Бойцовый кот Мурз

Архивная запись
Капитал с почти человеческим лицом

Закон о монетизации льгот и связанные с ним скандалы небывало сузили рамки обсуждения внутриполитического курса правительства. Комментарии политиков и чиновников крутятся вокруг частностей, хотя именно сейчас самое время взглянуть на социальную политику государства в целом. Из каких посылок государство исходит, каких целей хочет достигнуть, какие методы применяет? Закон о монетизации – всего лишь еще одна веха на избранном пути, и, как видно из сообщений прессы, правительство, вслед за народными массами, уже определило свое отношение к собственному детищу. В очередной раз министры решили сыграть роли добрых неумех: “Мы снова приняли хороший, полезный для народа закон, но его исполнение снова столкнулось с трудностями...” Удивительно, но большая часть людей, которых реформа не коснулась непосредственно, в эту легенду поверили: “Вот все у нас так! Хороший закон приняли, а исполнить не могут…” И только те, кому реформа больно ударила по карману, продолжают возмущаться. Ведь это для стороннего наблюдателя процесс монетизации выглядит просто – иди и получи льготы деньгами, а для получателя, изнутри, всё выглядит совсем иначе – это ему надо идти и получать. И по опыту “получения” он уже знает, что получить вряд ли получится. Ему, получателю, как-никак, сам приватизатор Чубайс по две “Волги” за ваучер обещал – иди и получи.
Выступления пенсионеров, попавших в вилку между “платить за проезд сегодня столько, сколько все” и “получить тогда, когда дадут, столько, сколько дадут”, показательны не столько в отношении самого нового закона, сколько в отношении общей стратегии российского руководства в отношении “социалки”. Зададимся простым вопросом: “Как вообще стало возможным что люди, много лет честно отработавшие на государство, доведены до финансового положения, при котором требование оплаты за проезд в общественном транспорте ставит их на грань выживания? Ведь это они создали всё то, чем мы сейчас пользуемся – от метрополитена до нефтепроводов”. Сразу вспоминаются бодрые заверения десятилетней давности о том, что “пенсии будут индексироваться в соответствии с инфляцией”. Обещания эти были выполнены только “в рамках возможностей бюджета”, и, как видим, возможности эти оказались более чем скромными. Самое время поговорить о том, кто и с какими установками формировал и формирует наш бюджет, какие ориентиры он себе выбирал.
Правительство никакой тайны из этого не делает, публично заявляя, что целью реформ, проводимых Путиным, является “удвоение ВВП”. Проще говоря, максимизация чисто финансовой прибыльности экономики. Фактически, государство примеряет на себя роль частного дельца, которому важна прибыль и только прибыль, вместо того, чтобы исполнять роль государства, которому, прежде всего, важен рост жизненного пространства народа.
Сам термин “жизненное пространство” со времен Второй Мировой войны уже не используется, это негласное табу, но ни одно правительство в “развитых странах” не откажется от этой доктрины, если хочет удержаться у власти. Собственно, у Гитлера и его сподвижников были проблемы с широтой взглядов на термин "жизненное пространство". Жизненное пространство идеологи национал-социализма трактовали именно как пространство, территорию. Для них, немцев, в ту пору многочисленных и потому жутко скученных в своей урезанной версальским миром Германии, такая трактовка вполне естественна, но она не верна, вернее, недостаточно полна. Жизненное пространство это не только земля. У 15 миллионов индейцев было столько же земли, сколько сейчас у 300 миллионов американцев. Понятно, что у американцев жизненного пространства больше, раз они уживаются там, где 15 миллионам индейцев было иной раз тесновато. Тогда что такое жизненное пространство? Ответ рождается на перекрестке терминологии марксизма и национал-социализма: жизненное пространство - это все факторы производства, это вся совокупность возможностей любого рода. Капитал, земля, технологии, выгодные торговые маршруты, политические договоры, экономические контракты и концессии - всё, что может обеспечить улучшение жизни не только частным лицам, а всему народу. Наконец, это сам народ, люди, население человеческий капитал. Его рост, причем не рост количественный, а качественный, – это тоже рост жизненного пространства. Ведь не скажем же мы, что с 1945-го года до 2005-го человеческий капитал, например, Германии и немцев не вырос только потому, что численность населения не возросла. Человеческий капитал вырос – промышленного рабочего в качестве его основной единицы сменили инженер и менеджер. И каждый менеджер или инженер своей работой создает потенциал жизненного пространства для нескольких рабочих, или для того, чтобы в новом поколении еще один рабочий сменился еще одним менеджером или инженером.
Советский Союз в послевоенные годы также расширял свое жизненное пространство. У него не было колоний, он не подчинил себе экономически две трети мира, как США. Мы отвоевывали свое жизненное пространство у русских холодов, у вечной мерзлоты, у бескрайних, но пустынных евразийских просторов. Русские приезжали в национальные республики СССР, помогая им расширить свое жизненное пространство за счет привезенных технологий и знаний. До поражения в Холодной войне жизненное пространство, занятое русскими, расширялось. Само население России, РСФСР могло вырасти не слишком сильно, но качественный его состав резко изменился. Союз не слишком заботился о прибыльности своей экономики, его больше волновало то, кто в ней, в этой экономике, живет – инженеры и квалифицированные рабочие или бандиты, бомжи и проститутки. Если жизненное пространство нации растет, если человеческий капитал используется эффективно, то система не развалится. Если, конечно, ее развитию не будут противостоять две трети мира, вооруженные до зубов “арсеналом демократии”.
