Мой дневник -

07:04 am

vah-makaron@lj
"Кокаин"


1.

Алёшка тусует под столом, ворочает тазобедренной костлявостью. Она конечно Елена, но настолько пацанка, что «Алёшка» пристало давно и накрепко. У Алёшки маленькие сиськи и озорные косички по бокам резвой головы. В затылок неприятно тикает стол, но вылезать нельзя – в морщинах кухонного линолеума запартизанился горыныч.

- Ку-ку, - светит Алёшка полу в лоб ангельским айподом. – Цыпа-цыпа-цыпа!

Страстным азартом полнится грудь, искрит энтузиазм глаз. Приятно искать, зная, что обязательно найдёшь. Знала Алёшка.

Алёшка нашла. Радостно перещёлкивает пальцами: Excellent! Сияет улыбка, танцует внутренний жид.



Водка гарику не товарищ – стоят на столе росистые хольстены. Артёмка выходит из ванной, хватает бутылку своею пролетарской лапищей. Отколупывает об край стола крышечку.

Артёмка – юный знаменосец, видный революционеришка и яростный арафат. Отколупывать с детства любит. То корочку засохшую с гнойничка, то ценники с книжек. Имеет Артёмка свою огромную гордость. Покидая н*ционал-большевистскую, сманил сиськой Оболони в свой «Новый фронт лихих освобожденцев» троих прыщтсов.

Отколупал, получается.



Алёшка и Артёмка сидят, дурью маются. Покашливают, пошаливают. Алёшка берёт дурынду, дёргает струны про лесбиянок и ангелов.

Сильно хочет пробовать кокаин.

«В Церковь тебе надо!» - вспоминает она бабушкины слова.

Глушит струны, встаёт. Хлоп рукой по столу – поверхность кругами пошла – и говорит:

- Пойду я.

- Куда ты, дура, пойдёшь? – грозно мямлит освобожденец. – Ночь на дворе.

- Ты-то сиди. Не впился.

- Смотри, озаботят тебя носатые, будешь потом слёзы доить – ко мне не суйся, поощрять не стану. Предупредил, поняла?

- Надо больно, - тихо нейтрализует Алёшка.

- Ну и вали.



Пацанка надевает волшебный плащ и шляпу, напяливает кеды с ленточными червями. Трижды открывает дверь. С кухни доносится прощальное: «Слышь чо! И бухла купи».

Дверь закрывается.





2.


Тёлка идёт по улице. Снег шлифует щёки. Зря, - думает она, - разломала я телевизор. Очень зря. Сейчас бы этот телевизор я продала, были бы деньги. А я, глупая, поломала. Продала бы сейчас, не жалела бы. Напрасно разломала. Стоял бы себе в углу, пылился бы. Теперь разломанный, не продашь его никому. Да и выброшен. Не свезло мне с финансовым мышлением.

Вытаскивает мобилу. Набирает номер. «Алло!» - на другом конце школьный ещё приятель Женя. Далеко приятель пошёл. Бизнес обустроил, торгует письками. Голосует «за Жирика» и очень уважает знаменитого исполнителя популярной молодёжной музыки Тимати.

- Зига-зага, чувак! Не разбудила?

- Э-э! Чува-а-а, - у школьного приятеля плохо получается, но он не оставляет попыток, косит вокалом под негра. – У меня рабочий день два часа назад начался. Ты это. Чё ваще?

- Слушай, я тут подумала. Помнишь, ты говорил? Ясная поляна, все дела? Нетелефонный разговор.

- Ага. Секу, чува. Понимаю, - и кому-то другому, - да чо ты мне рожи-то строишь? Больных не держим, себе дороже. Справку тебе штолле? Первый раз штолле? Пидар штолле? Алё, чува? Тут ещё?

- Куда ж я с подводной лодки.

- Слушай короче. Ща я тебя никак не помогу. Ты езжай к Хунвейбину. У него сегодня Курбат-Баран их жидовский, вечеринка штолле. Я ща ему позвоню.

