Откуда пошла свобода и как изменилась в пути
- Необходимо умение обходиться с другим как с равным. Надо - умение договариваться. Равные - это независимые люди, у которых имеется общая цель. Это очень мало кто умеет. Этому в социуме не учат, этого социальная среда не передает на бессознательном уровне и мастеров этого почти нет.
- Типа как в Греции было.
- я не уверен, что это хороший пример, поясняющий. В Греции было очень иначе, и люди были другие, и отношения между ними. А, вот, придумал. Я сейчас выложу текст. Он не о равенстве, он о понятии, которое у нас лежит очень близко к равенству, мы думаем, что без него равенство невозможно или бессмысленно об этом говорить. И это очень сложное понятие - и как раз в этом тексте можно видеть, насколько же иначе это было в те времена. Я бы даже призвал именно на это обратить внимание - какие мы молодые, весь наш идейный инструментарий едва начат, он делается - к примеру - немецкой философией с 19 века, а прочее - это были иные времена, и там бы не поняли наших устремлений

Шломо Пинес. О метаморфозах понятия "свобода"
http://community.livejournal.com/judearevolt/914.html
http://community.livejournal.com/judearevolt/1043.html
под катом очень длинные цитаты, а по ссылкам то же самое целиком

<<<Настоящая статья посвящена истории понятия "свобода", понятия, встречающегося в различных контекстах в еврейских, а затем и иудеохристианских источниках I в. н.э. Мы будем говорить об отличии смысла, вкладывавшегося в это понятие в еврейско-раннехристианском культурном ареале, от понимания "свободы" греками и римлянами, у которых, судя по всему, евреи это понятие и заимствовали. Мы рассмотрим также метаморфозы его еврейско-христианской модификации, имевшие место в более поздний период, и их значение как для истории идей, так и непосредственно для политической истории Запада.

...Слова "свободный", "свобода" (хофши, хуфша) в Библии встречаются исключительно при описании отпуска на свободу раба или рабыни, срок пребывания коих в рабстве подошел к концу. Эти термины, таким образом, относятся к узкоюридической сфере законов, регулирующих гражданский статус индивидуума. С другой стороны, производные от основы га 'ал ("освободил", "искупил") в Библии указывают по большей части, если не всегда, на действие, совершаемое Всевышним, на вмешательство Бога в историю ради спасения народа Израиля. Отметим, что по поводу избавления из египетского плена о Боге говорится, что Он "выкупил" или "вывел", а вовсе не освободил евреев. В Библии нет термина, более или менее совпадающего по значению с греческим элеутерия или латинским либертас,равно как и с ивритским херут или хофеш в том смысле, в каком слова эти употребляют сегодня (свобода), или в том, в котором слово херут употребляли в период, непосредственно предшествовавший разрушению Второго храма, да еще и некоторое время спустя.

...Однако где-то к концу I в. до н.э. и уж во всяком случае к I-II вв. н.э. термин этот усваивается определенными кругами еврейства Палестины. Ряд дошедших до нас текстов того времени свидетельствует, что в упомянутых кругах понятие "свобода" имело как чисто религиозное, так и религиозно-политическое значение. В том числе оно обозначало и конкретную политическую цель, причем иногда цель уже достигнутую. В нашем распоряжении имеются здесь следующие свидетельства.

1. Упоминание Иосифа Флавия о "четвертой философской школе" евреев, т.е. о секте зелотов, основанной Иудой Галилеянином. Отметим, что понятие "свобода" встречается у Флавия не только в связи с зелотами.
2. Еврейские монеты той эпохи.
3. Пасхальная агада.
4. Упоминания "свободы" и "свободных людей" в Новом Завете (в первую очередь в Посланиях ап. Павла), а также соответствующие высказывания в раввинистической литературе - об этом я скажу при обсуждении 4-го тезиса.

...Отсюда следует, что те, кто подняли восстание, решив (в соответствии с призывом Иуды Галилеянина) "не быть рабами ни римлянам, ни кому другому, а лишь одному Богу", пошли тем самым против воли Всевышнего. Тем не менее борьба за свободу представляется Элеазару - особенно во второй, расширенной версии его речи (Иудейская война 7.8.7) - высшим проявлением человеческого духа. Здесь мы сталкиваемся - по крайней мере, такое создается впечатление - с одним из парадоксов, связанных с усвоением еврейством понятия "свобода": евреям приходилось увязывать его с принятым представлением о Боге Израиля как абсолютном властелине народа. Приходилось либо увязать, либо столкнуть две эти концепции.

