Вчера, 30 апреля, исполнилось 60 лет со дня смерти Адольфа Гитлера.
Такое событие не может не радовать. И мне есть, что сказать по теме.

Обычно о Гитлере принято говорить как о диктаторе, ввергнувшем мир в войну, как о человеке, который обрек на смерть миллионы ни в чем не повинных людей. Что интересно, он фигурирует в мировой истории не столько черным пятном, сколько темным. Для большинства упоминающих его наших современников, поверхностно знакомых с обсуждаемым историческим периодом, его мотивации настолько же туманны, насколько отличаются реалии тридцатых и сороковых годов ХХ века, от реалий нашего времени, которыми наши современники пытаются измерить то страшное и героическое время в истории Земли, когда человечество стояло на пороге новой эры и решался вопрос, кто именно поведет его в будущее. Давайте же подробнее присмотримся к Адольфу Гитлеру, описываемому обыкновенно в виде маньяка, одержимого, припадочного и так далее, который, в итоге, не повел. Не оправдаем его, но объясним его.




Эпиграф.
Фюрер решил, что ему пошла карта. Но это была карта Советского Союза…


Не буду приводить общеизвестных биографических данных Гитлера, их может найти каждый. Что касается его происхождения, то в этом отношении историки фюрера нашего времени совершенно повторяют мастеров художественной генеалогии Третьего Рейха – они изобретают нацистским лидерам еврейские корни с таким же прилежанием и иногда даже мастерством, с каким их нацистские коллеги эти корни вымарывали.
Гитлер относился к тому поколению жителей Австрии и Германии, молодые надежды и чаяния которых рушились дважды. Сначала не получилось найти свое призвание в мире, который, как говорил фельдмаршал Монтгомери, “все больше переполнялся людьми и оружием”, потом – война, сулившая возможность отвоевать свое место в жизни, также разочаровала. Гитлер, описывая в “Майн кампф” свои рыдания в день капитуляции Германии, вполне искренен – так тогда рыдали многие из тех, кто понимал, что принесет немецкому народу капитуляция в столь длительной и кровавой войне.
Поражение принесло Германии потерю колоний, армии, флота и, главное, потерю всех рынков сбыта, отошедших к союзникам, что подорвало промышленность, обеспечивавшую рабочими местами массы немецких рабочих. Территориально урезанная, обобранная Версалем страна, наивно надеявшаяся на “приемлемые условия мира”, погрузилась в хаос марионеточной демократии, пришли инфляция, голод. Когда спустя годы соперники Гитлера называли обзывали его “ефрейтором” или “маляром”, для немцев это звучало как похвала их лидеру. Миллионы немцев точно так, как и Гитлер были выбиты войной из нормальной жизни, подрабатывали, где придется, были бездомными и голодными. Собственно, сам нацизм, пиковая, гипертрофированная форма национализма в немецком исполнении, стал возможен благодаря совпадению двух факторов – Версальского диктата и того глубокого структурного экономического кризиса, в который погрузился весь капиталистический мир в 1929-м году. Германия в период кризиса страдала больше всех – толпы безработных, митинги… все это было обыденно, как и самоубийства, когда отдельные люди или даже целые семьи отравлялись газом, чтобы не умирать от голода, не видеть голодной смерти своих детей.
В этой ситуации в стране набирало силу движение коммунистов, казалось бы, навсегда уничтоженное фрайкоровцами, подавлявшими немецкую революцию 1918-го. Собственно, коммунисты тогда набирали силу по всей Европе, люди шли за их вождями, впечатленные успехами коммунистов в СССР, где шла индустриализация в то самое время, как на Западе заводы и фабрики закрывались или сокращали штаты. Западные державы не могли допустить распространения коммунизма. Их раздражало то, что коммунистическая экономика непроницаема для их денег, то, что на земле есть государство, занимающее одну шестью часть суши, над которым они совершенно не властны – независимая сила. Экономический кризис поставил Германию перед радикальным выбором - национализм или коммунизм. Радикальность выбора определяла глубина кризиса. Человеку, у которого под ногами разверзся ад, и края пропасти, на которых он стоит, раздвигаются все дальше в стороны, надо выбирать как можно быстрее, на каком краю остаться. Происходила стремительная поляризация политической жизни. (В воспоминаниях Альберта Шпеера, будущего гитлеровского министра, об этом хорошо написано: “Дело в том, что перспективы в профессиональной деятельности по-прежнему отсутствовали, и это очень оживило мой интерес к политике или то, что я называл интересом к политике”. Вот как в политику приходят “эффективные менеджеры”.)