Сегодня большая часть развитых стран тоже не особенно озабочены прибыльностью своей экономики – всех больше волнует число безработных, уровень инфляции. Президент США гораздо чаще отчитывается о том, сколько его администрация создала новых рабочих мест, чем о том, сколько прибыли удалось извлечь из собственного народа. США, имеющие огромнейший национальный долг, не спешат его отдавать, переаккредитовываясь на будущее. И держатели долга не сбрасывают его – они уверены, что США, жизненное пространство которых растет, экономические возможности которых растут, отдадут свои долги с процентами, несмотря на возникающие временами трудности. Российское же правительство расплачивается с государственными долгами ценой сжатия жизненного пространства для нации. Год за годом производится планомерная распродажа экономического и политического потенциала, накопленного Советским Союзом.
Создается впечатление, что в руководство страны пришли люди, которые услышали фразу “на политике можно делать деньги” и поняли ее весьма однобоко – продавать политику страны за деньги тому, кто предложит большую сумму. Фактически это продажа курицы, несущей золотые яйца. О том, что умело проводимая политика сама требует вложений и потом, позже, приносит куда большую прибыль, эти люди не слышали. Их интересуют только деньги, причем, что самое худшее, деньги здесь, сегодня, сейчас и как можно больше. Все обещанные нам “технократы в правительстве” раз за разом, кабинет за кабинетом, оказываются попросту менялами, разменивающими страну на деньги. Да и рядовые менеджеры в нашей стране занимаются в основном не тем, что в процессе своей работы создают рабочие места для россиян, а отнимают, зарабатывая на ввозе и продаже того, без чего страна могла бы обойтись или того, что могла бы производить сама.
Страна в форме капитала вывозит свое жизненное пространство, причем не вкладывает его, этот капитал, за рубежом в производство, а платит им за ввозимые товары. Западные страны, вывозя капитал, вкладывают его в производства, для управления которыми создают конструкторские бюро и менеджерские группы у себя в стране. Именно за счет этого и формируется многочисленный средний класс западных стран, именно за счет этого вывезенное жизненное пространство возвращается обратно и зарплатой для работников, занявших престижные рабочие места, и прибылью от производства, которую получает владелец, вкладывая ее в новое дело, организованное по тому же принципу.
В России, с благословления власти, долгое время происходил бесконтрольный “распил” и распродажа экономического потенциала, накопленного при СССР, сама власть успешно пилила “политику”, получая гешефты на отступлении из советских сфер влияния. Теперь, когда отступать уже некуда, вся политика распродана, власть решительно вмешивается в наш российский “крупный бизнес”, который по сути своей не способен обеспечить ни восстановление прошлых позиций страны, ни даже поддержание текущих. Проще говоря – две торговые конторы по распродаже России, олигархи и правительство, уже не уживаются в оставшемся непроданном пространстве, и наши “капиталисты”, раскулачиваемые властью, вынуждены просить убежища на западе.
И вот, государство, показав, кто в доме хозяин, примеривает очки Германа Грефа и смотрит на страну по-новому, “с рыночных позиций”. Что же оно видит? Миллионы льготников делают неприбыльными общественный транспорт, нагружают систему здравоохранения. Миллионы студентов получают даровое высшее образование, пользуются отсрочками от армии, а потом идут работать не по специальности или вообще уезжают из страны… В конце концов, вся страна не платит полную стоимость услуг ЖКХ, и ЖКХ разваливается на глазах и тянет за собой энергетику. Как же сделать эту систему прибыльной?
Государство решает выдать льготникам денег вместо льгот. При этом понятно, что или деньги льгот не компенсируют, или компенсировав, ворвутся в экономику, подстегивая и без того сильную инфляцию, после чего на следующем витке потребуется выдать еще больше денег или компенсация все-таки станет фикцией.
Государство, вместо того, чтобы найти работу для молодых специалистов, создав в стране условия для развития производства, решает сократить число ВУЗов и реформировать образование так, чтобы оно вместо квалифицированных специалистов-производственников поставляло продавцов за прилавки модных магазинов.
Государство, наконец, решает реформировать ЖКХ, заставив его “удовлетворять только платежеспособный спрос по рыночным ценам”. То, что этот спрос в нынешних условиях год за годом будет снижаться, никого не волнует.