...О важности понятия "свобода" для идеологии воинов-зелотов, захвативших в ходе восстания против Рима власть в Иерусалиме, свидетельствуют надписи на монетах того времени, на некоторых из них имеется датировка "второй год свободы (херут) Сиона". В этом смысле налицо сходство с монетами периода восстания Бар-Кохбы: там тоже зачастую отчеканено слово херут, впрочем, как и слово геула(спасение, избавление). Отметим, что на найденных до сих пор монетах эпохи Хасмонеев ни одно из этих словни разу не встречается.

И еще одно замечание. Насколько мне известно, ни один из народов Востока, обладавших древним культурным наследием, не принял на вооружение лозунг "свободы", включая и тех из них, кто, подобно парфянам и персам, сражались против Рима с оружием в руках, и тех, в среде которых возникали движения "духовного сопротивления" греко-римскому засилью, принимавшие иногда форму миссионерских попыток распространить влияние восточной религии на главные центры доминирующей культуры. Усвоение евреями понятия "свобода" является, возможно, единственным в своем роде феноменом, не имеющим аналогов среди народов Древнего Востока.
В Пасхальной агаде (согласно тексту молитвенника Саадии Гаона) говорится: "Посему мы должны благодарить, прославлять, возвеличивать, превозносить все сии чудеса, и [то, что] Он вывел нас из рабства к свободе (херут). Возгласим же пред Ним: Аллилуйя!" По мнению ряда исследователей, эта версия соответствует первоначальному виду фрагмента.

...Мы видели, что, с одной стороны, понятие "свобода" вплоть до конца I в. до н.э. или даже до начала I в. н.э. ни в политическом, ни в религиозном контексте в еврейских текстах не встречается. Как не встречается оно и у народов Востока, чье влияние на евреев можно было здесь предполагать. С другой стороны, понятию этому отводится чрезвычайно важное место в системе политического мышления греков и римлян, факт культурного влияния которых на еврейство Палестины в интересующий нас период не подлежит сомнению. Вывод: можно с высокой долей вероятности пред-положить, что именно греко-римскими влияниями объясняются усвоение евреями Палестины понятия "свобода" в его политико-религиозной модификации и принятие на вооружение определен-ными кругами соответствующего лозунга как актуального средства борьбы с римским владычеством, что, по мнению Иосифа Флавия, и привело в результате к национальной катастрофе.

Как бы ни относиться к вердикту Флавия, похоже, что принятие идеологии свободы действительно стало одним из тех судьбоносных событий, что в значительной мере определили дальнейшую историю народа Израиля. В свою очередь, христиане восприняли понятие "свобода", претерпевшее у них, как мы увидим, качественную метаморфозу, из иудаизма. А значит, процесс усвоения его евреями в конце эпохи Второго храма приобретает чрезвычайную важность и для всемирной истории. Но к этому мы еще вернемся, а сейчас я хотел бы сосредоточиться на различии в восприятии свободы греками и римлянами, с одной стороны, и евреями - с другой, различии, представляющемся мне чрезвычайно важным.

...Перейдем теперь к свидетельствам философов. Начнем с Аристотеля. В трактате Политика (7.1.6) содержится известное высказывание относительно того, что народы, населяющие холодные области Европы, уступают другим в смысле утонченности интеллекта и развития искусств, но зато обладают большей свободой. В противоположность им у жителей Азии развиты интеллект и искусства, но они вечно порабощены. А вот у греков в максимальной степени присутствуют оба достоинства: они и разумом сильны, и свободны. У Аристотеля греки по самой природе своей более свободны, нежели варвары (прочие жители Европы), не говоря уже о народах Азии.

Есть основания предполагать, что подобные взгляды были в классическую эпоху характерны для значительной части населения Греции: греки видели себя - в противоположность другим народам земли - людьми изначально свободными, обязанными защищать свободу своей страны, своего полиса от посягательств.

И еще одно важное свидетельство Аристотеля, на сей раз иного рода. В трактате Математика (1.2.17 b 982 и далее) он говорит о научном знании, которое стремятся приобрести не ради достижения какой-то практической цели, а из любви к знанию как таковому. Такую науку Аристотель предлагает называть "свободной", проводя параллель между нею и человеком, которого мы считаем "свободным, если он существует ради самого себя, а не ради кого-то другого".

Отметим, что в этом сравнении, как и в приведенных выше дополнительных примерах из греческих авторов - и в этом, как мы увидим, их отличие от авторов еврейских, - когда говорят о "свободе" или "свободном" в политико-юридическом смысле слова человеке, речь всегда идет о некоей реальной ситуации. Здесь свобода является данностью (хотя иногда ей может и грозить опасность). Более того, состояние свободы воспринимается как характерная особенность бытия целого народа.

