Русская Идея - Расхождение слова и дела. часть 2

Общее разбалтывание разведывательной машины дополняла монотонная, серая партийная работа, оторванная от реальных глубинных процессов жизни. Вот как мне виделись партийные мероприятия тогда, десять лет назад: «Вчера целый день просидели на партийной конференции. Все шло и прошло, как обычно за последнее время, гладко-гладко. Прямо-таки проскользили по мероприятию, не зацепившись ни за кого ничем. В таком виде стандартизированные конференции давно себя изжили. Все в них стало рудиментарным, даже буфеты с улучшенным ассортиментом харчей. Когда-то давно, на заре туманной юности, когда прототип нынешних конференций только зарождался, в стране было голодно, холодно, все порушено.

Делегаты неделями добирались до центров партийной жизни, жевали сухарные крошки, синели от недоедания. Партия старалась, чтобы ее мероприятия были вехами в сознании делегатов. Их поили горячим чаем, подкармливали бутербродами – не виданным для многих лакомством, давали регулярные горячие обеды. Тогда это была необходимость, люди валились с ног от недоедания. А теперь… груды тортов, фруктов, бутербродов, штабели бутылок с пивом, «пепси-колой» (ей-то уж совсем тут не место). Пузатые самовары, пузатые буфетчицы, пузатые делегаты. Их надо голодом лечить, а не перекармливать в дни партмероприятий.

С книгами то же самое. Тогда, при явной нехватке печатной продукции, делегатам давали труды Ленина, брошюры с партийными документами, статьи «Правды». Люди везли их на места, как политический динамит, которым рвали вековой социальный лед России. Теперь форма осталась, но люди стоят за «дефицитом», они спрашивают Ю. Семенова, В. Шукшина. Политическую литературу не берут или берут аптечными дозами.

Президиум собрания некогда был настоящим рабочим органом, из-за разных точек зрения, тенденций, даже фракций было рискованно поручать одному лицу ведение партийного собрания, конференции. Сейчас президиум – это «почетные ложи». В первых рядах сидит самое большое начальство, во втором – второстепенное начальство, в третьем – третьестепенные лица. Задача – не работать, а чинно высидеть до конца. Рассказывают, что А. А. Громыко лучше других умеет терпеливо высиживать долгие бдения: до обеденного перерыва он держит левую ладонь на правой руке на столе, а после обеда – наоборот. Вот и вся работа.

Оттого-то в зале из президиума чаще видны не лица, а макушки и даже затылки дремлющих людей, потому-то делегаты опрометью бросаются к дверям при объявлении перерыва, и их бывает трудно собрать звонками на очередное заседание. В зале появляются залысины в виде незанятых мест.

Редко кто из участников собраний уж помнил слова партийного гимна «Интернационал». Текст стали печатать на тыльной стороне обложки записных книжек, которые выдавались делегатам. Но хоровое пение получалось и слабым, и нестройным, тогда партийные начальники обзавелись пластинками с патефонной записью «Интернационала» и стали запускать его на полную громкость после окончания мероприятия. Так постепенно глохла и чахла партийная душа.

У меня уже давно зрело желание как-то публично высказать свое мнение о том, каким я представлял себе коммуниста как тип человека. Я воспользовался предложением одного моего старого товарища, работавшего в журнале «Коммунист», и написал статью о Че Геваре, жизнь которого мне казалась воплощением коммунистического идеала личности. Я и сейчас, в слякотное безвременье, не откажусь ни от единого слова этой статьи, опубликованной в марте 1985 года, как раз тогда, когда Горбачев забрался на облучок партийной колесницы. В отличие от длинной вереницы известных нам политических деятелей-«коммунистоидов», Че Гевара никогда не разделял свое слово и свое дело.

Он любил повторять выражение Хосе Марти, великого кубинского патриота: «Самая лучшая форма сказать что-либо – взять и сделать это!» Если он выступал за участие служащих в добровольном производственном труде, то одним из первых отрабатывал положенные 240 часов в год подручным каменщика, рубщиком сахарного тростника, грузчиком на сахарных заводах. Че был глубоко убежден, что одним производством товаров и услуг нельзя решить все проблемы общества, надо одновременно и создавать другого человека.