Все эти реформы можно было не проводить, дотируя и образование, и льготников, и ЖКХ из бюджета, но это имело бы смысл при изменении структуры экономики и налоговых поступлений в бюджет. Структура же нынешних бюджета и образующей его экономики такова, что нет возможности повышать расходы бюджета, какие бы прибыли он не получал от экспорта нефти и газа (отсюда, кстати, “стерилизация денежной массы при помощи резервного фонда”). Вывоз из страны жизненного пространства в виде капитала и сырья, его распродажа, и так сопровождается вбросом новых и новых рублей, все менее и менее обеспеченных товарами на рынке. Маховик инфляции запущен нашей сырьевой экономикой, и единственным способом для правительства приостановить его, да и приостановить усугубление кризиса всей экономики, являются эти “социальные реформы” – пенсионеры, образование и наука, ЖКХ. В рамках такого развития экономики все они попросту неизбежны, причем неизбежны в самых худших своих вариантах. А изменить вектор развития, переломить ситуацию правительство или не может, или не хочет. В таких условиях реформы не исправят положения, а всего лишь отсрочат кризис.
Например, та же реформа ЖКХ – попытка достать из экономики, конкретно – из кармана широких народных масс, хоть сколько-нибудь денег на восстановление этого ЖКХ, созданного во времена СССР, и с тех пор нещадно “выжимаемого”. То есть капитал, представленный в форме ЖКХ, производственных его фондов, выжимать перестают, он уже выжат, и начинают выжимать капитал человеческий. Попилив на свои нужды политику, попилив экономику, государственные мужи решают спилить, срезать очередной кусок народа, отодвинуть очередную социальную группу за черту бедности, отгородить людей от возможности завести ребенка, дать ему образование, лишить людей надежды на улучшение жизни.
Государство, проводя эти реформы, перестает “вкладываться” в людей, полностью и окончательно. Если раньше оно эксплуатировало оставшиеся от Союза материальные ресурсы, то теперь, когда эксплуатировать больше нечего – все разваливается, оно начинает выжимать прибыль из оставшихся работоспособных людей, прекращая всякие вложения в них и сокращая численность населения до уровня жизненного пространства, остающегося после попила и распродажи очередного куска экономики. Стоит ли после этого удивляться, что население страны после таких реформ уменьшается и деградирует? Вот чему стоит удивиться, так это будничной мотивации и самих реформаторов, и их сторонников в народе.
Лозунги “рыночников”, которые за ними повторяют миллионы обработанных телепропагандой, в конечном итоге сводятся к одному: “Пусть все умрут, но свободный рынок восторжествует!” Если положение в стране в ходе либеральных рыночных реформ не улучшается, значит это неправильная страна, неправильный народ, и они должны быть исправлены, и не имеет значения, скольким миллионам людей это исправление будет стоить нормальной человеческой жизни.
Эти люди не хотят понять, что “законы свободного рынка” – это не божественные заповеди, а полный аналог законов физических. На них, на эти законы, не надо молиться, не надо приносить им жертвы. Их надо использовать. Брошенный камень падает в соответствии с теми же законами физики, с какими взлетает самолет, который создан не по законам физики, а по проекту, который учитывает и использует эти законы в соответствии с выбранной целью – подняться в воздух и лететь. Но наше правительство и мы сами отказываемся строить самолет, предпочитая кидать камни и смотреть, как они падают. Почему? Потому что так проще.
“Не рынок для человека, а человек для рынка!” – твердит правительство и масса людей с ним соглашается так, словно это проповедь в тоталитарной секте. “Они не соответствуют законам рынка? Пусть они умрут! Пусть они работают в три смены за гроши, не имея возможности растить детей, не имея никаких перспектив”.
Запад подарил нашей элите свою собственную поношенную идеологию, как двести лет назад дарил “последнюю парижскую моду”, и наша элита носится с этой идеологией как с откровением, ниспосланным небесами. Те же, кто с холодной расчетливостью пилит Россию, только рады такому положению – общественная поддержка их попила ширится день ото дня. При этом можно даже иной раз провести вполне, казалось бы, государственническую реформу, например, национализировать сырьевой сектор, но в ходе реформы окажется, что доходы национализированных компаний через всевозможные дочерние фирмы откочуют в нужные руки, а вот расходы на обновление фондов понесет бюджет, то есть народ. Почему? Потому что любая либеральная реформа, какая бы не проводилась в данный момент, столкнется с тем, что материальный капитал, накопленный в стране в советское время, уже почти иссяк, и эксплуатировать его невозможно, следовательно, надо эксплуатировать капитал человеческий. Причем поступать с ним так же, как поступали после крушения СССР с капиталом материальным. Тогда предприятия, прибыльные в новой экономической ситуации, приватизировали и эксплуатировали до полного развала, а неприбыльные – закрывали. Сегодня прибыльных людей тоже пока оставят, а с неприбыльными поступят “по законам переходного периода”. И прибыльные люди, радуясь своей прибыльности, так и не вспомнят, что количество прибыльных предприятий со временем сокращалось. Кидая своих соотечественников в топку реформ под бесконечное повторение либеральных мантр, они не заметят, как следом полетят туда сами. Большинство тех, кто сегодня дает свое молчаливое согласие на выжимание соков из низших “неприбыльных” слоев населения, на очередном витке попила страны будет в возрасте 35-45 лет выкинуто на улицу из теплого офиса - “свободный рынок”, тщательно пережевав добычу, выплюнет косточки.
