их требование означает: «Пока мы живы, ухаживайте за нами и платите за нас! Дотируйте телефонные разговоры, квартиры, газ, электричество, транспорт, лекарства! Мы со своей прежней властью, страной, государством — банкроты, но вы, нынешняя власть, страна и государство, вы обслуживайте нас, потому что вы же не смеете бросить нас доживать спокойно!»

...И никто не смеет им сказать, что они достойны жалости, но не уважения.
Потому что они — это треть, если не половина голосующего электората. Попробуй-ка погладь против шерсти: откусят руку. Но давно пора не просто гладить, но стричь. Вводить либо возрастной, либо имущественный ценз.

Живешь на пенсию, не имеешь собственности — получай бесплатную соцзащиту, доплаты и льготы, но отойди от политики и, соответственно, избирательного участка. Потому что за последствия выбора нужно отвечать, а чем ты можешь ответить, если у тебя ничего нет?

Если имеешь собственность — привыкни к тому, что ее нужно использовать, поддерживать, обслуживать, в противном случае — откажись, передай, продай, доверь заботы по ее обслуживанию наследникам.

Иначе политически активные пенсионеры будут отдавать в избирательный залог то, что у них реально имеется под рукой и что они с удивительным упорством отдают в залог сегодня: жизни детей и внуков.

Уже которая Госдума шагу не ступает без пенсионерского кадила. Все — с оглядкой на униженных и оскорбленных, с подтекстом народничества, с Шандыбиным в роли Петрашевского и Глазьевым в качестве экономического гения (маленький, ученый, обиженный — вылитый Ильич).

...Я не хочу оставлять после себя «гробовые» баксы в матрасе. Я хочу оставить наследство. Я страхую жизнь на случай смерти внезапной. А смерть мне кажется делом прикольным. Ее боишься, когда недоволен существованием, когда жизнь тускла и бесцветна. Вот тогда и суешь нос в щелку возможной надежды: дотянуть до рассвета, а там, глядишь, солнце взойдет.

Но когда живешь на форсаже, смерть может только избавить от тихого снижения, непривычно медленной скорости и жизненной скуки.

...МЫ должны не стать такими. МЫ должны решить для себя, что каждый заслуживает собственную старость, и винить в ней, кроме себя, некого. МЫ будем меняться до тех пор, пока сможем меняться, ибо изменение — это и признак жизни, и ее услада. МЫ будем обходиться без государства, а если удастся, то настроим его на обслуживание нас. МЫ забудем слово «пенсия». МЫ будем работать до тех пор, пока сможем и пока работа будет приносить удовольствие или деньги. И МЫ не будем никому завидовать. МЫ забудем, что в каком-то возрасте что-то «неприлично» или «нельзя», потому что будем помнить, что все барьеры мы строим внутри себя сами. Потому что МЫ не хотим стать такими, как ОНИ.

...Почему в стране, где «до пенсии не доживают», пенсионером является каждый четвертый (а опасно стареющей признается страна, где на пенсии каждый пятый)?

...
Почему в стране, где «до пенсии не доживают», пенсионером является каждый четвертый (а опасно стареющей признается страна, где на пенсии каждый пятый)?