Образ Че Гевары не был воспринят руководством КПСС именно из-за его слишком высоких требований морально-этического порядка, предъявляемых к коммунистическим руководителям. Наши вожди – вальяжные кабинетные сибариты – не воспринимали аскетического, непримиримого трубадура нового коммунизма, ставшего после своей гибели в Боливии в 1967 году кумиром левонастроенной молодежи во всем мире. Моя статья осталась незамеченной, даже на фоне попыток возрождения «ленинских норм» партийной жизни. Но меня это не задело. Я счастлив, что статья о Че идет сразу же после статьи Юлии Друниной в том же номере журнала. Случайное соседство подчеркнуло идейное родство.

...Фидель Кастро хотел познакомиться поближе со страной и ее народом, а Никита Хрущев очень хотел стереть те неприятные воспоминания, которые оставались в душе у кубинцев после карибского кризиса. От этого визита, протекавшего в очень эмоциональной, праздничной обстановке, осталось в памяти несколько эпизодов. Известно, что эпидемия секретности была постоянным фоном нашей жизни. Для встречи Фиделя, прилетавшего на военный аэродром в Оленегорске на Кольском полуострове, в полной тайне вылетела группа во главе с А. И. Микояном. Но в Мурманске уже все шушукались «по секрету» о прилете Фиделя. В городе никогда в эту пору не красили заборы, а тут десятки маляров без устали наводили марафет. Снег еще лежал сугробами, и красили до кромки снега. Работа уже велась несколько дней, и в ряде мест снег успел подтаять, обнажив незакрашенные полосы, что придавало всей «живописи» загадочный сюрреалистический оттенок.

Повсюду развешивали флаги, хотя до майских праздников оставалось много времени. К тому же флаги были не официально государственные, а просто красные и синие полотнища. Оркестр пожарников Мурманска в «секретном» порядке разучивал гимн Кубы. Все знали, что в те годы через Мурманск проходила одна-единственная международная авиалиния Гавана – Москва, по которой без необходимости промежуточной дозаправки и остановки летали ТУ-114. Да и сам неожиданный приезд А. И. Микояна, о котором уже сложилось мнение как об «уполномоченном политбюро по кубинским делам», был достаточно красноречив. Появление на вокзале специального правительственного поезда довершило картину. Всем было все ясно, но каждый старался ревностно изображать хранителя секрета. Такие игры в секретность в те годы были распространены очень широко. Власть была довольна тем, что «приняла все меры», но эти «меры» претворялись в жизнь столь нелепо, что все выходило с точностью до наоборот.

Когда кончались переговорные вопросы, Хрущев начинал рассказывать о наших внутренних делах. Однажды он начал вспоминать свою инициативу о делении обкомов партии на городские и сельские. Вот что сохранилось у меня на этот счет в записных книжках. «Сидя на краю бассейна с морской водой, Никита заговорил: «Не знаю, чем объяснить, но мне часто, когда я плаваю здесь, в голову приходят новые мысли. Не так давно пришла идея поделить обкомы, потому что никто не желает в этой стране заниматься сельским хозяйством. Оформил я эти мысли на бумаге и, чтобы дать возможность товарищам по политбюро спокойно взвесить разумность предложения, разослал им записку «вкруговую». Пусть подумают! Через неделю все экземпляры вернулись без единого изменения, даже редакционного. Все одобрили. А теперь вот вижу, что мы поторопились.

Вообще в России настолько велика инерция, что побороть ее почти невозможно. Вот ты думаешь небось, что я, первый секретарь, могу что-нибудь изменить в этом государстве. Черта с два! Какие бы я реформы ни предлагал и ни проводил, в основе своей все остается по-прежнему. Россия – как кадушка с квашней: сунешь в нее руку до самого дна – и вроде ты хозяин положения, а вынешь – и останется едва заметная ямка, да и та на глазах затянется и останется ноздреватая пыхтящая масса!»