Приятель кладёт трубку. Он добрый. Он суетится, чтоб тёлкам пришлось меньше платить за химико-биологическое разнообразие. Он с этого безобразия сам богат. Ведь мечтает расширять бизнес, а безобразные тёлки сами в иго просятся. С пятиклассницами у него, допустим, хорошо получается. С, допустим, пятиклассниками – тоже. Но дискомфорт – дерут-с сволочи менты монеты.



3.


Алёшка рвётся сквозь метель. Далеко ушла, скоро в метро спустится. Очень хочет она успеть до закрытия. Телефонный дрызг её стремает и к земле бьёт. Палево.

- Кто там? – озабочивается.

- Слышь, а где всё? – Артём.

- Что?

- Ты с собой забрала? Я сижу тут, как жопа на именинах, пивом давлюсь, а ты там разгуливаешь со всем добром?

- Ты о чём, - спрашивает. А потом понимает. Вспоминает. Лапает себя. И правда забрала. Смешно. Отвечает: - Точняк. Всё со мной. Соси лапу, друг.

- Дура ты, тебя менты примут. Запрут и сгниёшь ты на зоне. Возвращайся, слышишь?

- Пошёл ты.

- Я добра тебе хочу, сука, слушай меня. Домой, живо.



Она гудит трубкой.

Он тушит сигарету о руку – вот, какой он крутой.

Улица морозная, голова ясная. Но проблема есть. Алёшка стрейфится правым боком в парк, оглядывается. Хвоста будто нет. Можно. Готовит девайс и ресы. Пытается крафтить. Тратит полчаса – и угроза сникает.

Ни-че-го не найдут.

Нету теперь в кармашке обоих полутора граммов.

Ну а что.

Не выкидывать же.

Теперь – в путь.

Выползает из окопов, протыкает собой оранжевый тоннель фонариков. Врезается в буёк. Во второй. Буки бычат – куда прёшь, мол. Не знают: это ведь её прёт. Не знают, а вот поди ж ты – догадываются. Два гопа, село на гастролях. В лысых черепах магниты, магниты. Не отвести от них взгляд – магниты не дают. Блестят на буйках горки, как пирожки с грибами. Что-то трут, зачем-то толкают в плечо. Очень это всё веселит. Чего вообще хотят, дурачки? Стоять неудобно, нужно идти. Но магниты. Нельзя. Очень грубо разговаривают, перегреть бы им в печень-то.

- Эй вы! – кто-то кричит. Парень. Пальтишко чёрное. Красивый вроде. Подходит к буйкам. Алёшка хочет сказать ему, чтобы за буйки не заплывал, опасно. А он уже чешет языком с селом, больно уж по-сельски. Совершенно неинтересно. Отворачивается Алёшка, считает снежинки. Получается много.

- Девушка, с Вами всё в порядке? – Алёшка оборачивается. Буйки уже кто-то убрал, парня оставили. Красивый. Ну как – красивый. Так себе. У него тоже магнит. Вот в этом вульгарном офисном треугольничке на шейном сходе галстука, рубашки и пуловера, напяленного поверх всей этой банальности.

- Да, спасибо. Вы кто?

- Андрей, здравствуйте. Вас не обидели?

- Елена, очень приятно, - отвечает Алёшка, а сама смотрит на магнит и думает: это раб, это раб, это раб. Вот тут комплекс, вот тут ещё один. Это сублимация, это гиперкомпенсация. Это романтик. Такой будет заходить за тобой точно вовремя с красной розой, сорок минут ждать, пока ты оденешься. Ты выйдешь к нему, а он из кармана этого изгаженного пальто вытащит КПК, откроет файл «пикап для начинающих» и зачитает (выучить не успел): «Какая же ты сегодня красивая! Как у тебя дела? Как прошёл день? Что нового?»

Он поведёт тебя в ресторан и будет внимательно слушать. Чтобы понять, как ты устроена. Каковы твои самые сокровенные желания. И чтобы через месяц вашего знакомства прискакать на белом коне и подарить тебе то, о чём ты мечтаешь.

И.

Вот сейчас, вот прямо сейчас - он не собирается тебя трахать.