Политический и экономический тупик Германии 1929-1933 годов привел Гитлера к власти в такой же степени, в какой его собственная энергия и энергия других вождей НСДАП. Национал-социализм был выбран временем и ситуацией, и теперь от самих национал-социалистов зависело, удастся ли им правильно разыграть выгодную карту. По мере усугубления кризиса финансирование, исходившее от немецких “денежных мешков” и из внешних источников все более перекочевывало в карман национал-социалистов, так как партия доказывала свою эффективность в работе. Признаем - все остальные некоммунистические партии Германии проиграли нацистам в борьбе за финансирование. Сумей они родить сколько-нибудь осмысленные идеи и растолковать их народу, не все было бы потеряно. Но, увы, не сумели и стали сателлитами НСДАП в борьбе с коммунистами. (Вот этот абзац я родил так сказать, исходя из общей логики, и только потом обнаружил подтверждение этого факта в литературе. Еще в 1932-м немецкие промышленники финансировали традиционных националистов на том же уровне, если не выше, чем НСДАП. Однако в сравнении с “традиционалистами” Гитлер и его сподвижники оказались резвее, напористее и эффективнее. Цитируя самого фюрера: “В свое время я начинал с нуля как безвестный солдат мировой войны и начал действовать лишь тогда, когда все другие, казавшиеся более меня пригодными для руководства, провалились. У меня была только воля, и я пробился”.)
Быстрое восхождение партии, вызванное победой 1933 года, вызванное ураганным ростом влияния и финансирования, стоило ей также и связи с народом. Во время взрывного роста средний уровень партийных работников в большей степени заполнили карьеристы, нежели те, кто действительно мог связать низы и верхи, поднявшись из низов следом за фюрером сотоварищи. В результате фюрер утерял связь с теми самыми массами, интересы которых выражал. Его опору все в большей и большей степени составляли промышленники и банкиры, нежели простые люди. Пренебрегая интересами простых людей, Гитлер выходил на ту дорожку, с которой было уже очень трудно свернуть - он все больше зависел от финансистов и экономистов, и все меньше от тех, кто экономику составлял, кто ее создавал своим трудом у станка. Пропаганда все больше держала массы в повиновении, нежели призывала к созидательному действию.
Ситуацию отрыва от народа усугубило и то, что Гитлер, в силу необходимости, ликвидировал СА, создав на их месте СС, создав эту организацию сверху вниз, не как гвардию низовой партии, но как некую дублирующую структуру ответственности, структуру, в чем-то дублирующую НСДАП, но все-таки структуру для “верхов”, своего рода орден. На протяжении всей войны и предвоенного периода СС будут четко разделяться на две части. Пушечное мясо – не важно, солдат на фронте или охранник в концлагере, или рядовой костолом в гестапо, и белая кость – административные работники СС. Фактически, СС сплавило воедино то, что представляла собой к середине 30-х верхушка партии, тех, кого захотели делегировать в партию “спонсоры” и тех, кто был необходим для комплекта из числа не уничтоженных еще представителей той еще, донацистской Германии, склонных увлекаться нацистскими идеями.
Представим себе правильную пирамиду, боковое ребро равно ребру основания, в основании квадрат. Это нормальная структура управления, которая растет вверх параллельно с расширением основания, то есть параллельно с экспансией. Теперь представим себе высокую скалу. Это – мобилизационное общество, общество, ведущее борьбу, замахнувшееся на многое, поставившее многое на кон. Высшие СС, включая собственную разведку и контрразведку СС, были чем-то вроде снежной шапки на этой вершине. Много наверху, чем ниже, тем тоньше слой.