Мне как-то пришлось сопровождать за границей зятя Хрущева А. Аджубея, и он стал мне жаловаться за кружкой пива: «Ведь это несправедливо – обрезать политическим деятелям крылья. Мне сейчас 42 года, значит, в 54 я должен оставить большую арену (а он в то время уже был членом ЦК КПСС. – Н. Л.)». Первое, что поспешили убрать люди, свергшие Хрущева, были не посевы кукурузы, а именно это положение об ограничении времени пребывания у власти. Разве не Хрущев ликвидировал пресловутые «пакеты», то есть неофициальные параллельные зарплаты из кассы партии? Никто, кроме Хрущева не посмел замахнуться на персональные машины, на государственные дачи, где он предполагал разместить детские сады и ясли. Я уж не говорю о XX съезде партии – отправной точке поворота в умах.

...первым боевым крещением в этом кабинете был, пожалуй, разговор об отношении к правительству Сальвадора Альенде, возникший весной 1973 года, когда тучи сгустились над правительством народного единства в этой далекой латиноамериканской стране.

Тогда Андропов спросил мнение разведки о целесообразности оказания финансовой помощи правительству Альенде, которое срочно изыскивало средства для приобретения товаров по импорту. Свободных валютных резервов у СССР уже не было, всякие собственные экстраординарные расходы покрывались с огромным трудом, а речь шла о выделении для Чили 30 млн долларов. Деловое обсуждение всех аспектов внутри– и внешнеполитического положения в Чили привело к выводу, что правительство Альенде не имеет рычагов и воли изменить основные тенденции, действовавшие в стране и разрушавшие мало-помалу его социальный базис. При сохранении же этих тенденций судьба правительства обречена и его поражение – лишь вопрос времени. И 30 млн долларов ни в коей мере не в состоянии изменить обстановку, а могут лишь оттянуть развязку на некоторое, к тому же весьма короткое время. Можно было не формулировать рекомендации, они вытекали сами собой.

Как трудно было нам высказываться на этом совещании! Ведь мы всей душой и сердцем были на стороне чилийских коммунистов, социалистов и их союзников

Объемы поступавшей ежедневно на доклад руководству внешнеполитической информации становились огромными, где-то не менее 300–400 страниц. Могу судить об этом лишь потому, что вся поступавшая в адрес Ю. В. Андропова как члена политбюро ЦК КПСС внешнеполитическая информация направлялась в копии и к нам, в информационно-аналитическое управление, с тем чтобы мы лучше ориентировались в обстановке и, главное, чтобы не дублировали, не давали то, что уже известно.

Не только переварить, но даже просто прочитать такой объем нашим геронтократам было явно не под силу. Сначала из аппарата Брежнева последовала команда печатать все информационные материалы, направляемые в политбюро, самым крупным шрифтом. Все тексты стали набираться только заглавными буквами. Дело кончилось тем, что телеграфную информацию перелопачивали помощники и они же нередко устно пересказывали ее содержание своим шефам.

Все фильтрующие этапы, вплоть до помощников, были озабочены тем, чтобы на глаза шефов не попала тревожная, критическая информация. Ее подавали в подслащенном, приглаженном виде, где все шипы были загодя срезаны.

Точно так же, как бояре и вельможи в старое время боролись за право быть поближе к уху царя-батюшки, министры, руководившие ведомствами, ни в какую не соглашались на изменение установленного порядка информирования правительства. В соответствии с этим «порядком» единственным адресатом всех бесчисленных телеграмм и записок был первый руководитель партии и государства. Каждый ревниво оберегал неприкосновенность своего права на доступ к уху генерального секретаря.

У некоторых государственных чиновников, имевших прямое отношение к информационным делам, особенно у разведчиков, знакомых с их организацией в западных странах, время от времени возникали проекты создания у нас государственного органа наподобие Совета национальной безопасности США, который бы осуществлял координацию работы ведомств и способствовал выработке разумной системы доклада информации главе государства. Но таким проектам не давали хода.

В СССР еще в конце 40-х – начале 50-х годов при Сталине была предпринята попытка объединить все потоки информации в один пучок. Тогда был создан Комитет информации во главе с В. М. Молотовым. Ему были подчинены все информационные службы разведки и ГРУ за границей. Комитет и его руководитель, разумеется, получали огромное влияние в государстве. Это могло напугать Сталина и совершенно не устраивало пострадавших вельмож – министра обороны и шефа КГБ. Вскоре все вернулось на круги своя, и снова в информации начались хаос и беспорядок.