То есть он, конечно, знает, что всё впереди. Что вот - он выполнит твою мечту, напишет тебе горы стихов, и ты упадёшь к нему в объятия. И тогда он подарит тебе (ого-го!) незабываемую ночь любви. А этот месяц ты будешь ходить перед ним павлином в мини до половых губ и чуть ли не кричать: трахни меня, трахни меня, трахни, трахни! Но у него расчёт: ещё один стих – и она моя, моя навеки, я молодец. И тебе придётся взять его за яйца и сказать: «Давай сначала дело сделай, а стихи…»

- Елена, Вы хорошо себя чувствуете? – сбивает он.

- А стихи потом писать будешь! - выкрикивает замутнённая Алёшка и, закончив лаконичным «Мудак!», бьёт Андрея по щеке.

- За что? – ошарашен романтик.

Неловкая пауза – Алёшка собирается ответить. И чем дольше она собирается, тем яснее понимает: «Не помню». Ну, так бывает.

Собирается с мыслями, чтобы ответить хоть что-то:

- Ну давай за то,

чтоб у нас всё было,

и нам за это

ничего не было.



4.


А в метро Алёшка скандирует дуэтом: «Граждане! Извините, что обращаюсь к вам. Мне нужна срочная операция на глаза. Операция на глаза… стоит очень много денег. Помогите, пожалуйста, кто чем может!»

Дуэт с мужиком, которому уже четыре с половиной года нужна срочная операция на глаза, удаётся замечательно. Алёшка точно попадает во все навязанные интонации, а её напарник не понимает, что происходит и продолжает держать свою привычную речь. Другие слова он за ненадобностью давно позабыл. За четыре с половиной года, минувшие с тех пор, как пацанка увидела этого мужика впервые, текст заговора на бабло не изменился ни на букву. А вот сам проситель заметно раздался в размерах, всё сложнее ему изображать слепого. Вот и перевели его на ночную работу, чтобы не палил контору.

Алёшка едет в метро. Ей неприятны решётки на окнах. Геббельс говорит по громкоговорителю: «Уступайте места старшим по званию. Вы свиньи».

По вагону ходит маленькая фея. Она разносит рождественскую баланду, а спящий мент время от времени просыпается и, ворочая глазами, кричит зверем: «ВИЛКОЙ В ГЛАЗ ИЛИ В ПОПУ РАЗ?!», после чего засыпает снова.

На раскидистых ветвях московского метрополитена паразитируют древесные грибы безработных. Шатающийся вагон знакомым движением трепетно раздражает стенки транспортных труб, теребит вздувшиеся вены проводов. Свет в конце тоннеля на поверку оказывается минутным чистилищем перед вечным возвращением того же самого. Стоп-питом, где Шумахеры общественных перевозок меняют колёса: сдают в утиль использованных пассажиров и набирают новеньких, посвежее. Не сажайте людей в поезд пять станций подряд и вы увидите, как состав остановится на полпути. Не сможет ехать – нечего будет жрать.

Нападает на пацанку няка, очень хочется кушать. Вовремя материализовалась станция назначения, Алёшка вылетает на свет.



5.


Хунвейбин – потомственный русский грек. Такое смешное прозвище ему вклеили за неуёмную тягу к китайским студентам. У него приятная квартира, просторная, спартанская. Он ходит по раскинувшимся тут и там комнатам, заламывает себе руки. Покусывает губы крепкими русскими зубами. Натыкается на людей. Люди все сплошь культурные, пьют шампанское, обсуждают сложную геополитическую обстановку, стимулируются орешками. Входит тёлка. Попадает в колониальную Индию. Мимо проходит стриптизёрша в костюме снегурочки, в распахе шубы сияет бюстгальтер. Всё выглядит очень привлекательно.

- Привет, - обращается к Хунвейбину тёлка. – Я от Жени, он должен был позвонить.

- Проходи, проходи, дорогая. Добро пожаловать на вечеринку.

Грек знакомит тёлку с центровыми тусовщиками, неоднократно плещет вискарём в многоразовый её стакан, рассказывает смешной анекдот про официанта, апельсин и мотоциклиста, беседует о разном, вспоминает Женю:

- Очень правильный, верный у него подход к жизни. До невероятности уважаю. Одна беда - много побрякушек на себя навешивает. Бижутерия сплошная, сильно по глазам хлещет. Но согласись, какая неожиданная мысль, какой правильный подход к организации бизнеса!

