Народ не должен привыкать к царскому лицу, как обыкновенному явлению. Расправа полицейская должна одна вмешиваться в волнения площади, — и царский голос не должен угрожать ни картечью, ни кнутом. Царю не должно сближаться лично с народом. Чернь перестает скоро бояться таинственной власти и начинает тщеславиться своими сношениями с государем. Скоро в своих мятежах она будет требовать появления его, как необходимого обряда. Доныне государь, обладающий даром слова, говорил один; но может найтиться в толпе голос для возражения. Таковые разговоры неприличны, а прения площадные превращаются тотчас в рев и вой голодного зверя. Россия имеет 12 000 верст в ширину; государь не может явиться везде, где может вспыхнуть мятеж.

А. С. Пушкин, 26 июля 1831 г.

Надо, надо было ему дать камергера через год за камер-юнкером.

...взялся перечитать начало записок Смирновой (ур. Россет), там она оч. много пишет о Пушкине, это первые годы его возвращения в Петербург, 1826-27 гг. Пушкин (кличка у него была Искра) счастлив, он вернулся в свет, император -- его единственный цензор, Бенкендорф, правда, достаёт, но пока идиллия, единение поэта и власти. Пушкин часто с Николаем общается, и с Михаилом Павловичем, гуляет с ним, и т.д. Т.е. имеет доступ к телу (к телам). Помимо этого ему Россет (тогда ещё Россет) передаёт всякие новости, разговоры с царём пересказывает, да и государственныя тайны выбалтывает насчёт российской внешней политики. Они это с Пушкиным обсуждают, а потом она рассказывает (с ведома Пушкина) царю, что вот, надысь с Пушкиным обсудили то, и сё... А Николай Павлович ответствует: а пусть. У Пушкина, де, бездна такта, ему можно. Короче говоря, судя по запискам Россет, Пушкин знал слишком много (в хорошем смысле этого выражения)... Вернее, Пушкин в эти первые годы был весьма и весьма лояльно настроен к власти, и даже старался не дерзить. Ну, впрочем он был приписан к миду, так что это была в какой-то мере его професьон де фуа... ха-ха...

М-да... Так вот. Что было нужно Пушкину от жизни? Статуса. Который со всем основанием дал бы ему возможность ощущать свою значимость, как представителя древнего боярского рода. Пушкин отчаянно не желал был просто поэтишкой, каким-то там коллежским секретарём. Тяжко ему было встречаться с однокашниками, которые в гору и в гору шли, карьеру делали, переженились. Они -- взрослые, а он не совсем (Сверчок, Искра). В общем, люди тогда взрослели раньше, и у Пушкина кризис среднего возраста на 10 лет раньше нагрянул.

И что? Жестоко мучают, травят поэта -- следующий класс, 9-й, чин титулярного советника, Пушкин получает только в 1831 году, а камер-юнкера в 1833.

«Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам), - записывает Пушкин в свой дневник 1 января 1834 г., - но двору хотелось, чтоб Наталья Николаевна танцевала в Аничкове». Это сразу настораживает поэта. Пуще всего он опасался стать смешным в глазах общества.

Казалось бы -- сам Пушкин!!! САМПУШКИН! -- и какой-то юнкер, пусть и камер. Не шарман. Не манифик. И не адорабль. Так пушкинисты и подавали всегда сей факт, дескать -- да как они (ОНИ!) посмели унизить гения жалким презренным камер-юнкерским чином! Но эта... господа пушкинисты, камер-юнкер -- это ж 5-й класс! Соответствует статскому советнику, а это, между прочим, последний чин самого Эраста П-петровича Фандорина! Ещё не генерал, но уже не полковник. Всё по-честному -- написал Пушкин "Историю пугачёвского бунта", получил камер-юнкера.