СС как партийно-государственная структура, интегрированная с полицией, нужны были Гитлеру в той борьбе, которую он повел после ликвидации Рема и СА. Борьба определялась соотношением вливаний в немецкую экономику, в том числе в ее военный сектор и ростом реальной военной силы Германии. Разность между динамикой двух этих кривых определяла позицию военных по отношению к политике фюрера. Большая часть военных “старой школы” была против быстрых агрессивных действий, так как в своих военных расчетах полагалась на старые границы риска. Этот консерватизм чем дальше, тем больше не нравился Гитлеру, в результате чего возникли два громких военно-политических скандала в штабной верхушке, объединившиеся в один. Это было “дело Бломберга-Фрича”. Бломберг, как внезапно оказалось, женился на бывшей проститутке, а Фрич, как опять же внезапно оказалось накануне аннексии Судет, был гомосексуалистом. Чистки, последовавшие в немецкой армии после этого дела, вывели на первый план новых людей, в частности Гудериана, людей, которые к старым понятиям о военных рисках и о том, с какими силами можно начинать войну и против кого, относились иначе. Мягкость чисток позволила позже всплыть из небытия одному известному таланту – Манштейну, работавшему у Фрича. Впрочем, мы забежали вперед, в войну, а нам есть еще что рассказать о 30-х годах.
Евреи. Главный грех Гитлера в глазах современных европейцев, 27 миллионов русских ему уже простили. Что же там было с евреями? Почему народные массы вытолкнули на общенациональную трибуну человека, который плохо отзывался о евреях?
Все достаточно просто. Никто из нас не националист, пока он сыт. Более того, никто из нас не политик, пока он сыт, если, конечно, он не политик по профессии. Пока вкусно кушаем, политикой интересуемся только на уровне анекдотов. Ну и так, дежурно поругать правительство, когда разговор о погоде уж совсем ни к месту. В общем, сытый к политике и национальному вопросу в общем случае почти равнодушен. А вот в Германии после проигрыша Первой Мировой войны кушать было нечего. И оказалось, что среди людей, наиболее сильно пострадавших от проигрыша войны, было больше всего немцев, а среди людей, здорово поднявшихся в годы “демократии” больше всего евреев. Причем “подъем” в эти годы был обычно связан с торговлей и юридическими делами, а опосредованно все это оплачивалось из кармана простого немца. Проще говоря – евреи играли отведенную им роль в Версальской системе. И вот тут уж та злоба, которую на них имели немцы, размер этой злобы, был обратно пропорционален благодетельности евреев. Как в России начала 20-го века злоба мужика на господ была обратно пропорциональна их благодетельности. В России кое-где доходило до форменного, прости хосподи, соглашательства с капиталом – капиталист оставался директором изъятого у него в госказну завода. А почему нет, если он не шкура? Здесь сразу вспоминается фраза Геринга про Мильха: “У себя в министерстве я решаю, кто еврей, а кто – нет!”
В общем, долго ли, коротко, но немцы, голосуя за Гитлера, были уверены в том, что устранение “еврейского влияния” будет полезно для страны. Но была одна проблема. Полезность этого устранения была прямо пропорциональна… правильно. Благодетельности устранителей. То есть СА, Гитлера и прочих. Совершая переворот, новая власть брала на себя ответственность. Чем дальше – тем больше.
С приходом Гитлера к власти и изменением структуры экономики Германии со спекулятивной на производственную, возник простой вопрос – где взять новые рынки для того, что производится. То есть сколько-то жизненного пространства можно было себе отбить на том, что труд немецкого рабочего все еще относительно дешев. А дальше как? Дальше эффективность вложений в экономику стопорилась, и деньги через налоги и госказну уходили… правильно, в активную политику. Ну, например, на поддержку партии судетских немцев. И Чехословакия, в итоге, после сдачи Судет становилась провинцией Германии. Потом, как известно, деньги пошли все больше в войну и Польша – недавний друг и почти союзник рухнула под гусеницы немецких танков. Потом были победы во Франции, в Норвегии, на Балканах и в Африке… Где же были истоки будущих поражений? Как всегда, в победах. Победы – вот самое серьезное испытание для режима. Что больше поражения может выбить из формы? Только победа.
Гитлер и компания слишком много наслаждались победами и эффективность использования результатов этих побед была все меньше. Авантюрная суть Германской политики конца 30-х и такая же авантюрная жилка в военном искусстве Германии 1939-1942 были бы оправданы, если бы победы торжествовались чуть менее громко, если бы больше времени уделялось практической работе. Если бы во время обсуждения планов войны с Россией поменьше трубили бы о победах во Франции, если бы летом 1942 года, планируя удары на юге России, не смаковали лишний раз погром под Харьковом. Но система была такова, что это было невозможно или крайне маловероятно.