Кроме шифротелеграмм, внешнеполитические ведомства использовали для информирования руководства так называемые «записки». (Само название унаследовано от царских времен.) Ими широко пользовались во времена всех советских администраций. Обычно это был четырех-пятистраничный обзорный или аналитический документ, посвященный одной теме, одному вопросу. Иногда он содержал рекомендации или хотя бы соображения относительно наших действий. «Записки», как правило, подписывались руководителем ведомства – министром, директором исследовательского института и т. д. В постановке вопроса, в информационном освещении темы, в рекомендациях нередко просматривался интерес ведомства.

Видимо, поэтому в последние годы существования СССР получила развитие практика составления коллективных «записок» по комплексным вопросам международного положения, таким, как разоружение, гуманитарные проблемы и т. д. Подготовка таких «записок» шла трудно, занимала уйму времени на согласование, сбор виз, подписей. Стоило одному министру заупрямиться – и вся работа останавливалась на неопределенный срок. Чтобы выйти из тупика, исполнители искали и часто находили «взаимоприемлемые» формулировки, но документ выхолащивался и становился просто ненужным. А указание руководства надо было выполнять, и «записка» появлялась на свет, чтобы тут же, по получении регистрационного номера, сгинуть в архивах общего отдела ЦК.

Вся огромная страна на глазах расщеплялась на удельные владения – ведомства, и они имели только свои местнические интересы. СССР становился чем-то вроде апельсина, который снаружи походил на красивый монолит, а сними кожуру – и представал перед глазами в виде долек, каждая из них была либо ведомством, либо союзной республикой. Процесс расщепления начался давно, но особенно ускорился при администрации Л. И. Брежнева и, в частности, после перенесенного им в 1975 году инфаркта. Вообще этот год по многим признакам можно считать кульминационной точкой развития советского государства, известного под названием СССР, после которой практически началось неуклонное движение вниз, завершившееся в конце 1991 года распадом. 16 последних лет длилась агония нашего «исторического произведения».

Политбюро ЦК КПСС потеряло роль совещательного органа при единовластном вожде, как это было при Сталине и какое-то время при Хрущеве. При Брежневе оно превратилось в классический олигархический орган, каждый член которого все больше заботился о своих интересах. Даже персональный состав политбюро свидетельствовал о деградации государства. В него входили чисто партийные функционеры типа Суслова, Гришина, министры, возглавлявшие политические ведомства, – Громыко, Андропов, Устинов, руководители республиканских партийных организаций вроде Щербицкого, Кунаева и др. В высшем руководящем органе страны не было почти никого, кто отвечал бы за основу основ – экономику государства. В состав политбюро входил по должности Председатель Совета Министров СССР, и все! Там не было руководителя Госплана, представителей промышленности, сельского хозяйства. В политбюро заседали те, кто тратил деньги, но не было тех, кто должен их зарабатывать. Руководство поворачивалось спиной к экономике страны. Ее перепоручали секретарям ЦК, а те, в свою очередь, норовили ускользнуть.

Упорное нежелание видеть объективную обстановку в стране сказалось на отношении к информации вообще. Никто в реальности не хотел внедрения современных информационных систем, ибо культура их использования связана с необходимостью введения в банки данных точных, проверенных, четко сформулированных сведений. Современная информатика не позволяет давать произвольные оценки действительности, то есть лгать. Объективная информация вынуждает руководителя принимать вполне определенное решение, не оставляет места для волюнтаризма, отказаться от которого советские и российские руководители никак не могли. Оттого-то и часты формулировки в наших правительственных бумагах типа «поручить Министерству финансов изыскать необходимые средства…». На практике это означает, что средств нет, но кому-то хочется, чтобы они были, и их найдут, сделав очередное насилие над экономикой, над здравым смыслом.