- Он торгует детьми.

Раскочегарилась тёлка вискарём, интонативно выражает своё «фи» занятиям своего школьного приятеля.

- Скорее, сдаёт в аренду, во-первых. Во-вторых – а пускай хотя бы и торгует. Что здесь? Подумаешь. Он посредник. Дети хотят клиента, клиенты хотят детей. Он их знакомит и получает свой процент.

- Свои 90 процентов.

- Да. Тем более молодец. Ты знакома с его методом?

- В общих чертах слышала, но скорее нет.

- Метод блистательный, замечательный метод! Сейчас я тебе расскажу, - Хунвейбин значительно преободрился, заэнтузиазился. – Всё очень гуманно. Исходная ситуация: работают на него разные девочки. Шаг первый: девочки знакомятся со своими одногодками. Шаг второй: девочки дружат с новыми знакомыми на предмет увлечений, прощупывают почву. Шаг третий: Когда девочки-таки натыкаются на похотливый самородок сочащейся юности, который сам, заметь – сам порывается нырнуть в фонтан любви как акта, они знакомят его с прекрасной жениной системой, с Царствием Божием Эроса на Земле, когда можно и рыбку съесть, и денег заработать, и почувствовать себя весьма даже особенной.

Дальше всё проходит очень мило. Новых маленьких адептов культа наслаждения нежно вводят в сияющую систему добрых отцов, где каждый – суть воплощение заботы и любви.

- Охуеть гуманизм.

- Ты не отвергай с порога! Присмотрись внимательнее: Женя всего-навсего симбиот системы. Он с системой во взаимовыгодном сотрудничестве. Он ничем не хуже учителей, врачей, ментов. Он точно так же работает на сохранение прекрасного мира равных возможностей. Он принимает в свои ласковые объятия исключительно подготовленных системой детей. Это они ищут его, а не он их. Только они не знают его по имени. Они думают это секс, а это хуяк – Евгений!

Хунвейбин рассмеялся. Тёлка осмелела:

- Нельзя так с детьми. Со мной можно, с молдавскими вдовами можно. С детьми – нет.

- Гринпис, понимаю. На самом деле можно со всеми, с кем не запрещено. А было бы запрещено – носили бы мы с тобой Женечке посылочки. Был бы запрещён кокос – и нам бы посылочки носили.

- Но это всё-таки запрещено! Просто мы умеем скрываться, мы не светимся, про нас никто не знает.

- Да, - отвечает Хунвейбин. – Твоя правда. Не знает. Мы умеем. Мы скрываемся. Мы молодцы.

Хунвейбин молчит, смотрит на тёлку, улыбается.

Очень громко вздыхает, берёт её за руку и подводит к одной из комнатных дверей. Открывает дверь – на креслах в тёмной комнатке сидят двое мужчин в милицейской форме.

- Здравия желаю! – желает здравия грек. В ответ – бормотание, невнятные возгласы в роде вида «э-э-э-ээ, друуууууууг».

- Пойми, - говорит Хунвейбин, закрывая дверь. – Запрещено одно – совмещать. Совмещать быт со всеми его милыми нашему сердцу прелестями – и антибытовую деятельность, бунт против того, чем живёшь – вот что совершенно точно запрещено. Я вот не совмещаю. Женя не совмещает. Ты не совмещаешь. Здесь никто не совмещает. Только поэтому они всё ещё здесь.

Тёлку провожают в пустую комнату. Стеклянный столик уже накрыт. Хунвейбин закрывает за тёлкой дверь.



6.


Алёшка тащится по сугробам, прозревая неземную красоту старых стен. Дверь за дверью ищет она вход в заветный вертеп, где, наконец, обретёт немного кокаина. Ну вот, кажется, здесь: офисное здание в стиле «старой Москвы», застывший в камне эскалатор, ведущий к входной двери с табличкой «Церковь Крестного Катехизиса», маленький звоночек в форме распятия – чтобы вызвать охранника, нужно надавить Иисусу на рёбра. Алёшка заносит руку для звонка, элегантно выпячивает пальчик – на это уходит три минуты. Раздаётся звонок, но не за дверью, а в самом Алёшкином кармане. Сперва она теряется, но потом приходит в себя, снимает трубку и слышит Артёмкин голос:

- Где ты, радость?