Для них, для “экономически активного населения”, каждый день подписывающего своим менеджерским рублем, отдаваемым за импортные товары, законы, штампуемые правительством, создан рыночный миф, согласно которому для превращения в развитую страну нам достаточно следовать либеральному курсу. Этот миф в своем отрицании необходимости патриотического протекционизма и возрождения промышленного производства ссылается на “западный опыт”. Нам говорят, что на Западе, мол, львиную долю ВВП составляют вовсе не производство, а сфера услуг, хайтек и прочая “новая экономика”. Никто даже не задумывается над очевидной нелепостью этого примера. Это все равно что советовать молодому дельцу, начинающему свое дело, купить на все деньги виллу и лимузин на том основании, что эти вещи есть у состоявшихся миллионеров. Ссылаясь на западный пример, никто не рассказывает о том, как стала возможной их структура экономики. Как США завоевали финансово-экономический контроль над всем миром. Рассказывая о том, как всё прекрасно на западе сейчас, никто не упоминает жесточайший промышленный кризис 1929 года, уронивший производство вдвое. Никто не прикинет, что в соответствии с “требованиями рынка” следовало куда-нибудь “убрать” появившиеся миллионы нищих и безработных американцев, но они не были “убраны”. Пришел Рузвельт со своим “Новым курсом” и, заставив, именно заставив насильно под угрозой полного краха страны, крупный частный капитал вложиться в развитие капитала человеческого, обложив огромными налогами толстосумов, сделав самой ходовой ценной бумагой государственные займы, вывел страну из жесточайшего кризиса, а потом, опираясь на мощнейшую промышленность, возрожденную при помощи государства, выиграл Вторую Мировую войну на азиатском театре и спас от поражения Британию на европейском. Никто не скажет простых, очевидных слов, кощунственных для либералов – “Все сегодняшнее благосостояние запада построено на победе во Второй Мировой войне, достигнутой благодаря умелому государственному управлению экономикой”. Все рынки, все ресурсы рабочей силы, все это завоевано западом благодаря жесткой политике “государственного капитализма”, который был сменен либеральным “делай что хочешь” только на стадии освоения захваченного.
Мы, проводя у себя либеральную политику, выступаем как раз в роли того захваченного, что надо освоить, захваченного после победы Запада в Третьей Мировой, Холодной, войне. Наши либералы большие католики, чем их Папы Римские, сидящие в Вашингтоне, и “папы ” активно пользуется религиозным фанатизмом наших рыночников. Да, Россия может добиться в конце концов структуры экономики “как у развитых государств”. Наш ВВП будет на 90% состоять из информационных технологий и сферы услуг. Это будет ВВП нескольких банков и обслуживающих их магазинов, ресторанов и “массажных салонов”. Оставшиеся 10% официально будет обеспечивать нефтяная труба, хотя уже сейчас понятно, что это будут не 10%, а 100%. Потому что убери трубу с ее 10% и оставшиеся 90% тоже исчезнут. На 1 рубль ВВП, полученный нефтяником в качестве зарплаты, будет приходиться 9 рублей, полученных обитателями теплых офисов за счет освоения денег, полученных от экспорта добытой им нефти.
Сколько миллионов населения сможет вместить такой немудреный экономический цикл? Понятно, что не нынешние 145 и даже не те 100, которые нам пророчат на ближайшее будущее. Чтобы добиться своих целей, нашим реформаторам придется постепенно пережечь в топке реформ примерно 2/3 населения, а большую часть оставшихся низвести до уровня крепостных крестьян. После этого на рост жизненного пространства и рост человеческого капитала можно будет не надеяться. Социальная сфера будет сведена к ночлежкам для чернорабочих, образование – к элитному и неэлитному промыванию мозгов.
Возможна ли реализация такого плана? Да, она была бы возможна, если бы не те, кому она поручена. Да, расчетливые создатели реформ, как и их фанатичные проводники, лишены всего, что им мешает – чести, совести, если надо, то и разума. Но вот какой парадокс - они при этом слишком ленивы и слишком жадны для того, чтобы тихо разворовать страну. Для того чтобы успешно воровать в России до самого конца, до того момента, как никто уже не будет в состоянии схватить за руку, надо воровать куда более умело и куда больше тратить на прикрытие воровства, чем на утехи для собственного пуза. Сегодняшняя власть, сегодняшний “крупный бизнес”, постепенно переходящий под ее контроль, со всеми своими лакеями и помощниками тащат слишком много и слишком примитивно. Даже при очень удачном стечении обстоятельств им вряд ли удастся достаточно разнести по времени пики возмущения реформами в различных социальных слоях. Россию и русских можно было бы аккуратно “выжать досуха”, но сами эти “выжимающие” реформы проводятся и будут проводиться настолько медленно и с такими затратами, что не помогут властям избежать кризиса “ожиревшей” экономики.
Неизбежность скорого и мощного социального взрыва становится все более очевидной. Как именно будет реализован его спусковой механизм – не так важно. Финансовый кризис на манер дефолта 1998 года или выход на улицы разом всех обездоленных очередной реформой. Захлебнется ли россиянский “свободный рынок” необеспеченными бумажными рублями или задохнется, “затягивая потуже пояса”… Важно не это, важно то, что в этот момент капитал, так и не приобретший в России человеческого лица, взглянет в лицо своему человеческому капиталу. В лицо нищего, измученного человека, много раз преданного и обманутого, человека, которому нечего терять, кроме своих цепей. И вполне возможно, что это будет последним, что он увидит.