В катастрофическом отставании информатики в целом в СССР повинна не только наша технологическая ущербность, ее можно было преодолеть, как это видно на примере военно-промышленного комплекса. Главное, что отбрасывало информационное обслуживание правительства назад, состояло в отсутствии реального интереса у тогдашнего руководства страны, предпочитавшего ограничиваться общими оценками, которые передавались по телефону или во время совещаний. Но тогда информация может быть радикально искажена. Эти явления известны давно. Они назывались «лакировка действительности», «очковтирательство», «замазывание недостатков» и пр. (Видимо, руководству так жить было удобнее.)

В 1974 году в беседе с одним из ведущих сотрудников Института США и Канады я пожаловался на то, что СССР осуществляет в США бесприцельную пропаганду, выбрасывая огромные суммы. Рассказывал ему, что, когда в Мексике в 1968 году проводились Олимпийские игры, советское посольство в Вашингтоне, даже не уведомив предварительно меня, в то время представителя агентства печати «Новости» в Мехико, прислало несколько грузовиков с нереализованными, невостребованными номерами издававшегося в США журнала «Совьет лайф» для бесплатного распространения среди гостей Олимпиады. Десятки тонн пропагандистских журналов, полиграфически выполненных превосходно – на лучших сортах мелованной бумаги, стали практически макулатурой и были списаны, уничтожены. Я предложил провести исследование американского общества с точки зрения его реакции на наши пропагандистские усилия и по результатам исследования поставить вопрос об изменении содержания и форм пропаганды. Куда там! Из путаного потока слов моего собеседника я понял, что институт этого сделать не в состоянии и заниматься этим не будет.

С директором этого института Г. А. Арбатовым у меня состоялся единственный, но памятный для меня разговор. В один из летних дней 1978 года я поехал к Арбатову по прямому указанию В. А. Крючкова для обсуждения проекта под девизом «Северное сияние», за который тогда активно ратовал академик. Проект предусматривал постройку крупного газопровода из Западной Сибири до Архангельска, а то и до Мурманска. В этих городах-портах предполагалось соорудить заводы по сжижению газа, а затем продукцию отправлять на специальных танкерах в США. Американцы изъявляли готовность выделить под этот проект необходимые средства, которые оплачивались бы поставками жидкого газа. Арбатов исходил из того, что газа в СССР «практически неограниченное количество», а сейчас надо получить валюту для страны.

В разведке существовало убеждение, что торговля невозобновляемыми ресурсами, особенно энергоносителями, является непозволительным мотовством, ставящим под угрозу экономическое будущее государства. Легкое сиюминутное получение валюты за счет благополучия завтрашних поколений россиян лишь ослабляет поиски других, более надежных и стабильных путей оздоровления внешней торговли. Перед глазами стоял пример самих США, стремящихся сохранить каждую тонну своих природных ресурсов и предпочитающих наращивать импорт нефти из-за рубежа. К тому же вырученная валюта в СССР не шла на коренную реорганизацию промышленности, на развитие науки и техники, на подготовку рывка в развитии экономики, деньги-то преимущественно тратились на покупку устарелого оборудования, годами гнившего на открытых площадках, да на оплату ежегодного импорта зерна.

Большинство экспертов из министерств геологии, нефтяной и газовой промышленности, специалисты из Тюмени, с которыми мы связывались, были против проекта. Они доказывали, что в условиях агрессивной среды Севера основные сооружения планировавшегося газопровода должны были прийти в полную негодность как раз к тому времени, когда стоимость газопровода была бы оплачена поставками газа в США. Нам в наследство остались бы только разрушенная экология трассы, опасно изношенные трубы и компрессорные станции на грани остановки.

Вот эти доводы я высказал в беседе с академиком, который защищал противоположную точку зрения в поисках экономического наполнения политической разрядки в отношениях с США. Разговор кончился ничем, и больше деловых встреч у нас не было.

Более устойчивые и плодотворные контакты наладились с Институтом мировой экономики и международных отношений, особенно в тот период, когда руководил им академик Е. М. Примаков. Мы принимали участие во многих ситуационных анализах, научных конференциях, работали там рядом с военными коллегами, с практиками из других ведомств. Этот институт был более открыт для советских экспертов, там меньше чувствовалась неприязнь, настороженность в отношении сотрудников разведки. Обсуждения проблем носили более деловой и, можно сказать, демократический характер. Мы старались быть полезными, откровенно высказывая свою точку зрения, и сами приобретали бесценный опыт общения с научной общественностью.