Германия Гитлера не выдержала конкуренции с Соединенными Штатами Рузвельта и, прежде всего, с Советским Союзом Сталина в одной вещи - в здравомыслии, логике методичности работы на длительном промежутке времени. Видимо, даже невообразимый дубляж функций и полномочий во многих отраслях деятельности был вызван слишком быстрым развитием событий, взрывным ростом нацизма Германии и таким же взрывным подъемом всей страны – “система сдержек и противовесов” должна была сковывать борющиеся за власть группировки, но она, увы, поглощала общие ресурсы. Кроме того, и это, пожалуй, один из главных факторов – такая система зачастую избавляла от ответственности нерадивых руководителей, которые, сваливая ответственность то друг на друга, то на другие ведомства, запускали эту самую “ответственность” в форме снятия с должности или сразу концлагеря бродить кругами, пока суть проблемы не забывалась.
Цитируя Шпеера: “Утром 20 июля, за несколько часов до покушения, я писал Гитлеру, что американцы и русские научились добиваться большего эффекта более простыми организационными средствами, тогда как мы не добиваемся соответствующих результатов из-за устаревших организационных форм. Данная война - это война и двух организационных систем: “борьба нашей, сверх-взлелеянной организации против искусства импровизации на противоположной стороне”. Если мы не придем к другой организационной системе, то будущие поколения сделают вывод, что наша устаревшая, скованная традицией и ставшая громоздкой система организации должна была проиграть…”
Кроме того, фюрер в плане организации погорел и на другом существенном вопросе – он, сам, навешивая на себя слишком много дел, так или иначе, навешивал кучи дел и на своих “верных людей”.
Вопрос – почему происходила подобная навеска? Просто так? На самом деле нет. Как показывают, например, последовательные подробные описания работы его военного штаба, ситуация была такова, что с определенного момента он не мог доверить, например, командование армией, никому, кроме себя, потому что среди генералов, способных командовать не было ни одного человека, понимавшего не просто суть войны, а суть войны Гитлера – авантюра в авантюре в авантюре. Кстати, на этой почве Гитлер по первости уважал Роммеля и Гудериана – ему казалось, что они эту суть понимают так, как понимает ее он. Но они лишь были лидерами-аналитиками механизированной войны, которая только по внешнему виду соответствовала гитлеровским представлениям. Когда формы войны менялись и оба, что Роммель, что Гудериан, говорили о необходимости отхода, Гитлер гнул свою линию – не отступать. Почему? Вовсе не потому, что он был дураком и не понимал того риска, на который идет. А именно потому, что понимал, но все равно шел. Для него срыв рискованного наступления означал не необходимость отступления на удобные позиции и перехода к обороне, к менее рискованной форме действий, а более рискованную форму – “не отступать, драться до последнего”. Аналитик-Гитлер и аналитики-генералы исходили из принципиально разных посылок. Гитлеру важен был темп успехов, тот темп, который обеспечил ему репутацию провидца, великого политика и полководца, генералам была важна стабильность развития ситуации. Словом, Гитлер блестяще начал войну, которую надо было выигрывать уже без него, но это, естественно, было невозможно, потому что в стране, в которой Гитлер смог начать эту войну не было и не могло быть ни одного генерала на действительной службе, который бы согласился возглавить заговор с целью его убрать. В 1944-м этим занялся полковник. Однорукий и одноглазый.
К слову, о том, чтобы “держаться до последнего”. Зимой 1941-1942 годов в России Гитлер отдал этот приказ удачно. Думаю, именно “удачно”, а не “верно”. Хотя, может быть, он действительно углядел подвох в том, чтобы сдать русским зимой железнодорожные развязки, дававшие им существенное преимущество при скованности немецкого автотранспорта. Осенью 1942 года, продублировав этот приказ в Африке, Гитлер обнаружил, что здесь “фишка” не работает. Единственная железная дорога была у союзников, и она позволила им сконцентрировать такое количество моторизованных войск, которое быстро нашло уязвимые места в обороне противника. Вернее, создало эти места, парализовав возможности немцев в маневре силами за счет авиации.