- Я на лесенке, - озорничая, отвечает пацанка.

- На лесенке? – сюсюкает Артёмка. – Ути-пути. Не замёрзла?

- Не-е-е-ет… Ну немножко… А ты?

- Я по тебе скучаю, солнышко. Возвращайся скорее.

- Не-а, - игриво ребятишествует Алёшка. – А кто это?

- Это же я, великий диктатор твоего тела!

- У-у-у-у, мой гро-о-озный революционер! – тоном заботливой мамочки.

- Возвращайся, - резко грубит динамик.

- Ой, это кто тут у нас вдруг такой серьёзный? – с издёвкой, с превосходством. – Боюсь-боюсь.

- Слышишь, не дерзи. Я тебе говорю: возвращайся. Немедленно. Ты нужна мне! Ты вообще – нужна революции!

- Ты заебал со своей революцией, - с раздражённым выдохом. На противоположном конце молчок. – Революция то, революция сё. Революция там, революция сям. Поллюция у тебя там-сям, а не революция.

- Осторожней со словами, женщина! Я могу разозлиться. Тогда мы с тобой не так говорить будем!

- А что ты сделаешь? – по телефону мы все смелые, но Алёшка осмелела без тормозов. – Драться станешь? Из дома меня выгонишь?

- Может и выгоню!

- Это же мой дом. Это же моя квартира. Это же ты у меня живёшь.

- Твоё жилище принадлежит народу, оно нужно для спасения России!

- Полгода, между прочим, живёшь. Хоть бы работать пошёл. А то всё на родительской шее сидишь. Революцию тоже на мамочкины денежки проворачивать будешь? Ха-ха-ха, представляю себе заголовки: «Артемий Лугинбланк – мамочкин шпион!» «Террор во имя мамочки!», «Великая октябрьская социалистическая мамочка!» Ха-ха-ха!

- Заткнись, заткнись! Ты ничего не знаешь! Прекрати врать!

- Я знаю то, что ты целыми днями сидишь дома, кое-как пытаешься меня ебать и пишешь в жежешечку гневные призывы. Я знаю, что тебе в рот смотрят трое малолетних мудачков, да и те – с неохотой. Дай-ка подумать! Может это от того, что у тебя изо рта всё время разит духом революции?

- Сука, да что ты знаешь!

- Я ничего не знаю! Потому что мне похуй. Мне, может, даже нравится, когда у меня под боком есть какое-нибудь хуйло, которым можно помыкать, когда вздумается. Маменькин сынок, который мнит себя ёбаным Наполеоном, блядь, Бонапартом! Мне вполне комфортно. А вот ты-то, ты-то сам как можешь так жить?

- Ты сука, ты рабыня системы! Как ты можешь постичь всё величие моих замыслов?! Ни одна революция, слышишь? Ни одна - слёту не делается. Это тебе не посрать сходить! Это колоссальная работа, это титаническая, сука, подготовка. Ленин! Ленин ещё говорил про революционную ситуацию… Хотя куда тебе – Ленин! Ты Коэльо-то не дочитала, шалава.

- Ха-ха-ха! – не угомонится Алёшка. – «Шалава!» - передразнивает. – Полгода с шалавой прожил? Самому-то не смешно? Эй, блядь! Мёртвый, блядь! Окстись нахуй! Ты ничтожен, ты – пустота. Тебя вообще, блядь, не существует. Ты подохнешь, сука. Ты сдохнешь и ничего от тебя не останется! Ничегошеньки! Ни граммулечки! Ни ребёночка, ни хуёночка! Только килограмм сухих детей на революционных рейтузах!

Снег завихряется вокруг Алёшки, окутывает фиолетовыми медузами – и так ей приятно, так хорошо, так уютно, что кажется – проживёт она в таком агрессивном напоре ещё тысячу лет, и всё ей будет замечательно, всё по душе. Кто бы что ни говорил – отнимать конфетку у ребёнка очень приятно.