К сожалению, не получили должного развития наши контакты с Институтом экономики мировой социалистической системы (директор О. Т. Богомолов). Мы удовлетворились тем, что имели всю научную продукцию ученых института и тщательно сопоставляли их аргументы и предложения с собственными данными.

Если честно сказать, то расширению сотрудничества между разведкой и академической страноведческой наукой мешала принадлежность разведки к КГБ, от страха перед которым не могли отделаться очень многие. С нашей стороны иной раз проявлялась недооценка научного потенциала академических институтов, нас завораживало обилие имевшихся у нас информационных материалов, что порождало порой самонадеянность. Слава Богу, мы все-таки раньше других стали привлекать ученых к участию в контрактных разработках.

КГБ и, в частности, разведка занимали срединное положение. У нас не было ведомственной заинтересованности в безмерном расширении социалистической системы, мы достаточно ясно видели, как усиливается из года в год перенапряженность экономики нашей страны, учащаются конфликты между Востоком и Западом из-за соперничества в «третьем мире». В 1975 году в информационно-аналитическом управлении разведки был подготовлен и представлен на доклад Ю. В. Андропову документ о перспективах нашей политики в этих странах. Стержневая мысль документа заключалась в том, что СССР не может позволить себе роскошь разбрасывать средства и усилия по безмерному пространству трех материков: Азии, Африки и Латинской Америки. Необходимо сосредоточить внимание на ограниченном числе государств, которые были бы политически наиболее близки, в стратегическом отношении наиболее выгодны, а экономически – малоёмки. В документе содержались ссылки на пример великих в прошлом держав, в частности Англии, которая, контролируя всего лишь несколько точек на карте – Гибралтар, Мальту, Суэц, Аден, Сингапур, – обеспечила себе господство на важнейшем морском пути из Европы в Индию.

Применительно к Ближнему Востоку в документе говорилось, что наша широкозахватная политика ведет к огромным затратам технических и денежных ресурсов, не давая и не суля в будущем ни политических, ни стратегических преимуществ. Мы напоминали о том, что ни Египет, ни Сирия, ни Ирак не собираются ни платить свои долги, ни выстраиваться в кильватерную колонну вслед за нами в мировом сообществе, ни предоставлять нам военно-стратегические возможности. Вся многолетняя игра вряд ли стоит свеч.

В документе предлагалось выбрать одну страну и сделать из нее образец сотрудничества, кстати, и проверить нашу способность добиваться конечных целей. Рекомендовался Южный Йемен в силу того, что правивший там режим был «самым марксистско-ленинским», левее него в арабском мире не было. Аден в военно-стратегическом отношении был важен для влияния на Индийский океан и на Средиземное море. Имеющийся в городе нефтеперегонный завод обеспечивал бы энергоресурсами флот, авиацию. Самой стране для развития требовалось не так уж много средств. Надо было найти нефть, побольше воды, и основные проблемы были бы решены. Более того, страна удалена от основных конфликтных узлов региона. У нее нет близко расположенных противников, от Саудовской Аравии Южный Йемен отделен пустынями с зыбучими песками. Надо было замириться только с Северным Йеменом. В крайнем случае организация военной защиты от него не представляла труда.

Предлагалось разработать долгосрочный план перестройки государства Южный Йемен, его ускоренного развития, формирования кадров в учебных заведениях Советского Союза и т. п.

Заканчивался документ предложением подобрать ограниченное число стран и сосредоточить на них наши небеспредельные силы и средства, остальным странам третьего мира оказывать ту самую политическую, моральную помощь и поддержку, ресурсы которой безграничны.

Ю. В. Андропов держал документ несколько дней, затем вернул с рекомендацией сократить его, потом еще раз он был возвращен с новой рекомендацией: «Убрать предложения, оставить информационную часть». В результате от документа остался обрубок, не представлявший интереса. Мы были уверены, что высказанная нами мысль оказалась пущенной в оборот в личных переговорах с членами политбюро, но не получила поддержки и умерла, не воплотившись даже в официальный документ КГБ, адресованный в ЦК КПСС.