Именно сопоставление этих двух моментов заставили лично меня, в конце концов, сделать вышеописанное заключение о полководческой логике Гитлера. Еще раз кратко – неизбежный авантюризм, отзывающийся на проколы еще более авантюрными замыслами.
(Уже после того, как все это сформулировал, нашел у Шпеера в воспоминаниях: “Авантюризм своего предназначения, масштаб ставки в игре были им по-настоящему осознаны после продолжительной беседы в ноябре 1936 г. на Оберзальцберге с кардиналом Фаульхабером. После ее окончания мы сидели с ним вдвоем в эркере столовой, в наплывающих сумерках. После долгого молчания, когда он смотрел куда-то за окно, он произнес задумчиво: “На то у меня две возможности: либо полностью претворить мои планы, либо потерпеть крушение. Осуществлю я их - и я войду в историю как один из величайших ее творцов, потреплю крах - и я буду осужден, ненавидим и проклят”.)
Впрочем, возвращаясь к навалу дел на отдельных людей. Взрывной рост партии и гос.аппарата привел туда достаточное количество людей, на которых Гитлер просто не мог повесить никакой ответственности, кроме посреднической. Поэтому происходил излишний навал дел на доверенных лиц и в штатских аппаратах. С тем же Шпеером все закончилось банально – под конец войны он руководил буквально всем, что относилось к промышленному производству. (Вообще, что касается порядка и беспорядка, то немцы традиционно считаются во всей Европе эталоном порядка и, следовательно, власти. Ужас “цивилизованной Европы” в двадцатом веке заключался в том, что Вторая Мировая война в очередной раз вскрыла то, что русские в плане порядка куда круче немцев. У них не просто порядок. У них порядок не всегда, а тогда, когда действительно надо – то есть порядок в квадрате. Рационализированный рационализм. Такой порядок, что вермахт, в итоге, все-таки отдохнет. Согласимся, что ни один германский стратег и помыслить не мог, что русские разберут всю свою промышленность западных областей, увезут ее на восток, соберут и начнут работать как ни в чем ни бывало, давая продукции даже больше, чем раньше, потому что русские найдут время подумать и о том, чтобы оптимизировать военное производство, что-то изменив, что-то упростив. Колоссальная работа в кратчайшие сроки. Русский порядок, однако. Впрочем, о русских и русских порядках я еще напишу как-нибудь отдельно.)
Немного о так называемой “расовой теории Гитлера”. Фактически, это была просто ширма для собственного проекта мирового владычества, такая же, какой является для США “свободный рынок”, такая же, какой для Наполеона были фразы о принесении другим народам “швабод” из Франции. Точно так, как нужный человек с еврейскими корнями при Гитлере очень быстро становился неевреем, сегодня совершенно нерыночные методы решения рыночных проблем преподносятся как рыночные. Цель и у расовой теории, и у теории “швабоды” – одна. Легитимизировать свое право на управление миром. Объяснить, почему мы – добро, а они – зло. На самом же деле зло – это та система, которая плохо работает. Не важно, какая она, на каких принципах построена. Если система “много жрет и мышей не ловит” ее сомнут и сочтут злом, даже если на ее место придут “какие-нибудь, прости господи, _страшные_коммунисты_”. Расовая теория предназначалась массам, точно так, как сейчас предназначается кассовая. Не исключено, кстати, что по мере усугубления кризиса текущей системы в самых ее узких местах кассовая теория будет давать замечательные, просто-таки сюрреалистические плоды. Например, при найме на работу в корпорацию сотрудника будут просить предоставить справку из комитета по борьбе с тоталитарными организациями, что его предки до третьего колена не состояли в КПСС, КГБ и т.д. При этом в самой корпорации утреннее исполнение корпоративного гимна и dress-code будут самыми мягкими проявлениями “корпоративного духа”. Собственно, чем больше система зациклена вот на таких вот вещах, тем она менее полезна и тем скорее она будет сменена новой, в которой и гимны толком не написаны, и dress-code по причине дыр в бюджете какой-то не очень code и совсем чуть-чуть dress. Но в которой люди делают дело, содержание, а не отдают дань форме.