Архивная запись
ИСТОРИЯ О ТОМ, КАК ГИТЛЕР ПОМОГ СТАЛИНУ, А СТАЛИН - РУЗВЕЛЬТУ

60 лет назад на фронтах в Европе происходили события, определявшие судьбы народов на десятилетия вперед. В переплетении военных хитростей и политических интриг главным узлом был Берлин — чья армия, советская или англо-американская, войдет в столицу Германии, чья армия обхватит стальной перчаткой танковых клиньев сердце Европы? Западные лидеры подгоняли свои армии вперед, стараясь обставить СССР в гонке к победе, однако Гитлер не собирался сдаваться. Задуманное им наступление немецкой армии в Арденнах зимой 1944-1945 года должно было, по его мнению, решить исход войны, развалив союзную коалицию.

«ЗАКОНЧИТЬ ВОЙНУ К РОЖДЕСТВУ»

В начале осени 1944 года в штабах союзников царил оптимизм. После упорных боев в Нормандии поспешное немецкое отступление через всю Францию воспринималось ими как свидетельство полной победы. Союзные армии, как и их штабы, полнились слухами о том, что немцы разгромлены, что в армии у них только дети и старики, что к Рождеству союзники будут в Берлине. Разведка докладывала, что якобы союзная авиация полностью уничтожила немецкую авиапромышленность.

Однако дальнейшие события показали ошибочность такого мнения. Амбициозное сентябрьское наступление англичан в Голландии наткнулось на яростное сопротивление немецких войск — десанты, выброшенные за линией фронта, не смогли захватить и удержать мосты через Рейн, бросок в Германию на северном фланге не получился. Порт Антверпена, который мог бы обеспечить союзникам ускорение наступательных действий на северном фланге, был занят еще 6 сентября, однако острова в устье Шельды по-прежнему были заняты немцами, и их очистка, производившаяся канадскими частями, затягивалась. Начавшееся в ноябре наступление американских войск на линию Зигфрида застопорилось. На войсках сказывались последствия быстрого марша через всю Францию. Тыловые коммуникации были слишком сильно растянуты, а для союзников, полагавшихся в своем военном планировании на подавляющее материальное превосходство над противником, линии коммуникаций имели ключевое значение.

Одновременно с нехваткой военных припасов всех видов начала сказываться нехватка подготовленного пополнения для пехотных частей. Сказалось то, что американская армия была слабо подготовлена к окопной войне в условиях слякотной осени и не имела соответствующего обмундирования. Пытаясь сохранить темп движения к Рейну, американские генералы, расставляя приоритеты грузов для транспортных колонн, отдавали предпочтение горючему и боеприпасам, а не теплой одежде и обуви. К Рейну армия дошла, однако остановилась, споткнувшись об укрепления «линии Зигфрида» на германо-французской границе. На американских окопников, подолгу не покидавших передовой, обрушился весь букет заболеваний, связанный с длительным сидением в холодных сырых окопах без соответствующей зимней экипировки. Как сетовал позднее генерал Брэдли, «ревматизм распространялся по армии со скоростью чумы». Попытка продолжить наступление в таких условиях не привела ни к чему хорошему. На отдельных участках бои стали более всего напоминать «кровавые мясорубки» Первой Мировой — наступающему пока еще не хватало сил для достижения решительного успеха, а обороняющемуся все еще хватало сил удержаться и отбросить его.

Так, например, в ноябре Хуртгенский лесной массив под Ахеном превратился для американцев в форменную бойню, стоившую жизни тысячам молодых неопытных солдат. Одна за другой американские дивизии вступали в сражение, неся катастрофические, по американским меркам, потери. «Две превосходные дивизии, — пишет американский журналист Ральф Ингерсолл, — были буквально разгромлены одна за другой в ряде атак в лесу южнее Аахена. Одну за другой их пришлось снять с фронта, поредевшими и деморализованными. «Сделки у Западного вала» (обмен полноценных молодых американцев на немецких инвалидов) уже начали приносить дивиденды немцам… Я помню, что делалось после боев в Хуртгенском лесу с молодыми командирами батальонов — кадровыми офицерами, не достигшими и тридцати лет и побывавшими на Средиземноморском фронте…. те, чьих командных пунктов не разрушил заградительный огонь — были самыми настоящими кандидатами в сумасшедший дом».

«Закончить войну к рождеству» не получилось. Наступление застопорилось, союзники взяли тайм-аут чтобы подтянуть резервы. Разведка по-прежнему была оптимистична, предсказывая, что немцы не в состоянии начать решительное наступление, мол, возможны лишь частные атаки, сковывающие действия и прочие мелкие неприятности, которые возможно легко парировать. Подобная оценка ситуации была ошибочной в силу узости взглядов союзных генералов, не учитывавших ни политической обстановки, ни обстановки на Восточном фронте, где немцам наконец-то удалось стабилизировать положение.

ПОСЛЕДНИЙ ШАНС ГИТЛЕРА

Получив возможность отправлять на западхотя бы часть подкреплений и вновь формируемых частей, Гитлер принял решение нанести союзникам не просто очередной сковывающий удар, результаты которого рано или поздно были бы погребены под подавляющим превосходством союзников, а удар решающий, который бы поставил и англичан, и американцев на грань выхода из войны на европейском континенте. Шансы на успех такой операции были мизерны, однако ничего другого не оставалось — требовался решительный успех, который бы позволил высвободить как можно больше сил для Восточного фронта.