...Как мы видим, здесь имеется определенное сходство между позициями стоиков и эпикурейцев: и те и другие ощущают себя философами, стоящими над жизненными невзгодами, свободными от вызываемых этими невзгодами эмоций. Подобного рода установка не оставляет места для пафоса бунта. И установка эта в значительной мере характерна для мировоззрения стоиков, несмотря на призывы некоторых из них "возлюбить все, что есть человеческое". Не менее характерна она и для эпикурейцев, о чем свидетельствует знаменитое высказывание Лукреция, в котором он сравнивает блаженство, дарованное тому, кто с высот подлинной мудрости взирает на бесконечную борьбу людей с жизненными трудностями и на их заблуждения, с удовольствием, которое испытывает человек, наблюдающий с берега, как кто-то другой борется за жизнь в схватке с бушующим морем. Совершенно ясно, что так может говорить лишь тот, кто видит себя вознесенным над прочими смертными.

Эти примеры (а таковых можно привести во множестве) свидетельствуют: когда греки и римляне эпохи язычества говорят о свободе, то речь, похоже, всегда идет - имеется ли в виду свобода политическая или свобода в философском смысле - о некоем на-личном состоянии, некой данности, которой они изначально обла-дают. Если же политической свободе угрожает опасность, то они - в качестве свободных людей - выступают на ее защиту.

Как отмечалось выше, имеются веские резоны предполагать, что евреи восприняли понятие "свобода" от греков или греков вкупе с римлянами. Но усвоение понятия происходило, когда народ Израиля был народом порабощенным, в силу чего смысл понятия претерпел принципиальное изменение. Отныне "свобода" стала означать освобождение и связывалась с восстанием против рим-ского господства - сначала с восстанием, приведшим к разрушению Храма, а затем, во II в. н.э., с восстанием Бар-Кохбы. Именно в этом, духе, то есть как избавление от ярма чуждой власти, и истолковывали события Исхода авторы первоначальной редакции Пасхальной агады.

Мы уже говорили, что евреи были, судя по всему, первым из народов древней культуры, который в ситуации порабощения создал четкую идеологию борьбы за национальное освобождение, поставив во главу угла призыв к свободе. Нет нужды напоминать, сколь важную роль сыграли идеологии такого рода в борьбе угнетенных народов и классов в Средние века и в Новое время. Несомненна преемственность между концепцией освобождения, сформировавшейся в среде еврейства в I-II вв. н.э., и этими более поздними течениями религиозно-общественной мысли.

...Особое христианское учение о свободе впервые сформулировано в Посланиях ап. Павла. Многие более поздние мыслители Церкви, осознававшие центральную роль этого понятия, по существу продолжали линию апостола. В чем же состоит особый характер христианского представления о свободе, почему и как - или, выражаясь научным языком, в результате какого диалектического процесса - Павел пришел к своим знаменитым формулировкам? Вот одна из них: "Итак, стойте в свободе, которую даровал вам Христос [т.е. Мессия], и не подвергайтесь опять игу рабства. Вот, я, Павел, говорю вам: если вы обрезываетесь, не будет вам никакой пользы от Христа. Еще свидетельствую всякому человеку обрезывающемуся, что он должен исполнить весь закон" (Гал 5:1-3). Контекст этого высказывания не оставляет сомнений: "иго рабства", от которого освободил Христос, есть не что иное, как иго послушания (здесь: ритуальным?) заповедям Торы.

...Налицо, как мы видим, всеобъемлющая схема освобождения: уверовавшие в Христа евреи освобождаются от предписаний Торы и власти греха; остальные же народы и все сотворенное - от власти греха. Ключевым для схемы апостола является понятие осво-бождения, то есть то самое понятие, которое было актуальным для тогдашнего еврейства, а не "свобода", как она понималась греками и римлянами, а именно - как данность, как неотъемлемая часть национального наследия. Павлу все люди - евреи и неевреи - представляются порабощенными с самого начала истории человечества (первородный грех) или, во всяком случае, с незапамятных времен.

...Мы видели, что призыв к освобождению первоначально имел у евреев политическую направленность - протест против владычества Рима. Судя по некоторым намекам в Новом Завете и другим раннехристианским текстам, община последователей Иисуса на первом этапе поддерживала контакты с кругами, принявшими этот лозунг на вооружение. Однако довольно скоро в христианстве - по крайней мере, в том его варианте, который проповедовал ап. Павел, - смысл призыва к освобождению претерпел радикальные изменения. Произошло это не только под влиянием внешних событий, но и, как выясняется, в ходе процесса постепенной интериоризации стремления к свободе. На смену требованию избавления от ига римской государственности пришло требование избавления от ига Закона. Революционный импульс был теперь направлен не против иноземных захватчиков, а против "внутреннего" императива, требующего соблюдения заповедей Торы и основанных на них предписаний Галахи. Направлен он, естественно, и против, так сказать, официальных представителей тогдашнего иудаизма: противостояние римским властям сменилось противостоянием собственному истеблишменту.