Возвратимся к нашему персонажу. О концлагерях и вообще о насилии к другим народам у Гитлера. Нет сомнения, что в немецком трудовом лагере второй половины тридцатых заключенный мог получить по морде. Это были отнюдь не санатории, однако надо помнить, что события происходили в стране, в которой значительный процент взрослых мужчин в таких условиях попахал чернорабочим в годы догитлеровской безработицы. Эти самые лагеря в большинстве своем не были такими, какими стали тогда, когда их обнаружили советские войска и войска союзников в 1945-м году – изначально большинство сажалось туда не насмерть, а для того, чтобы поменьше болтало и побольше работало на свободе, когда выйдет. Глядя на поздние ужасы этих лагерей (факта которых я не отрицаю, если кто не понял, а как раз наоборот), надо помнить, что немецкий рабочий к началу 1945 года питался чуть лучше лагерника и работал чуть меньше, поэтому выглядел чуть здоровее и не умирал от голода, как это происходило с лагерником. И лагеря со всеми их ужасами не были следствием “безумной расовой теории”. Они были просто логическим результатом ухудшения ситуации в ходе войны. Государство планомерно распределяло растущие тяготы войны, естественно, “евреи и прочие нелояльные унтерменши”, получали больше тягот и меньше хлеба… то есть какого хлеба... свекольно-капустной похлебки, конечно же. Ну не понравилось русским, что их хотят уничтожить, русские решили посопротивляться, и у них даже получилось. Вот и началось закручивание гаек в родном европейском доме. Собственно, главный пунктик европейской злобы на русских – русские не дали себя завоевать, не стали умирать во имя вящей славы Цывылызации и блокадная Европа начала пожирать себя. Поэтому-то европейцам трудно признать систему концлагерей плодом неумолимой военно-экономической логики – выводы будут больно неудобны. И они списывают все на демона-Гитлера. А если бы США не так резво выиграли войну у Японии и Германии, какие были бы условия у депортированных японцев в Туле-Лэйк? А что делала бы Англия с забастовками шахтеров?
Так что не надо лишний раз демонизировать Гитлера. Надо понимать логическую природу решений, приводящих к тем ужасным картинам, которые можно было наблюдать в 1945-м в упомянутых лагерях. Допускайте поменьше ошибок, и вам не придется лишний раз сажать людей на свекольно-капустную диету с рабочим днем в 14 часов. И проверять на живых людях действие совсем уж экспериментальных лекарств. Словом, разум и выверенные решения – вот путь к наименьшему насилию. По вышеописанным причинам с разумом и выверенностью решений в Рейхе местами случались проблемы.
О роли Гитлера в истории русского народа. Попробую кратко. Война с Россией и планы деиндустриализации восточных территорий (“промышленность способствует коммунизму и вскармливает нежелательный слой интеллигенции”) и превращения их в колониальную провинцию рейха были ошибкой. Четыре года за эту ошибку Гитлера платили мы, русские, следующие сорок лет – немцы.
Теперь, собственно, о самом Гитлере.
Вопреки воплям об “оккультных корнях нацизма” сам Гитлер оккультизмом если и баловался, то только для того, чтобы в соответствующем обществе найти нужные связи и почерпнуть свежие идеи. Цитируя все того же Шпеера: “Гитлер часто уничижительно отзывался о создаваемом Гиммлером мифе вокруг СС: “Что за чушь! Только-только наступило время, отбросившее всякую мистику, и пожалуйста - он начинает все с начала! Так уж тогда лучше и остаться в лоне церкви. У нее, по крайней мере, есть традиции. Чего стоит одна мысль сделать из меня когда-нибудь “святого СС”! Подумать только! Да я в гробу перевернусь!”
Гиммлер организовал с помощью ученых раскопки из времен доисторических. “И зачем только мы перед всем миром твердим, что у нас нет прошлого? Мало того, что римляне возводили уже огромные сооружения, когда наши предки еще жили в глинобитных жилищах, так Гиммлер принялся теперь за раскопки этих поселений и впадает в экстаз от всякого, что попадется, глиняного черепка и каменного топора. Мы этим только доказываем, что мы все еще охотились с каменными топорами и сбивались в груду у открытого костра, когда Греция и Рим уже находились на высочайшей ступени культуры. У нас более чем достаточно оснований помалкивать о своем прошлом. А Гиммлер вместо этого трезвонит об этом повсюду. Можно себе представить, с каким презрением сегодняшние римляне смеются над этими откровениями”.