Такого «решительного удара на Западе» беспечные союзники не ждали и ждать не хотели. Подготовку наступления, достаточно засекреченную, но при этом весьма длительную, они благополучно «проспали». Одну из причин подобной халатности при организации разведки можно найти в мемуарах Омара Бредли. Оказывается, с переносом войны на территорию Германии союзники больше не могли полагаться на разведывательную информацию, ранее поступавшую от участников французского сопротивления. Видимо, союзники предпочитали рисковать сразу целыми дивизиями и корпусами, нежели разведгруппами, посылаемыми за линию фронта.

По замыслу Гитлера, наступление, сроки которого несколько раз переносились, должно было максимально использовать все плюсы немецких войск и все минусы войск союзнических. Удар наносился через Арденнский лес, местность, которую, несмотря на события 1940 года, союзники почему-то продолжали считать танконедоступной и обороняли весьма слабо. Южнее слабого арденнского фронта находилась сильная американская группировка, собиравшаяся еще раз взламывать «линию Зигфрида», севернее — английские войска, готовившиеся к наступлению в северо-западную Германию. Немецкий план предусматривал повтор «удара серпом» образца 1940 года. В этот раз обход фланга британских войск должен был закончиться в Антверпене. Планировалось прижать англичан к морю, а американцев, отброшенных на юго-запад, лишить снабжения выходом на побережье, к французским портам.

Любой военный специалист, глядя на план этого наступления, признал бы его авантюрой из авантюр, и немецкие генералы не были в этом отношении исключением. Они многократно предлагали Гитлеру всевозможные компромиссные решения, сулившие более высокую вероятность победы, сетовали на недостаточность сил, отсутствие поддержки с воздуха, острую нехватку горючего. Верные с оперативной точки зрения, эти решения не устраивали Гитлера с точки зрения стратегической и политической. С этой позиции никакие действия, кроме решительного наступления, смысла не имели, и потому возражения не принимались. В то же время конструктивные предложения отклик находили.

Так, например, генерал Хассо фон Мантойфель, ветеран боев в России и в Северной Африке, предложил максимально использовать короткий зимний день — начать наступление еще до рассвета со скрытного выдвижения передовых частей между аванпостами американцев. После этого должна была начаться артиллерийская подготовка, за которой следовала атака на американские позиции и ввод в прорыв танковых частей.

Специально для проведения в тылу союзников диверсий и умножения паники легендарным Отто Скорцени был наскоро сформирован отряд диверсантов, владевших английским языком, для которых наскребли в закромах вермахта американскую форму и несколько латанных-перелатанных трофейных джипов. Впоследствии союзники возмущались подобным «коварством», забывая, что подобные «рейды с переодеванием» ввел в моду английский спецназ в Северной Африке еще в сентябре 1942 года.

Немцы начали наступление ранним утром 16 декабря 1944 года. Три армии — 6-я танковая армия СС на севере, 5-я танковая армия в центре и 7-я армия на юге Арденнского фронта должны были прорвать фронт союзников, ввести в прорыв танковые клинья и выйти к реке Маас у Динана, разрезав надвое части союзников западнее реки. В наступлении участвовали всего 20 не полностью укомплектованных дивизий (из них 6 танковых) при 900 танках и штурмовых орудиях (для сравнения Курскую битву за полтора года до этого немцы начали с 900 000 человек в 50 дивизиях, из которых 17 были танковыми, имея примерно 2 000 танков в двух ударных группировках). Горючего для наступления в Арденнах было недостаточно, это сковывало маневр, и наступающие части должны были первостепенное внимание уделять именно захвату топливных складов союзников. На Восточном фронте полагаться на подобную удачу было нельзя — русские уже давно были не склонны делать подобные подарки.

Внезапный удар немцев пришелся на участок, оборонявшийся свежими неопытными частями вперемежку с пехотными дивизиями, отдыхавшими после побоища в Хуртгенском лесу. Фронт был прорван в первый же день наступления, и на запад устремились колонны отступающих американцев, преследуемые немецкими танками. К вечеру о немецком наступлении стало известно в штабах, союзники начали принимать меры. Степень внезапности была такова, что в американских штабах даже не оказалось достаточно карт района Арденн, их пришлось печатать в срочном порядке и тут же раздавать войскам, двигающимся к фронту и уже находящимся там.

Экстренная ситуация, в которой оказались союзные армии, требовала экстренных мер. Помимо немногих танковых частей, оказавшихся поблизости, единственными боеспособными и мобильными резервами, которые можно было немедленно бросить в бой, оказались две воздушно-десантные дивизии американцев, 101-я и 82-я, имевшие боевой опыт, но не имевшие соответствующего тяжелого вооружения для полноценного ведения наземных боев. 82-я дивизия была брошена на северный фланг наступления, а 101-я на южный, где, вместе с несколькими боевыми группами из других частей, заняла ключевой узел коммуникаций — городок Бастонь. Укрепив этот перекресток дорог, американские парашютисты встретили первый удар немецких бронетанковых частей и отбили его. Вскоре немцы обошли Бастонь с флангов и двинулись дальше, предоставляя всем своим частям по очереди ломать зубы об этот крепкий орешек в попытках освободить тыловые магистрали для наступления. Американцы, повторяя подвиг гарнизона Брестской крепости и солдат «Свободной Франции» в Бир-Хакейме, держались до последнего. Американские историки и поныне не устают слагать вполне заслуженные гимны их героизму и тонкому расчету американских генералов, сумевших угадать решающую точку сражения и бросить туда самые опытные войска, чтобы те, пусть и ценой большой крови, все же спасли положение. Советским полководцам, неоднократно вынужденно прибегавшим к таким методам, достается от наших демократических историков исключительно критика — «бросили войска под танки на неподготовленных позициях, без оружия»… А ведь американцы сделали в точности то же самое, пусть и в меньшем масштабе. Но каковы были бы эти масштабы, не сделай мы то же самое на Восточном фронте до этого?