Один из характернейших парадоксов учения Павла заключается в том, что тезис о свободе, на первый взгляд освобождающий верующего от необходимости следовать внешним "предписаниям", устанавливаемым писаным религиозным законом или религиозными авторитетами, сочетается здесь с идеей первородного греха, в результате которого человек напрочь лишился всякой возможности самостоятельно регулировать свое поведение. Если угодно, власть греха отняла у него свободу. В процессе секуляризации парадокс этот порождает сочетание абсолютного бунтарства, разрушения всех устоев со столь же абсолютным подчинением тому, что осознается как высшая цель или историческая необходимость - будь то тотальная революция или столь же тотальная борьба за национальное освобождение.

...Значительная часть секулярных европейских мыслителей Нового времени видела в свободе, понимаемой ими как освобождение - будь то от политического гнета или от норм традиционной морали (в последнем случае они, следуя в русле идей ап. Павла, оказывались зачастую гораздо большими, нежели он, экстремистами), - высшую ценность и главнейшую заповедь, исполнению которой должно быть подчинено все остальное. Иногда примат свободы воспринимается ими как нечто, настолько само собой разумеющееся, что они не делают даже малейшей попытки обосновать его в рамках предлагаемой философской схемы.

...Итак, свобода народа гарантируется благодаря тому, что власть принадлежит всем и осуществляется по всеобщему согласию. Спиноза, как нетрудно убедиться, не уделяет при этом никакого внимания личной свободе, свободе индивидуума не присоединяться к консенсусу. Свобода у него существует только в области теоретического размышления, там-то без нее не обойтись - иначе пришел бы конец и философии, и философам.

...Налицо несомненное сходство между понятием консенсуса ("всеобщего согласия") у Спинозы и "всенародной волей" Руссо. Похоже, что последний находился здесь под влиянием Политико-теологического трактата. Сходство главным образом прослеживается в том, что на "согласие", как и на "волю", возложена функция подавления и порабощения индивидуальной воли каждого члена общества в отдельности. И именно такого рода порабощение здесь называется свободой. Во имя всенародной воли человека "принуждают быть свободным". Характерна метаморфоза, которую претерпел данный парадокс в философской мысли в дальнейшем. Согласно Сартру, человек "осужден быть свободным": принуждение, носившее у Руссо политический характер, в эпоху экзистенциализма становится внутренним императивом, императивом, от которого никуда не скрыться, ибо он укоренен в самом факте нашего бытия.

Террор Французской революции можно - в согласии со схемой, предложенной Гегелем в Феноменологии духа, - рассматривать как результат отмеченного выше противоречия между "абсолютной" или "всеобщей" свободой и свободой индивидуальной. Обострение этого противоречия в ходе революции приводит к отрицанию подлинности индивидуального человеческого существования.

...Как мы видели, мотив "бунтарства", на который Гегель делает такой упор, говоря об абсолютной "интериоризированной" свободе христианства, появляется уже у ап. Павла. Однако "сверхзадача" Гегеля совершенно иная; для него, с одной стороны, важно увязать освобождение личности в христианстве с милым его сердцу протестантизмом, а с другой - с "объективной свободой", реализующейся в рамках современного государства, и в особенности, как выясняется, Прусского государства. В соответствии с этой сверхзадачей определяется и конечное предназначение "субъективной" свободы: ей суждено укротить и смирить себя, в чем, согласно Гегелю, и состоят ее слава и величие.

Идеология прирученной, институциализированной свободы, принятая нынче на Западе, содержит различные элементы, в том числе и лозунги, унаследованные от революционных движений (политического и религиозного толка), выступавших под девизом "абсолютного раскрепощения", - движений, либо потерпевших неудачу, либо принявших в конечном счете вполне "одомашненные" истеблишментские формы. Впрочем, на протяжении всего двадцатого века продолжают возникать идеологии, выдвигающие на первый план требование свободы. Одни из них отвергают христианство, другие, напротив, претендуют на то, чтобы говорить от его имени. В настоящей статье я намеревался показать, что впервые призыв к освобождению, по всей видимости, прозвучал в эпоху, непосредственно предшествующую разрушению Второго храма, и что смысл этого призыва в значительной степени проясняется в свете исторической ситуации, в которой находился тогда еврейский народ. Отголоски того первоначального призыва мы продолжаем различать и в дальнейшем, несмотря на все, порой поразительные, метаморфозы, которые претерпевает в ходе истории стремление человека к свободе.

Опубликовано в оригинале на иврите в журнале lyun 33 (1984). С. 247-265. Из кн. Шломо Пинес, "Иудаизм, христианство, ислам. Парадигмы взаимовлияния. Избранные исследования", Москва, "Мосты культуры", 2009