Ну да, статский чин оставался до самой смерти невелик, 9-го класса, наверное это несоответствие Пушкина угнетало. Ну а какие были основания, вообще-то, продвигать Пушкина по службе? Числился при МИДе, там ничего не делал, ковырялся себе в архивах, да буянил по кабакам (это я клевещу, этого не было. Просто представил, как Пушкин из архива -- в кабак, и давай там буянить, разнёс всё вдребезги чугунною своею тростью, а потом домой, и писать! Писать! Творить!).

Конечно, дали бы Пушкину камергера через год после камер-юнкера, в 34-м, да пару чинов за архивные изыскания, да деревеньку душ в 300, он бы и успокоился. (Версии о том, что камергера всё-таки дали, опровергаются ответом Придворной конторы).

Сталин такие вещи понимал лучше Николая, тот был слишком прям.

При Сталине Пушкина бы сделали замом Фадеева, дали дачу, машину, неграниченный кредит в госбанке, талоны на спецобслуживание, три-четыре ордена Ленина, пяток Сталинских премий и две Пушкинских, гертруду, памятник на Тверской, и Царское Село в Пушкин при жизни переименовали.

Титулярный советник, камер-юнкер... Тьфу!

Лауреат Сталинских премий, орденоносец, Герой Социалистического Труда, член Союза Советских Писателей, товарищ Пушкин Александр Сергеевич!

Но Пушкин гениален. Глыба, матёрый человечище, особенно если учесть, сколько сделал, а прожил не так уж долго. Это к вопросу о кризисе среднего возраста -- тут диалектический подход нужен, понимаешь.

Так что Пушкин -- наше не всё, конечно, но многое.

Все знают эти строки из поэмы "Руслан и Людмила":

У лукоморья дуб зелёный;
Златая цепь на дубе том:
И днём и ночью кот учёный
Всё ходит по цепи кругом;
Идёт направо - песнь заводит,
Налево -- сказку говорит.

А ведь не просто так цепь-то златая. Был такой сборник XIII века древнерусский, по названию "Златая цепь". Полный "нравоучительных наставлений". И этот сборник был издан, в числе прочих произведений, в 12-томнике митрополита Макария ("Великие Четьи минеи"). В дальнейшем материалами этого 12-томника воспользовался св. Димитрий, написавший свои "Четьи-Минеи". А вот эти, димитриевские, как раз и читал неоднократно Пушкин А.С.

Пушкин познакомился с содержанием „Четьих-Миней“ еще в Михайловском (возможно, в связи с работою над „Борисом Годуновым“, когда он „в летописях старался угадать образ мыслей и язык тогдашнего времени“). И. И. Пущин в своих воспоминаниях рассказывает о том, как в бытность его в гостях у Пушкина в январе 1825 г. к Пушкину неожиданно явился настоятель соседнего монастыря, обязанный наблюдать за поведением Пушкина, и как „Пушкин взглянул в окно, как будто смутился и торопливо раскрыл лежавшую на столе «Четью-Минею»“. [1]

Положим, Пушкин мог в те времена и специально изобразить перед настоятелем (да ещё и надзирающим) тягу необычайную к душеспасительной литературе. Однако, в дальнейшем Пушкин, по свидетельствам современников его, и его собственным, неоднократно обращался к "Четь-Минеям".

А.С. Пушкин отмечал, что "Четь-Минея Святого Димитрия представляет собою неистощимую сокровищницу вдохновенного художника. Это книга вечно живая, бессмертная".

* * *

В письме к П. А. Плетневу (между 12 и 14 апреля 1831 г.), отзываясь с большой похвалой о „преданиях русских“, которые „не уступают в фантастической поэзии преданиям ирландским и германским“, Пушкин писал: „Если всё еще его <Жуковского> несет вдохновением, то присоветуй ему читать Четь-Минею, особенно легенды о киевских чудотворцах: прелесть простоты и вымысла!“

Итак, Пушкин, ценя „Четьи-Минеи“ с точки зрения литературной, хорошо ознакомился с ними к 1831 г. Это подтверждается и выписками Пушкина из этих сборников, как равно и из „Пролога“, сохранившимися в его рукописях.