Оглядываясь теперь на нашу политику в странах «третьего мира», нельзя не улыбнуться – уж очень она походила на крыловскую басню о лебеде, раке и щуке: никакой общей осмысленности, стержневой линии, всё без руля и без ветрил. Вот любопытная запись из дневника от 6 декабря 1974 г.: «Случилось очередное чудо из чудес. В далекой нищей Дагомее, в Котону, тамошний президент Кереку провозгласил себя марксистом-ленинцем с 4 декабря с. г., а свою страну – идущей по пути строительства социализма. Он просит нашей помощи в организации армии, спецслужб, не говоря уж об экономике. Наш посол, которому он все это изложил, вспотел от страха и не мог ответить ни да, ни нет… Акция дагомейцев выглядит абсурдом… 80 % трехмиллионного населения неграмотны, власть в руках кучки военных. Нет ни промышленности, ни партий, ни классов. Правду говорят, что если нельзя, но очень хочется, то можно!»

Мы в разведке стали искренне пугаться расползания по планете красной сыпи «социализма», потому что во многих странах, провозглашавших социализм, ничего действительно социалистического не было и не могло быть из-за отсутствия производственной базы, неразвитости гражданского сознания, невысоких морально-нравственных и человеческих качеств лидеров. Даже угандийский диктатор Иди Амин, как выяснилось впоследствии, каннибал, играл социалистическими лозунгами. Вся спекулятивная круговерть вокруг социализма преследовала цель только получить помощь и поддержку от Советского Союза и социалистического содружества в борьбе за укрепление своей национальной независимости, а нередко и в борьбе за власть в стране. Так случилось, например, в Анголе, где к моменту ликвидации колониального режима Португалии было три основных претендента на политическое наследство: МПЛА (социалистическая ориентация), ФНЛА и УНИТА (прозападная, капиталистическая). Такая раскладка сил в стране, как правило, предвещала длительную и упорную гражданскую войну, что уже было продемонстрировано ранее в Конго трагическими событиями, унесшими жизни Патриса Лумумбы и его сторонников.

когда обсуждался вопрос о выделении из бюджета дополнительно 10 млрд рублей на строительство укрепрайонов вдоль советско-китайской границы, мы не преминули написать, что в конкретных условиях советско-китайского противостояния и реального соотношения военных потенциалов двух стран на Дальнем Востоке все затраты на обычные вооружения и строительство классических оборонительных районов – это выброшенные на ветер деньги. Против преднамеренного крупномасштабного военного вторжения со стороны Китая нет другой защиты, кроме как применение ядерного оружия. Чтобы вариант ядерной защиты не вызывал никаких сомнений, предлагалось создание вдоль границы пояса ядерных мин или фугасов.

Наши рабочие будни изредка прерывались какими-нибудь чрезвычайными мероприятиями вроде учебных тревог, которые вызывали чувство едкой досады и сопровождались язвительными комментариями сотрудников.

Примерно раз в год проводились проверки нашей готовности к возможной ядерной войне, ни больше ни меньше. Самой такой подготовкой в разведке занималось специальное подразделение в составе нескольких человек, возглавляемое в течение длительного времени полковником Райским. Вся известная нам система мер поражала своей бестолковостью и полной неприспособленностью к реальной действительности.

В распоряжении наших мобилизационных органов не было организационно-технических средств, чтобы именно в этот срок уложиться с немедленной подготовкой к войне. И не было у них мужества, чтобы сказать всем вышестоящим инстанциям, что нет ни временной, ни физической возможности уберечь людской и производственный потенциал от ракетно-ядерного удара. Так велась вселенская игра в обман! Огромные мобилизационные силы по всей великой стране делали вид, что усердно готовят шанс к выживанию и победе в будущей войне, руководство страны, скорее всего, не вникало в суть этого и удовлетворялось насквозь лживыми донесениями о подготовке к военному конфликту. Правдой в этих досадах было только одно – сведения о колоссальных, миллиардных затратах.