Алёшка насмотрелась рекламы, созданной Фридрихом Ницше: «Избивать ничтожных – роскошь, доступная Вам!»

Артёмка понимает, что проиграл. Понимает, что его суть – мягкую и податливую, прячущуюся за манипулятивную нытик-тиран-риторику – раскрыли. «ЯВКА ПРОВАЛЕНА!» - сокрушается в подсознании It. Вместе с сутью его раскрыта и вся биография – тридцать пять лет бегства, игры в прятки, унижения, подавления, угнетения классом господ. Классом, против которого он боролся со школы – чем более внутри, тем более яростно. Артёмка давно уже понял, кто он, чем дышит и какова его судьба. Но с этой девочкой, с этой глупой 22-летней пацанкой он надеялся ещё некоторое время занимать в собственных глазах место, которого он – умный, добрый, талантливый, честный, справедливый – действительно достоин. Но окружающие раба люди слишком быстро и в большинстве случаев незаметно для себя примеряют рясу господина. Индивидуальный, а точнее – исключительно дуальный Das Experiment обречён повторяться снова и снова, во все века, во всех культурах. И единственным средством избежать его итогов остаётся вечная борьба. Но Артёмка сбит с верного пути. Для него вечное бегство от итогов является средством избежать борьбы.

Алёшка не думает обо всём этом. Она выплёскивает накипевшее. Её вообще сильно плющит от полутора граммов. Ей как-то похуй. И даже смешно. Смешно и кружится голова. Кружится голова и ноги несут от двери к дороге. Затем перестают нести. Совершенно перестают держать. Алёшка падает в ночной сугроб у самой проезжей части. Засыпает в бреду. Чудятся ей лесбиянки и ангелы.



7.


Тёлка поймала попутку и возвращается с вечеринки. Тёлка очень-очень довольна. Хунвейбин (по особой просьбе Жени) даже отсыпал ей немножко кокса на утро. Не без удивления тёлка замечает в ночном сугробе, прямо у обочины, женское тело. Просит притормозить. Отряхивает Алёшку, спрашивает, куда везти. Получает неожиданно чёткий ответ.

- Меня Надя зовут, - говорит тёлка.

- Лёха! – отвечает, улыбаясь, зажмурившаяся Алёшка.

- Ну садись, Лёха, подвезём тебя.

В машине Алёшку попускает. Приходит она в себя. Видит всё размыто. Кажется ей, будто эта вот её Надежда, которую она крепко-накрепко обнимает, - будто ангел какой Господень, для вечного счастия посланный. Зовёт пацанка тёлку к себе жить. Та соглашается – любит приключения. Алёшка нащупывает мобилку:

- Говну своему наберу, - поясняет. – Пусть смывается.

Алёшка звонит Тёме. Он не подходит. Она набирает снова. Снова игнор.

«Вот же ж ты тряпка».

Третий звонок. Глухой отказ.

Звонок-4, звонок-5, звонок-6.

Игнор-4, игнор-5, игнор-6.

«Ладно. Хотела по-хорошему предупредить. Взашей теперь выпиздим, не в первой». И снова к ней. Прильнула, в глаза идёт, в грудь. Втягивается, прилепиться хочет. Внутри у неё поселиться, развесить пейзажи с натюрмортами и кушать сыр. Не языками – гландами срастаются, зубы крошатся. Везёт автомобилист девушек, зачастил смотреть в зеркало заднего виду. «Повезло», думает. А деньги всё равно взял.



8.


Пошуровала пацанка ключами, резко в дом зашла. Кричит, топает, Артёмку пугает. А Артёмка не сильно пугается. Он в ванной лежит, обнажённый. 35-летние вены его вдоволь вдоль перерезаны, не поперёк.

Заходят девчата в ванную комнату, молчат. Немного им грустно.

В кучке революционных шмоток тёлка засекает мерцание. Звонит сотовый, звук выключен. Когда трубу удаётся извлечь, звонить прекращают. На экране светит:



Звонков без ответа: 23

6: Пизда

17: Мама