Что касается отношения Гитлера к материальным благам, то те, кто знаком с вопросом, описывали его как аскета, который, тем не менее, понимал, что окружающие к аскетизму не склонны. Поэтому-то и раздавал своим чиновникам кому что. Из того же Шпеера: “На вершине личной горы Гитлера Борман соорудил дом, обставленный мебелью, представлявшей собой какую-то странную помесь роскоши океанических лайнеров и старокрестьянского быта. Подъехать к нему было можно только по единственной, довольно рискованно проложенной дороге, приводившей к прорубленному в скалах лифту. Только на подъездные пути к этому дому, где Гитлер побывал всего несколько раз, Борман вбухал 20-30 миллионов марок. Острословы из гитлеровского окружения не преминули заметить: “Все как в городке золотоискателей. Только Борман не находит золото, а расшвыривает его”. Гитлер хотя и неодобрительно отзывался о всей этой лихорадочной деятельности, но заметил: “Это делает Борман, и я не хотел бы вмешиваться”. И еще раз: “Когда здесь все будет отстроено, я подыщу себе какую-нибудь тихую долину и прикажу построить там небольшой деревянный дом, вроде того, что раньше стоял тут”. Но строительство здесь так никогда и не было закончено: Борман придумывал все новые дороги и постройки, а когда, наконец, разразилась война, он принялся за сооружение подземного жилья для Гитлера и его ближайшего окружения”.
О характере, в частности о знаменитых “истериках” фюрера, о том, как он “орал на генералов”. Что тут скажешь? Участвовали ли вы в сцене “сын принес из школы три двойки подряд”, наблюдали ли ее со стороны? Заменяем строгого родителя на Гитлера, а сына – на какого-нибудь генерала. Вывод? Правильно. Удивительно, что не дошло до порки широким ефрейторским ремнем. Все-таки Сталинград, Курск и Днепр – это не три двойки, это три кола с минусом. Ну а то, что сынков плохо к школе готовили, и в этом папин недосмотр, и вообще не надо было их отдавать в школу с такой сильной математикой и плохим отоплением – это уже вопрос не этой дискуссии. Папа не хочет знать, что он сам во всем виноват изначально, папа хочет знать, почему три двойки подряд! В общем, в этом отношении фюрер был совершенно обычным человеком, а не “бесноватым”. Как и у всех людей, у него плохо получалось оставить при себе обычные человеческие попытки свалить все на других и оставить только слова, предназначенные воодушевления этих других на новые подвиги. В обыденной жизни оно у всех постоянно совпадает и смешивается.
О личной жизни фюрера. Ее ход вполне логичен и закономерно отсутствие в ней столь милых бульварным писакам донужанств, коими изобилуют биографии, например, Наполеона. Как бы это сказать поточнее… если у Гитлера, проживавшего в Вене не выработался вкус к актрисам, то в этом виноват, думается, более не он сам, а обстоятельства его молодости, в дни которой театральные кулисы он мог посетить только в роли рабочего сцены.
Если серьезно, то вот так опишем личную жизнь фюрера: Наступило время, когда человек заимел достаточно свободного времени и сил, чтобы “обращать внимание на женщин”. Достаточно скоро появилась женщина, с которой он в свободное от работы время чувствовал себя хорошо, типа, отдыхал. Одной из причин длительных и достаточно ровных отношений было то, что времени ссориться просто не было. Интересный вопрос, что считать большим фарсом – то, что Гитлер и Ева Браун годами встречаются, так и не поженившись, или то, что, поженившись, они не смогут проводить вместе больше времени. Впрочем, как мы знаем, они поженились, как только стало очевидно, что времени и фюрера скоро будет предостаточно.
Итого, что касается семьи, Гитлер, поздно занявшись этим вопросом, избежал краха семейной жизни под давлением общественной. Сталин, например, не избежал. Наполеон тоже. Обычные необычные люди, только и всего. Еще один вождь. И этот конкретный, то есть Гитлер, достоин изучения, но никак не подражания и поклонения. Потому как проиграл вчистую. См. эпиграф.