Разведчикам, привыкшим смотреть на вещи прямо, было невмоготу видеть вакханалию очковтирательства и по приказу сверху даже принимать в ней участие. Начать с того, что сигнал тревоги обязательно подавался после 6 часов утра или около того. Всем было ясно, что война может начаться, коли того захотят противники, в любое время, но в Москве метро начинает работать в 6 утра и раньше проводить тревогу просто невозможно: добраться на работу не на чем.

Сам процесс сбора занимал вдвое больше времени, чем полет ракет супостатов. Потом еще с час мы упаковывали в мешки дела, подлежащие первоочередной эвакуации. Предполагалось, что у подъезда нас ждут машины с урчащими моторами, которым еще надо не меньше часа, чтобы выбраться из зоны возможного поражения. Работники тем временем должны были укрыться в специальных убежищах, которые язвительно называли «братскими могилами», поскольку они, по расчетам, не выдержали бы и десятой части нагрузки в результате ядерного взрыва. Мест в бомбоубежищах на всех не хватало, всем не попавшим туда рекомендовалось: «Закрыть документы в сейф, взять партбилет, паспорт и удостоверение личности, покинуть здание и укрыться в складках местности». Ясно, что вся эта чушь была основана на допотопных представлениях о войне и полном невежестве в вопросах, связанных с последствиями ядерного нападения.

Нам было известно, что эти «сатанинские игрища» проводятся регулярно по всей стране. Каждое ведомство, каждый обком партии создавал свою подсистему, строил свои «братские могилы». Только однажды, будучи по делам в Бресте, в беседе с первым секретарем обкома партии Соколовым я с удовлетворением узнал, что он категорически воспротивился строительству так называемых убежищ и направил все выделенные средства на сооружение хранилищ сельскохозяйственной продукции. Главным аргументом, которым он обосновывал свою позицию, было полное несоответствие технических характеристик убежищ реальным параметрам ядерной войны. Нормальный разум простых людей не мог смириться с мобилизационной паранойей. Однажды во время туристического круиза на красавце теплоходе по мариинской системе меня пригласили попариться в сауне. За стаканчиком пива между заходами в парилку меня кто-то из офицеров команды спросил: «А знаете, где мы устроили баню?» Я изобразил вопросительное недоумение. «В морге! Да, да, не удивляйтесь. Этот отсек корабля, мобилизационное предназначение которого – служить плавучим госпиталем, должен быть оборудован для морга. Но мы решили, что, пока дело до войны не дошло, попаримся лучше в свое удовольствие».

А самые большие верхи тем временем создавали для себя такие глубокие и дорогостоящие долговременные убежища, что подтолкнули американцев на разработку специальных ядерных боеприпасов, способных проникать на большую глубину. Казалось бы, здравый смысл должен восстать против очевидной нелепости. Западные страны, до которых доходили сведения о наших планах гражданской обороны, давали им однозначную оценку: «Если русские создают у себя подземные укрытия, значит, они готовятся к нанесению первого удара, к войне». Секретность, окружавшая эти программы, не позволяла нам даже пропагандистски защищать их. Документы мобилизационных подразделений имели гриф «Особой важности. М». Это порождало еще большее недоверие к нам.

Мы сами уже много лет изгалялись над китайской программой строительства подземных сооружений на случай войны, причем иронизировали как раз по поводу их примитивности и ненужности. Неужто наша пресса была разумнее и прозорливее, чем само руководство страны, которое повторяло след в след китайский опыт, только с большими затратами? Выходит, что да!

Притчей во языцех у нас всегда была нехватка хранилищ для сельхозпродукции. «Вот, – думали мы, – направить бы все стройматериалы, израсходованные на убежища разного типа, на сооружение элеваторов, овощехранилищ… Сколько металла, цемента, дорогого оборудования навек закопано в сырую землю из-за извечного головотяпства власть имущих, нежелания их ценить народную копейку, из-за отсутствия контроля над государственной казной». Должен честно признаться, что так или примерно так мыслили все офицеры и руководители разведки, не скрывавшие своего негативного отношения к мобилизационному «липачеству», но ни у кого не нашлось мужества открыто и публично выступить против него. Все молчаливо играли в мерзкую расточительную игру.