Всего 7 дней американская армия сражалась с немцами в Арденнах в тех условиях, в которых русские воевали два года — без подавляющего численного превосходства, без превосходства в воздухе, с недостатком боеприпасов и подкреплений. Эти семь дней стали для американцев, по их собственным отзывам, самыми ужасными днями войны. К концу кровавой недели все уже молились на генерала Паттона, перебрасывавшего свою 3-ю армию для контратаки против южного фланга немецкого наступления, а сам Паттон молился на хорошую погоду — ему не улыбалось наступать без воздушной поддержки даже с такой удобной позиции.

На северном фланге в это время произошла смена командования. Руководство американскими войсками было передано английскому маршалу Монтгомери, который, поняв замысел немецкого наступления, не спешил с контратакой, стараясь как можно дольше затянуть упорные позиционные бои на фланге прорыва. Немцам была бы выгодна ранняя контратака союзников, которую они бы, несомненно, отразили, пока их силы не были еще распылены и растянуты по всему выступу прорыва. Северный фланг сковывал силы немецкой 6-й танковой армии СС, командирам которой казалось, что вот-вот можно достигнуть решающего успеха. Однако успех все не приходил, а силы отчаянно требовались южнее, там, где 5-я танковая армия продолжала наступать к Маасу, оставив в тылу окруженных американских десантников.

Наконец, 24 декабря, когда Бастонь уже пять дней сражалась в окружении, а на северном фланге изможденные американские танкисты и пехотинцы едва сдерживали натиск эсесовцев, небо над Арденнами очистилось, и в дело вступила американская 8-я воздушная армия. Дороги в немецком тылу заполнились горящими автомашинами. Наступление окончательно застопорилось в тот момент, когда части немецкой 2-й танковой дивизии стояли всего в нескольких километрах от Динана. 26 декабря парашютисты 101-й дивизии, получившие приказ удержать Бастонь любой ценой, увидели наконец прорвавшиеся к ним с юга танки Паттона. Его контрудар подрезал длинный выступ, вытянувшийся к Динану, и движение фронта на время остановилось.

Но 1 января начался второй раунд битвы. О нем и о том, что за ним последовало, западные историки предпочитают умалчивать.

РУКА ПОМОЩИ

Ранним утром 900 немецких истребителей-бомбардировщиков, все имевшиеся силы на Западном фронте, атаковали прифронтовые аэродромы союзников в Бельгии, Голландии и Франции. Союзники потеряли 228 самолетов, еще 146 были повреждены. Немецкие потери составили около 300 самолетов, две трети которых уничтожила их собственная зенитная артиллерия, прикрывавшая стартовые площадки ракет Фау-2. Но главное — погибли 227 пилотов, в том числе опытные командиры, которых уже некем было заменить.

Немецкое командование не зря бросило в бой последние резервы воздушной обороны Германии. Надеясь хотя бы на время сковать действия союзной авиации, Гитлер хотел облегчить положение своих войск в Арденнах и поддержать наступление на Страсбург, начавшееся в тот же день южнее. Операцию, названную «Северный ветер», проводила немецкая группа армий G силами 1-й армии против американской 7-й армии. Немцы пытались воспользоваться ослаблением американцев на данном участке в связи с переброской их сил на север, в Арденны. 19-я немецкая армия наносила удар южнее, по французским войскам. Результатом наступления должен был стать разгром союзных частей в районе между Рейном и горным массивом в Вогезах.

В такой обстановке 6 января в штабе Монтгомери состоялось совещание, на котором присутствовали Эйзенхауэр и Черчилль. Выводы были неутешительны — «имея в Европе 87 дивизий против 39 немецких, 10 000 самолетов против 1000 и 6500 танков против 600, союзники не могли надеяться на скорую и решительную победу».

Долгие и кровопролитные бои по образцу Восточного фронта союзников не устраивали, поэтому в тот же день Черчилль обратился к Сталину с просьбой помочь «крупным русским наступлением на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте в течение января». На следующий день Монтгомери дал «успокоительную» пресс-конференцию, разъяснив журналистам, что немцам в Арденнах не удалось достигнуть решительных успехов и что ситуация под контролем союзников. Эйзенхауэр же в это время принимал все меры к тому, чтобы вытащить из тылов на фронт всех, кого только можно. Последнее слово было за Сталиным — начнет ли он наступление раньше намеченного срока или будет осторожничать.

Сталин, в свою очередь, мог не знать всех деталей военной ситуации в Арденнах, однако он достаточно хорошо успел изучить своего противника и понимал его мотивацию. Он понимал, что Гитлер в попытке нанести союзникам решительное поражение бросил в бой все резервы Западного фронта, надеясь завершить операцию до того, как начнется новое советское наступление.

