 История скучная, или снова о Чехове | Mar. 30th, 2007 @ 05:48 am  |
|---|
Рассуждение из этой же серии.
Обнаружил двусмысленность и в другом названии повести Чехова, самой моей любимой - "Скучная история".
Не только данная история скучна, но скучна вся человеческая история - как не имеющая (для рассказчика) высшего смысла. Он учёный, и хочет найти общий смысл. Изложенная "скучная история его жизни" лишь отражает не менее скучную и бессмысленную историю всего человечества. Рассказчик не может ухватить во всей истории высшего смысла.
И именно Катя задаёт старому профессору вопрос о смысле жизни. Поскольку воспитывалась она в семье профессора. Это как бы прододжение его, "второе я". Любопытно, что Чехов не наградил профессора сыном. Любопытно, и символично...
"Когда мне прежде приходила охота понять кого-нибудь или себя, то я принимал во внимание не поступки, в которых все условно, а желания. Скажи
мне, чего ты хочешь, и я скажу, кто ты. И теперь я экзаменую себя: чего я хочу?
Я хочу, чтобы наши жены, дети, друзья, ученики любили в нас не имя, не фирму и не ярлык, а обыкновенных людей. Еще что? Я хотел бы иметь помощников и наследников. Еще что? Хотел бы проснуться лет через сто и хоть одним глазом взглянуть, что будет с наукой. Хотел бы еще пожить лет десять... Дальше что?
А дальше ничего. Я думаю, долго думаю и ничего не могу еще придумать. И сколько бы я ни думал и куда бы ни разбрасывались мои мысли, для меня ясно, что в моих желаниях нет чего-то главного, чего-то очень важного. В моем пристрастии к науке, в моем желании жить, в этом сиденье на чужой кровати и в стремлении познать самого себя, во всех мыслях, чувствах и понятиях, какие
я составляю обо всем, нет чего-то общего, что связывало бы все это в одно целое. Каждое чувство и каждая мысль живут во мне особняком, и во всех моих суждениях о науке, театре, литературе, учениках и во всех картинках, которые рисует мое воображение, даже самый искусный аналитик не найдет того, что называется общей идеей, или богом живого человека.
А коли нет этого, то, значит, нет и ничего.
При такой бедности достаточно было серьезного недуга, страха смерти, влияния обстоятельств и людей, чтобы все то, что я прежде считал своим
мировоззрением и в чем видел смысл и радость своей жизни, перевернулось вверх днами разлетелось в клочья. Ничего же поэтому нет удивительного, что
последние месяцы своей жизни я омрачил мыслями и чувствами, достойными раба и варвара, что теперь я равнодушен и не замечаю рассвета. Когда в человеке
нет того, что выше и сильнее всех внешних влияний, то, право, достаточно для него хорошего насморка, чтобы потерять равновесие и начать видеть в каждой
птице сову, в каждом звуке слышать собачий вой. И весь его пессимизм или оптимизм с его великими и малыми мыслями в это время имеют значение только
симптома и больше ничего.
Я побежден. Если так, то нечего же продолжать еще думать, нечего разговаривать. Буду сидеть и молча ждать, что будет...
Утром коридорный приносит мне чай и нумер местной газеты. Машинально я прочитываю объявление на первой странице, передовую, выдержки из газет и
журналов, хронику... Между прочим в хронике я нахожу такое известие: "Вчера с курьерским поездом прибыл в Харьков наш известный ученый, заслуженный профессор Николай Степанович такой-то и остановился в такой-то гостинице".
Очевидно, громкие имена создаются для того, чтобы жить особняком, помимо тех, кто их носит. Теперь мое имя безмятежно гуляет по Харькову;
месяца через три оно, изображенное золотыми буквами на могильном памятнике, будет блестеть, как самое солнце,-- и это в то время, когда я буду уж покрыт мохом...
Легкий стук в дверь. Кому-то я нужен.
-- Кто там? Войдите!
Дверь отворяется, и я, удивленный, делаю шаг назад и спешу запахнуть полы своего халата. Передо мной стоит Катя.
-- Здравствуйте,-- говорит она, тяжело дыша от ходьбы по лестнице. -- Не ожидали? Я тоже... тоже сюда приехала.
Она садится и продолжает, заикаясь и не глядя на меня:
-- Что же вы не здороваетесь? Я тоже приехала... сегодня... Узнала, что вы в этой гостинице, и пришла к вам.
-- Очень рад видеть тебя,-- говорю я, пожимая плечами,-- но я удивлен... Ты точно с неба свалилась. Зачем ты здесь?
-- Я? Так... просто взяла и приехала.
Молчание. Вдруг она порывисто встает и идет ко мне.
-- Николай Степаныч! -- говорит она, бледнея и сжимая на груди руки.-- Николай Степаныч! Я не могу дольше так жить! Не могу! Ради истинного Бога
скажите скорее, сию минуту: что мне делать? Говорите, что мне делать?
-- Что же я могу сказать? -- недоумеваю я.-- Ничего я не могу.
-- Говорите же, умоляю вас! -- продолжает она, задыхаясь и дрожа всем телом.-- Клянусь вам, что я не могу дольше так жить! Сил моих нет!
Она падает на стул и начинает рыдать. Она закинула назад голову, ломает руки, топочет ногами? шляпка ее свалилась с головы и болтается на резинке,
прическа растрепалась.
-- Помогите мне! Помогите! -- умоляет она.-- Не могу я дольше!
...
-- Ничего я не могу сказать тебе, Катя,-- говорю я.
-- Помогите! -- рыдает она, хватая меня за руку и целуя ее. -- Ведь вы мой отец, мой единственный друг! Ведь вы умны, образованны, долго жили! Вы были учителем! Говорите же: что мне делать?
-- По совести, Катя: не знаю...
Я растерялся, сконфужен, тронут рыданиями и едва стою на ногах.
-- Давай, Катя, завтракать,-- говорю я, натянуто улыбаясь. -- Будет плакать!
И тотчас же я прибавляю упавшим голосом:
-- Меня скоро не станет, Катя...
-- Хоть одно слово, хоть одно слово! -- плачет она, протягивая ко мне руки.-- Что мне делать?
-- Чудачка, право...-- бормочу я.-- Не понимаю! Такая умница и вдруг -- на тебе! расплакалась...
Наступает молчание. Катя поправляет прическу, надевает шляпу, потом комкает письма и сует их в сумочку -- и все это молча и не спеша. Лицо,
грудь и перчатки у нее мокры от слез, но выражение лица уже сухо, сурово...
Я гляжу на нее, и мне стыдно, что я счастливее ее. Отсутствие того, что товарищи-философы называют общей идеей, я заметил в себе только незадолго перед смертью..."
(http://www.lib.ru/LITRA/CHEHOW/skuka.txt) |
|
|
![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small}