Сталин понимал и то, что даже не подготовленное до конца советское наступление будет иметь успех, если пройдет без вмешательства перебрасываемых с запада немецких дивизий, так как все немецкие резервы на Восточном фронте в это время были втянуты в сражение за Будапешт. В то же время любое наступление, проводимое после такой переброски, придется проводить гораздо осторожнее, постоянно ожидая мощного контрудара во фланг. Для советских войск, которым не составляло большого труда взломать оборону противника, именно такие контрудары представляли главную опасность, и нельзя было не воспользоваться тем, что Гитлер сам связал свои резервы действиями на западе. Неосторожностью было бы дать ему возможность «доиграть партию» на западе до любого, не важно какого, исхода, и перебросить войска на восток. Можно было разрешить ему и дальше пускать кровь союзникам, однако это могло бы обойтись потом дополнительным кровопусканием на Восточном фронте.

В такой ситуации скорейшее наступление становилось самым разумным выходом, не столько исходя из соображений необходимости союзнической помощи американцам, сколько исходя из собственных советских интересов. К тому же после обращения Черчилля Сталин мог не просто в очередной раз разбить немцев, но и получить на руки солидные политические козыри перед Ялтинской конференцией, на которой предполагалось разделить сферы влияния в Европе, освобожденной от немцев.

12 января, почти на две недели раньше намеченного срока, советские войска начали Висло-Одерскую наступательную операцию. Не прекращая отражать немецкие попытки деблокировать Будапешт, русские перешли в наступление с трех плацдармов на Висле — Магнушевского, Сандомирского и Пулавского. Прорвав 500-километровый фронт противника в нескольких местах на глубину 100-150 километров, они к началу февраля вышли на Одер. Общая же глубина наступления составляла 400-500 километров.

В ходе операции были разгромлены немецкие силы, значительно численно превосходившие те, что немцы собрали для Арденнского наступления. Это лишний раз показало Гитлеру, что необходимо срочное качественное усиление войск Восточного фронта. 20 января был отдан приказ о срочной переброске с Западного фронта 6-й танковой армии СС в полном составе. К советскому наступлению между Вислой и Одером она уже не успевала, поэтому был подготовлен план еще одного контрудара на южном крыле фронта, там, где советские войска были измотаны длительными боями за Будапешт.

Немцы уже трижды пытались деблокировать город, но каждый раз благодаря исключительному героизму и самоотверженности советских солдат и быстрой реакции советского командования наступление останавливалось буквально в шаге от успеха. Три таких шага подряд оказались для немцев шагами к поражению.

11 февраля, отчаявшись дождаться помощи, окруженные в городе эсесовские части пошли на прорыв, но тщетно — из пятидесятитысячного гарнизона город,а по немецким данным, прорвалось всего 785 человек. На следующий день Будапешт пал, и советские войска стали готовиться к новому наступлению, дальше на запад. Пытаясь его упредить, немецкое командование готовило наступление силами 6-й танковой армии СС в районе озера Балатон. До завершения концентрации основных сил было решено ликвидировать советский плацдарм у Эстергома, для чего были привлечены части дивизий СС «Гитлерюгенд» и «Адольф Гитлер». В результате этого успешного для немцев частного, небольшого удара советская разведка получила информацию о введении в бой на Восточном фронте новых частей, переброшенных с запада. Погнавшись за мелким успехом, немцы лишили себя преимущества внезапности, что и определило судьбу наступления, начавшегося 6 марта под Балатоном. На пике наступления немцам удалось продвинутся всего лишь на семьдесят километров (в Арденнах — на 90), после чего удар советских армий 16 марта, нанесенный во фланг 6-й танковой армии СС, заставил ее отойти на исходные позиции.

На западе в это время союзники воспользовались переброской немецких ударных частей на восток, начали сжимать в своих танковых клещах арденнский выступ. Опасаясь окружения, немцы отвели свои войска. Вскоре после этого союзники, форсировав Рейн, начали продвижение вглубь Германии, закончившееся знаменитой встречей с советскими войсками на Эльбе.

Конечным результатом Арденнского наступления немцев стало то, что Гитлер, пытаясь вбить клин между союзниками своей «решительной победой на Западе», не только потерпел поражение, но и оказал огромную услугу Сталину. Успех наступления мог бы поставить вопрос о будущем военного союза Объединенных наций, но стратегическая несогласованность ударов и распыление сил стали для немцев фатальными, и остановить советское наступление на Берлин было уже нечем. Союзникам, поплатившимся за легкомыслие, пришлось смириться с фактом — вся Восточная Германия отходила к русским. Впрочем…

Во второй половине февраля, как раз тогда, когда немцы спешно готовили удар в районе Балатона, американский и английский штабы сообщили советскому руководству о том, что, по их данным, немцы концентрируют силы для нанесения двух ударов по флангам советских армий, наступающих на Берлин — в Померании и в Силезии. Что это было — искреннее заблуждение в попытке помочь или преднамеренная дезинформация, санкционированная главами западных разведок, которые были настроены по отношению к СССР куда более негативно, чем политическое руководство стран запада? Оба варианта равновероятны, так как у союзнических разведок «нелюбовь к Советам» была развита настолько же, насколько близорукость, позволившая им проморгать подготовку немцами наступления в Арденнах.